Михаил Дмитриев: «В России просто Эльдорадо для несырьевого роста экономики»

Михаил Дмитриев: «В целом за последние несколько лет российские власти научились работать с проблемами экономических институтов и условий ведения бизнеса и добиваться хороших результатов Фото: ©Рамиль Ситдиков, РИА «Новости»

«ТО, ЧТО ПОБЕДИЛ ТРАМП, НЕ НАДО РАСЦЕНИВАТЬ КАК ЗАРЯД 100-ПРОЦЕНТНОГО ОПТИМИЗМА, НО...»

— Михаил Эгонович, будет ли 2017 год для российской экономики лучше, чем 2016?

— Да, поскольку ожидания инвесторов явно позитивны. Начиная с августа и даже июля в России внешнеторговая статистика демонстрирует быстрый рост импорта машин и оборудования — инвестиционных товаров. Причем это не просто рост, а рост двузначными цифрами от 15 до 30 процентов в месячном выражении. Явно это не могло возникнуть на пустом месте, явно не из-за одного какого-то проекта, а это ранние индикаторы того, что инвесторы начинают активизироваться.

В целом этот год, на мой взгляд, снизил риски дальнейшего развития. В частности, это касается цен на нефть. Главной проблемой, которая сдерживала инвестиции, было то, что у инвесторов возникало ощущение, что цены на нефть могут упасть снова до очень низких значений, допустим, 25 - 30 долларов за баррель. Сейчас ситуация на нефтяном рынке улучшилась и, что самое главное, улучшилась не в краткосрочном конъюнктурном плане, как уже несколько раз было, а в силу того, что на рынке возникли условия для более согласованных действий производителей нефти.

— Вы имеете в виду соглашение ОПЕК?

— Впервые в истории рынка к этому соглашению присоединились крупнейшие поставщики вне ОПЕК. Доля ОПЕК на рынке порядка 40 процентов. Сама ОПЕК утрачивает влияние на рынок. А формирование более масштабного соглашения по крайней мере немного повышает планку потенциального падения цен на нефть, даже если эти колебания в будущем будут. Как раз для российских предпринимателей важно не то, что цены на нефть достигнут 60 долларов за баррель, а важно, чтобы они опять глубоко не упали вниз, как это случилось в начале 2016 года, когда они приблизились к 20 долларам за баррель.

Есть еще одно важное обстоятельство, которое, на мой взгляд, повышает оптимизм инвесторов. Если бы мы предположили, что на выборах в США победила Хиллари Клинтон, то большинство инвесторов имели бы основания ожидать, что сохраняется риск дальнейшего ухудшения российско-американских отношений. Думаю, это служило бы фактором, который опять-таки ухудшал бы ожидания инвесторов и мешал бы возобновлению инвестиций и экономического роста. То, что победил Дональд Трамп, конечно, само по себе не надо расценивать как заряд 100-процентного оптимизма. Но, как и в случае с ценами на нефть, произошедшие изменения снижают вероятность дальнейшего резкого ухудшения отношений США и России. Более того, центр международных конфликтов, скорее всего, перенесется в Тихий океан — там, где обостряются противоречия между США и Китаем. Мы видим по первым действиям Трампа, что именно Китай стал главным объектом оппонирования со стороны нового президента.

— Да, Трамп называет Китай главным врагом в экономике и финансовой сфере.

— Это означает, что фокус конфронтации и внимания американской администрации будет перенесен на Китай, и в некотором смысле он возьмет огонь на себя. Для России это снижение рисков, а для бизнеса — снижение внешнеполитической неопределенности.

Два этих события, безусловно, не сильно зависят от ситуации в стране, но они являются серьезными внешними стабилизирующими факторами. Соответственно, они способствуют повышению оптимизма инвесторов, и случились они в благоприятный момент, когда инвесторы уже начали подумывать об активизации некоторых инвестиционных проектов.

«Если бы мы предположили, что на выборах в США победила Хиллари Клинтон, то большинство инвесторов имели бы основания ожидать, что сохраняется риск дальнейшего ухудшения российско-американских отношений» Фото: ©Алексей Филиппов, РИА «Новости»

«ЭТОТ КРИЗИС ВООБЩЕ НЕ ИМЕЕТ ПРЕЦЕДЕНТОВ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ»

— Внешние стабилизирующие факторы, предположим, есть. А созданы ли внутренние условия для роста экономики?

— Именно в 2016 году обозначился перелом в том, какие проблемы политики и бизнеса в стране стали восприниматься как главные в плане экономического развития России. Предыдущие два года основное внимание, особенно федеральных властей, было сфокусировано на тушении пожара: случился экономический кризис, надо было с ним бороться. О том, что будет в более дальней перспективе с экономикой страны, мало кто думал, и этому уделяли мало внимания.

Не следует забывать, что кризис, с которым мы столкнулись на этот раз, по глубине падения уровня жизни населения и продолжительности этого падения оказался одним из наиболее тяжелых. С точки зрения того, как долго нон-стоп снижались доходы населения, он вообще не имеет прецедентов за всю историю рыночной экономики в России. Понятно, что власти тревожила сама проблема ухудшения ситуации, по сути дела, не думали, что будет после пожара в лесу, как сажать новые деревья, а думали, как остановить распространение очага возгорания, то есть, повторю, занимались пожаротушением.

Но за год обозначилось переключение внимания на более долгосрочные перспективные проблемы в экономике — как добиться более высоких и устойчивых темпов роста в будущем, несмотря на то, что цены на нефть, скорее всего, уже не вырастут до 100 долларов за баррель. По сути речь идет о том, как найти новые источники роста, не связанные с нефтью, а связанные с несырьевыми отраслями экономики.

За этим последовало начало разработки новой стратегии развития страны до 2025 года, которую поручили подготовить центру стратегических разработок (ЦСР) при участии экономического совета при президенте. Содержание этой стратегии тоже нацелено прежде всего на создание условий будущего роста российской экономики на несырьевой основе.

Сам факт того, что все это стало делаться, того, что этому придается серьезное значение, на мой взгляд, на будущий год тоже внесет серьезный вклад в улучшение ожиданий инвесторов. Поэтому первые благоприятные подвижки в самой экономике накладываются на некоторую заявку властей на то, что они и дальше будут снижать бизнес-риски.

— То есть вы считаете, что кризис в российской экономике закончился, пожар потушен?

— Худо-бедно, но падение фактически остановилось. Если мы говорим о доходах, то их падение прекратилось в сентябре, а зарплаты начали расти с лета и растут довольно быстро. Собственно, эти изменения и позволили властям задуматься о том, как сделать так, чтобы на пепелище выросли деревья. Радует то, что это смещение приоритетов произошло довольно быстро, буквально в течение одного года. Честно говоря, для меня это было сюрпризом.

— А вам не кажется, что разговоры о поддержке бизнеса — это просто чиновничья мантра, которая была и будет всегда?

— Это не просто разговоры, за этим идет целый ряд действий со стороны властей, например, уже в конце 2015 года был инициирован новый раунд весьма многообещающей реформы контрольно-надзорных органов, который включал в себя в том числе и кардинальную перестройку работы таможни, что в прошлом было почти табуированной сферой. Это, безусловно, не решает всех проблем развития российской экономики, но для бизнеса это был важный сигнал.

В целом за последние несколько лет российские власти научились работать с проблемами экономических институтов и условий ведения бизнеса и добиваться хороших результатов. У них накопился практический опыт, как это надо делать. Нам известно, что улучшение рейтинга Doing Business Всемирного банка попало в «майские указы» президента, и Россия добилась беспрецедентных результатов: за 6 лет мы продвинулись на 80 позиций вверх. Сейчас мы уже на целых 10 позиций обогнали Италию. Ни одна страна с населением, сопоставимым с Россией, никогда в истории рейтинга не добивалась такой скорости изменений. Понятно, что в правительстве строго работали по тем показателям, которые повышают рейтинг, поэтому не всегда какие-то другие аспекты ведения бизнеса улучшались. Но в целом получен очень впечатляющий результат.

Что особенно интересно, раньше Россия никогда особенно не блистала в другом мировом рейтинге — рейтинге конкурентоспособности всемирного экономического форума. Там есть специальный раздел про экономические институты. Мы занимали невысокие места и, главное, не сильно двигались в лучшую сторону. В последнем рейтинге обнаружилось, что наиболее серьезные достижения у России оказались именно по разделу институтов, по которому исторически правительство не умело добиваться успехов. Если посмотреть на детали, то оказалось, что по ряду институтов для ведения бизнеса в последние годы идут серьезные улучшения. Это говорит о чем? У властей не просто усилился интерес к тому, как помочь бизнесу и инвесторам развиваться без нефти, но они многое за последние годы научились делать, даже не всегда рекламируя свои достижения.

Это не значит, что все сделано. Наоборот, проблем еще очень много. Но правительство приступает к новому этапу работы с этими проблемами, имея за плечами гораздо более успешный опыт их решения.

«ИНФРАСТРУКТУРА ДЛЯ НЕСЫРЬЕВОЙ ЭКОНОМИКИ РАЗВИВАЛАСЬ ЧУДОВИЩНО МЕДЛЕННО»

— Вы сказали, что власти ставят целью несырьевое развитие. Что может стать этими точками роста несырьевой экономики? Что Россия может предложить миру, кроме нефти и газа?

— России не надо особенно стараться что-то предложить миру. Дело в том, что сама по себе международная торговля на данном этапе глобального развития перестала быть двигателем экономического роста. Она была им, начиная с конца 90-х годов и примерно до начала кризиса 2008 года, когда темпы роста мировой торговли в два раза превышали темпы мирового ВВП. Грубо говоря, те страны, которые встраивались в глобальные продажи и цепочки добавленной стоимости, получали возможность расти быстрее мировой экономики в целом. Собственно, в этом был секрет быстрых темпов роста Китая, но, как ни странно, на этом же основывался и быстрый рост в России. В тот период темпы роста российской экономики превысили среднемировые как раз потому, что наш долларовый объем экспорта рос намного быстрее нашего ВВП, потому что росли цены на нефть и другие товары энергосырьевого экспорта.

Но после кризиса 2008 года мировая торговля стала затухать, ее темпы роста оказались значительно ниже темпов роста мирового ВВП. Поэтому если вы хотите развиваться быстрее мирового ВВП, то это трудно сделать за счет торговли. Разумеется, есть исключения, но прежде всего нужно посмотреть на резервы собственного внутреннего рынка.

— А какие у нас резервы?

— В России внутренний рынок большой. Но из-за того, что мы развивались раньше, делая упор на экспорт нефти и газа, у нас и структура внутреннего рынка тоже была подстроена под это. Мы получали много долларов, они в значительной мере попадали населению, потому что зарплата тоже росла быстрее ВВП и производительности, выраженной в рублях. Это происходило из-за того, что, как на дрожжах, росла цена на нефть и на газ. На полученные деньги население покупало импортные товары, прежде всего одежду, предметы длительного пользования и продукты питания. Мы на 35 миллиардов долларов в год только продуктов питания закупали за рубежом! Мы не обращали внимания на собственное сельское хозяйство, мы не обращали внимания на те потребности, которые мог бы удовлетворить внутренний рынок. Классический пример: потребление по товарам длительного пользования у нас начало зашкаливать, крупнейшие города страны имеют обеспеченность автомобилями, превышающую этот показатель в Лондоне, Париже и Хельсинки. По основным товарам длительного пользования практически мы сравнялись с развитыми странами, а по некоторым существенно их превосходим, например, по количеству абонентов сотовой связи на 100 человек населения мы превышаем даже самые говорящие страны типа Италии, мы на втором или третьем месте в мире. Да и мобильники уже очень приличные, даже не очень богатые люди уже со смартфонами.

— В кредит...

— Да. А почему бы не взять кредит, если у тебя доходы растут на 20 процентов в год? Этот рост доходов перекрывает ставки по кредитам. Вся машина потребления была на это настроена: можно брать кредит, покупать все это, и все равно в процентах от будущих доходов твои затраты на покупку в кредит оказывались меньше, если бы ты купил сейчас за свои деньги. Вот эта модель. Она заведомо дискриминировала многие сектора российский экономики.

— И все-таки где главные резервы роста сейчас?

— Как минимум выпали две ключевых вещи: развитие несырьевой инфраструктуры и развитие жилья. Большая часть инфраструктуры, которая создавалась тогда в России, — это нефте- и газопроводы, которые шли на экспорт. Даже если мы возьмем железную дорогу, какой у нас крупнейший железнодорожный проект? Проект реконструкции БАМа и Транссиба. Для чего? Для того чтобы везти в восточные порты уголь из Кузбасса. При нынешних ценах и падении спроса на уголь это уже для страны и железных дорог проект не самый привлекательный. Тем не менее основные затраты шли на экспортную инфраструктуру, да и финансировались они за счет тех же долларов. Как строил «Газпром» газопроводы? Брал кредиты в Европе, выраженные в валюте под будущую валютную выручку от экспорта газа, и спокойно все эти газопроводы строил. У нас по газопроводам были сверхвысокие темпы строительства. Мы очень быстро развивались по этому компоненту инфраструктуры, все было успешно. По-моему, у нас самые длинные в мире магистральные экспортные нефте-, газопроводы благодаря этим инвестициям.

А вот инфраструктура, которая обслуживает несырьевую экономику, развивалась чудовищно медленно. Возьмем одну из ключевых проблем — это плотность капиллярной дорожной сети, обслуживающей города, где большая часть несырьевой экономики сидит (она же не в тундре, а именно в городах). По этому показателю у нас критическое отставание даже от стран Восточной Европы, некоторые из которых беднее, чем Россия. Плотность населения там не больше, чем в Московской области, при этом плотность дорог у нас в три-четыре раза меньше, чем в этих странах.

«Несправедливо ругают Набиуллину за то, что она так круто зажала денежную политику. Результатом этого зажима является то, что уже в этом году мы достигли рекордно низких уровней месячной инфляции — 5 процентов» Фото: kremlin.ru

«НАДО НАУЧИТЬСЯ СТРОИТЬ В МАССОВЫХ ОБЪЕМАХ ЖИЛЬЕ АРЕНДНОГО ТИПА»

— А жилья разве мало строится?

— Мы только в последние три года вышли на максимальные объемы ввода жилья на душу населения, которые были достигнуты в России при Горбачеве в 1989 году. В период экономического бума нулевых годов строительство жилья развивалось медленно. Быстрый рост начался только накануне кризиса 2008 года, когда был запущен приоритетный национальный проект «Жилище». Но объемы отставания в потреблении жилья, накопленные за последние 25 лет, таковы, что даже нынешние рекордные приросты — это мизер на фоне того, что нам предстоит построить.

Мы только что закончили анализ сценариев пространственного развития. Так вот только для того, чтобы создать условия для быстрого развития несырьевых секторов экономики в 10 - 12 крупнейших городских агломерациях второго эшелона, в ближайшее время надо построить дополнительно порядка 180 - 200 миллионов квадратных метров жилья, грубо говоря, по 1,5 квадратного метра на каждого жителя страны.

Сейчас мы вышли на рекордный уровень ввода жилья, но это чуть больше половины квадратного метра на человека в год. Нам, чтобы сократить отставание по потреблению жилья, нужно строить как минимум 1 квадратный метр на человека в год на протяжении ближайших 15 лет. В Москве в пределах МКАД сейчас всего 20 квадратных метров на человека жилья — этот показатель не растет на протяжении последних 15 лет. В Китае уже порядка 30 крупнейших городов, где обеспеченность жильем превышает 30 - 35 квадратных метров на человека, то есть в полтора-два раза больше, чем в Москве. В среднем по России у нас 25 квадратных метров на человека, в Китае, если отбросить сельскую местность, это уже 33 квадратных метра. При этом доходы китайца в 2,5 раза ниже в среднем, чем доходы россиянина по паритету покупательной способности, но жилья они имеют на 25 процентов больше, чем средний российский гражданин.

— Одна из проблем в стоимости ипотеки — какие-то космические ставки.

— Совершенно верно. Но эта проблема будет быстро решаться. Это один из результатов перелома текущего года. Это то, за что несправедливо ругают Набиуллину, — то, что она так круто зажала денежную политику. Результатом этого зажима является то, что уже в этом году мы достигли рекордно низких уровней месячной инфляции — 5 процентов. Такое было, по-моему, всего один раз за историю страны. К концу следующего года, а это уже не заявление ЦБ, а прогнозы независимых аналитиков, получим инфляцию в 4 процента. Это произойдет даже быстрее, чем первоначально рассчитывал ЦБ. Как только мы выйдем на такие темпы инфляции, процентные ставки тоже снизятся очень значительно, соответственно, намного снизятся ставки по ипотеке.

Но при этом возобновится рост цен на новое жилье, ведь его пока вводится мало. В этом и проблема, что жилья объективно меньше, чем население хотело бы и могло бы покупать. И стоит оно дорого просто потому, что его не хватает, особенно в крупных городах-миллионниках. Я не говорю про Москву и Санкт-Петербург, там не надо больше наращивать население, хотя жилья там надо строить много. А вот в городах типа Казани точно надо строить намного больше.

— Что помимо дешевой ипотеки может дать толчок?

— Надо научиться строить в массовых объемах жилье арендного типа, которое управляется компаниями для сдачи в наем. Люди должны иметь возможность легко находить жилье там, где они получают хорошую высокооплачиваемую работу как в пределах самого региона, где они живут (например, при необходимости легко переехать из Набережных Челнов в Казань и обратно), так и в других регионах. Человек должен иметь возможность быстро снять жилье по доступной цене, а не по такой, которая сейчас складывается в крупных городах, где ощущается дефицит арендного жилья. Этот сегмент рынка вообще долго игнорировался, там нужны свои механизмы содействия инвесторам, чтобы они пришли с деньгами, взяли на себя риски, нужна поддержка государства особенно по подключению к инфраструктуре и по выделению доступных участков. Все эти вопросы сейчас прорабатываются.

— А вам не кажется, что будет проблема нашего менталитета, когда каждому хочется иметь свой угол?

— Одно другому не мешает. Представьте себе человека, который живет где-нибудь в Златоусте, где фактически умерло градообразующее металлургическое предприятие. Но, допустим, человек, у которого есть там домик, не хочет оставлять могилы предков. А в Казани создали высокотехнологичное предприятие, где его навыки как токаря или сварщика востребованы, а ему до пенсии, может, осталось 5 лет, он хочет хорошо подзаработать, создать накопления, а потом вернуться обратно в Златоуст на пенсию, не продавая там жилье. Для такого случая в Казани должно существовать арендное жилье по доступной цене. Может, не бог весть какая шикарная квартира. Да и квартиры в арендном жилье надо поменьше, попроще, покомпактнее.

— Но у нас и так строят так называемые «шуваловки» по 20 квадратных метров.

— В этом-то и смысл. Арендное жилье должно быть недорогим и доступным, поскольку люди не собираются всю жизнь в нем жить. Человеку, который из Златоуста приехал на пять лет поработать в Казань, заработать денег, а на пенсию он вернется обратно в родной город, не нужны хоромы, ему нужно нормальное цивилизованное жилье, не угол, а нормальная современная квартира, пусть и не такая большая. У меня есть друзья, которые специально прорабатывали дизайн домов для аренды. Некоторые характеристики по определению оказываются другими, чем у квартир, которые покупают в собственность, потому что у людей другие жизненные установки, когда они арендуют жилье.

Татарстан — это типичный пример, где это направление может реально развиваться. Люди должны иметь возможность приехать туда не на месяц или два, это не отходничество, а поселиться и проработать как минимум несколько лет. А когда они решат свои первоочередные экономические проблемы, они при желании могут остаться и купить жилье, а для этого нужно сочетание арендного рынка и ипотечного кредитования. Но они могут захотеть вернуться назад и не продавать свое жилье по прежнему месту жительства, тем более что за него в депрессивных регионах много не выручить.

Россия благодаря национальному проекту «Жилище» добилась колоссальных успехов в ипотечном кредитовании. Мы бы никогда не вышли на рекордные вводы жилья в этот кризис, если бы не ипотека, потому что размеры ипотеки увеличились в 30 раз за 10 лет с начала национального проекта. Но арендное жилье осталось за бортом. В результате жилья все равно вводится мало. Нельзя все насытить ипотекой. И не всем ипотека подходит. Рынок коммерческого арендного жилья отсутствует.

— Вы считаете, что массовое строительство жилья способно запустить экономический рост?

— Жилое строительство создает большой мультипликатор внутреннего спроса, развивая в первую очередь не импорт, а отечественное производство. Для него не было рынка 10 - 15 лет назад, потому что мы вводили мизерное количество жилья на человека в год — 0,2 - 0,3 квадратного метра. Повторю, нам сейчас нужен 1 квадратный метр на человека, в крупных агломерациях — 1,5 - 2 квадратных метра на человека в год. Это совершенно другие масштабы, спрос на стройматериалы, технику, оборудование. Даже возьмем такие простейшие вещи, как лифтовое хозяйство. Это не те скрипучие лифты советской эпохи, а современные технологии и современная система сервиса, это удаленный контроль за техническим состоянием, четкое автоматизированное планирование ремонта и техобслуживания, высококвалифицированные специалисты, производство очень сложных комплектующих плюс высокая степень роботизации и автоматизации производства. При этом есть огромный потенциал обновления лифтового хозяйства. А это все должно быть налажено здесь, внутри страны. Дело даже не в самих лифтах, лифтовая коробка — это мелочь. В Италии у одного из крупнейших производителей лифтов всего 50 человек, которые занимаются производством кабин. Но десятки тысяч человек по всему миру занимаются монтажом и обслуживанием, а это очень квалифицированные люди.

«Жилое строительство создает большой мультипликатор внутреннего спроса, развивая в первую очередь не импорт, а отечественное производство» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ ПРОШЛИ «ЛАСТОЧКИ», И СРАЗУ СТАЛО ВИДНО, ГДЕ БУДЕТ СОЗДАВАТЬСЯ ЖИЛЬЕ»

— Вы говорите в первую очередь о 10 - 12 агломерациях. А в других городах с населением меньше миллиона шансов на экономический рост нет, там жилье строить не надо?

— Главный дефицит жилья сейчас в зонах крупных городских агломераций. К ним тяготеет бизнес и население. Но многие средние и небольшие города тоже могут успешно развивать свою экономику. При этом если они находятся далеко от крупных городских центров, то прирост населения там практически невозможен, потому что производительность труда и зарплаты выше в городах-миллионниках, куда и предпочитают ехать трудовые мигранты. Эту проблему наша команда тщательно анализировала в течение последних двух лет. Мы смогли прояснить, как производительность в каждой из основных отраслей российской экономики зависит от того, где расположено предприятие. Примерно у ¾ отраслей производительность труда подскакивает в городах с населением больше 1 миллиона человек или в зоне влияния этих городов, то есть в полуторачасовой транспортной доступности от центра города. Эта зона доступности в современных условиях может быть очень большой, например, в Москве она распространяется до Твери. Как только ввели «Ласточки» по Октябрьской железной дороге, Тверь попала в зону полуторачасовой доступности, и там начался бурный экономический рост. Это произошло буквально в последний год, темпы роста ВРП Тверской области превысили прогнозные показатели, город оказался в числе лидеров ЦФО. А ведь на протяжении последних 5 лет это был регион, входивший в 20 самых медленно развивающихся регионов РФ. Теперь это единственный регион, где вдоль трассы железной дороги быстро растут цены на недвижимость.

Если мы сравниваем с Рязанью и Владимирской областью, которые до этого давали большую фору Твери, то там, наоборот, торможение роста ВРП и по-прежнему отрицательные темпы роста цен на недвижимость. Улучшение связанности с большой агломерацией, создание нормальной транспортной инфраструктуры не для перевозки сырья, а для людей и несырьевых грузов творит экономические чудеса. Именно это и произошло.

Если говорить о жилье, то приоритет — создавать его там, где есть хорошие рабочие места. По Октябрьской железной дороге прошли «Ласточки», и сразу стало видно, где будет создаваться жилье, — на главных остановках «Ласточек» цены подскочили примерно на 10 процентов. Вроде бы для тех, кто собирается его там покупать, рост цен — это плохо. Но мы знаем, что на следующем этапе туда придут инвесторы и построят еще жилье, поэтому цены, может быть, упадут, а количество людей, которые там живут, существенно вырастет. А почему оно вырастет? Потому что там вырастут зарплаты, поскольку там появляются высокопроизводительные инвесторы из производственной сферы и услуг. Вот и вся логика развития.

Что касается остальных малых городов, то есть ряд отраслей, которые привязаны к географически немобильным факторам. Эти отрасли часто оказываются более производительными в малых и отдаленных от агломераций поселениях.

— Например?

— Например, в большинстве стран есть фактор близости к границе — понятно, что это не полярная зона с пингвинами и белыми медведями, а поблизости от другого успешного государства. В России этот фактор, правда, не работает. Самая длинная граница у нас с Китаем, до недавнего времени она была закрыта почти герметично из-за стратегических соображений. Населения там немного, оно живет в не очень больших городах, там буквально два-три крупных города. Но они от торговли с Китаем были изолированы. На границе главным образом боролись с контрабандой леса и другими нелегальными операциями. Сейчас отношения с Китаем меняются стремительно, достигнуто много договоренностей, в том числе позволяющих китайским инвесторам инвестировать в разработку полезных ископаемых и в объекты инфраструктуры. Гораздо более динамично развивается торговля, в том числе, видимо, будут созданы условия для приграничной торговли, и, скорее всего, будет улучшаться инфраструктура на пунктах пересечения границ. Как вы знаете, мы во многих местах разделены рекой, мостов там очень мало, поэтому несильно поторгуешь. Если положение начнет меняться, то для стратегически важного для нас южного пояса Дальнего Востока, который идет вдоль границы с Китаем, это может оказаться серьезным преимуществом. Там может начать расти производительность, там могут появляться условия для выгодных инвестиций, туда могут прийти капиталы, а это позволит платить людям более высокую зарплату. И это поможет сдержать миграцию населения из Дальнего Востока.

— Но, наверное, наиболее типичный пример — сельское хозяйство?

— Да, хотя там, может, не так много селян надо будет, потому что происходит внедрение современных высоких технологий. На Алтае, например, сеют пшеницу уже тракторы-роботы фирмы John Deere, по большому счету не так уж много там нужно трактористов и комбайнеров. Но современное сельское хозяйство — это очень сложный технологический комплекс, это поставки огромного числа компонентов, семян, удобрений, комплектующих, химикатов и много другого. Это и все более усложняющееся обслуживание техники, и услуги профессиональных специалистов по современным агротехнологиям, по вакцинам и препаратам для животных, по информационным технологиям. На Алтае, я уверен, эта проблема стоит серьезно, там нужны уже не только трактористы, но и наладчики роботов. Все эти специалисты по большому счету должны жить в зоне транспортной доступности от потребителя услуг. Плюс это финансовый сектор, потому что сельское хозяйство становится более современной развитой отраслью. Грубо говоря, вы берете в лизинг трактор-робот, значит, финансовые структуры с лизингом, страхованием, банковскими услугами тоже должны быть недалеко от вас. Вы не будете по каждому случаю в Москву ездить. Значит, все эти высокопроизводительные отрасли, требующие высокой квалификации, должны присутствовать в небольших городах, вокруг которых развивается современное сельхозпроизводство. А для сельского хозяйства у нас хороший потенциал.

«Как только ввели «Ласточки» по Октябрьской железной дороге, Тверь попала в зону полуторачасовой доступности, и там начался бурный экономический рост» Фото: ©Евгений Биятов, РИА «Новости»

«В ИНДИИ И КИТАЕ РАСТЕТ ПОТРЕБЛЕНИЕ БЕЛКА»

— Потенциал возник из-за санкций? Или есть другие факторы?

— Мы бы все равно стали развивать АПК, это началось до санкций. Это связано с глобальными тенденциями. В мире снижается бедность, растет средний класс в развивающихся странах. Индия, Китай — это главный страны, где быстро растет средний класс, а это рост потребления белка. Рост потребления белка — это рост потребления кормов, которые сами эти страны из-за высокой плотности населения в нужном количестве производить не в состоянии. Россия с учетом того, что нам принадлежит 10 процентов мировых земель, пригодных для сельскохозяйственного использования, может стать базой растениеводства для создания кормовой базы животноводства, обслуживающего спрос нового среднего класса развивающихся стран, где потребление белков будет расти фантастическими темпами. Не случайно Россия начинает заниматься уже не только кормами, а, к примеру, «Мираторг» вошел в пятерку наиболее крупных мировых компаний-производителей мяса. Живой пример: недавно компания получила контракт от «Макдоналдса» на поставки мяса в его сеть в Китае. Это не случайно, потому что в Китае своего мяса уже не хватает.

— Плюс потенциал импортозамещения...

— Как раз оно в конечном счете ограничено, потому что у нас население не растет, а структура питания статична. У нас нет такого, чтобы люди голодали и ели только хлеб. Подавляющее число населения имеет относительно сбалансированную структуру питания, то есть покупает и белковые продукты. Абсолютно бедных в России практически нет. Абсолютная бедность в понимании ООН — доходы ниже 2,5 долларов в день на человека. Таких людей в России к 2010 году практически не стало. Сейчас, может, в результате кризиса немного появилось, но это очень незначительная доля населения. Поэтому в современной России немыслимо, чтобы люди с голоду умирали.

Так что для роста внутреннего потребления сельскохозяйственной продукции потенциал весьма скромный. Россия — это экспортер зерна, она почти всегда им была. Наше сельское хозяйство — это отрасль мирового значения без всякого преувеличения благодаря гигантскому размеру сельхозугодий. России до сих пор принадлежат одни из самых плодородных земель. Поэтому у России практически неограниченный потенциал экспорта как продукции растениеводства, так и в будущем продукции животноводческого направления.

— При этом эксперты отрасли говорят, что у нас нет ни своих семян, ни племенных животных...

— Нужно наращивать масштабы. Тогда станет выгодным уделять больше внимания бизнесу племенного скота и семеноводству внутри страны, потому что это очень чувствительные к масштабу отрасли сектора. Я думаю, лиха беда начало, а пределов для этого роста у нас нет, потому что нет пока никаких пределов роста среднего класса в Китае и Индии — странах, в которых население уже приближается к 3 миллиардам человек. К тому же есть подотрасли, которые для экспорта совсем не освоены, но которые имеют колоссальный потенциал. Например, молочная продукция.

— Насколько знаю, нам самим 7 миллионов тонн молока не хватает...

— Да, во-первых, нам не хватает самим. При этом условия для развития этого направления в России существуют, просто у нас не самые лучшие технологии и многие другие ограничения, связанные с эффективностью. Во-вторых, рынок Азии — это рынок очень перспективный. В Индии, где активно потребляют молоко уже давно, своих коров не хватит никогда — там их негде пасти. А в Китае до недавнего времени население потребляло мало молока, потому что у китайцев отсутствуют гены, которые помогают усваивать молочные продукты. Современные технологии позволяют решить эту проблему. Поэтому тот же Китай — очень динамичный рынок, который не имеет для России пределов, как говорят, это голубой океан.

Более того, есть интересные нюансы. Это у нас принято высказывать недовольство по поводу качества отечественной молочной продукции, например, известна история с фальсификатами сырных продуктов на основе пальмового масла. А в Китае к российским продуктам детского питания потребитель испытывает пиетет, потому что страну потрясли скандалы: были выявлены массовые нарушения у производителей детского питания, которые привели к серьезным заболеваниям среди детей и даже, по-моему, к смертельным исходам. Китайцы не доверяют своему санэпиднадзору и добросовестности своих производителей чувствительных продуктов питания, прежде всего детского. Российским продуктам доверяют больше. С этой точки зрения, опять у России есть большие преимущества.

Я уже не говорю про такие продукты, которые сам бог велел наращивать, — это производство сои на Дальнем Востоке. Россия до недавнего времени была нетто импортером сои, хотя значительные территории на Дальнем Востоке не были освоены, а это же рядом с китайским рынком, который возьмет столько кормов, сколько мы произведем.

— Но ведь надо на эти рынки еще и зайти. Думаете, нас там кто-то ждет?

— Содействие российских властей экспорту пока хромает. Например, по зерну регулярные запреты подрывали доверие внешних рынков, мы теряли экспортные ниши. Тем не менее мы экспортируем зерна больше, чем вооружений.

Слишком большая зацикленность на нефти и легкость покупки продуктов из-за рубежа очень сильно отвлекли внимание нашей экономики от таких ресурсов, как сельское хозяйство. Преимущество не только в том, что оно может расти, но и в том, что оно может расти долго, и оно не сталкивается с ограничениями ни по ресурсам, ни по емкости экспортных рынков.

«Наше сельское хозяйство — это отрасль мирового значения без всякого преувеличения благодаря гигантскому размеру сельхозугодий» Фото: tatarstan.ru

«ИНФРАСТРУКТУРА В КАЗАНСКОЙ АГЛОМЕРАЦИИ ОСТАВЛЯЕТ ЖЕЛАТЬ ЛУЧШЕГО»

— Насколько значительный потенциал роста может дать опора на внутренний рынок?

— Внутри страны у нас просто Эльдорадо роста несырьевых отраслей, которое не освоено. Только что мы закончили количественную оценку долгосрочных сценариев пространственного развития. В рамках оптимального сценария мы оценили, сколько нужно жилья, сколько инфраструктуры, где именно и как от этого изменится производительность, зарплаты и доходы за период до 2030 года. Этот сценарий учитывает развитие не только миллионников, как Казань, но и многих небольших удаленных городов, где есть потенциал туризма, логистики, сельского и лесного хозяйства и многого другого, о чем я говорил. Мы насчитали, то в рамках такого сценария за период до 2030 года может быть создано добавленной стоимости дополнительно на 48 триллионов рублей — это более 50 процентов годового ВВП. Это еще неполные оценки, мы продолжаем досчитывать вклад разных факторов. Но уже сейчас это равнозначно ускорению экономического роста почти на 1 процент ежегодно только за счет более оптимального использования нашего пространства, создающего спрос на несырьевые отрасли, роста производительности и выпуска в этих отраслях, что, естественно, будет сопровождаться ростом зарплат и уровня жизни.

Объемы строительства инфраструктуры, обслуживающей несырьевую экономику, должны возрасти как минимум в полтора раза. Создание инфраструктуры, как и жилья, — это сразу целая цепочка производств, которые тяготеют к месту расположения объектов инфраструктуры, это опять гораздо меньше импорта и гораздо больше локализации производства и услуг. Поэтому с этой точки зрения у России тоже весьма благоприятная ситуация для возобновления роста. Это рост, который, на мой взгляд, очень мало зависит от международной конъюнктуры. Основное — это внутреннее производство, которое может расти быстрыми темпами, потому что очень долго мы отставали в развитии базовых отраслей, нуждающихся в увеличении отечественного производства.

А за рубеж на предстоящем этапе экономического роста мы можем продавать продовольствие и традиционные экспортные товары. Некоторые другие виды экспорта тоже могут развиваться быстро, например, въездной международный туризм и экспорт транзитных транспортных услуг.

— Но если смотреть на реальность, на то, что у нас есть, ведь на следующий год прогнозируют рост 0,6 процента ВВП?

— Важно понимать, что механизмы, о которых я говорю, не включаются нажатием на одну кнопочку. Это инвестиционные процессы с определенными лагами.

Например, если мы хотим, чтобы в Казани было больше высокотехнологичных, высокопроизводительных предприятий, то для этого как минимум нужно создать условия по развитию инфраструктуры. Инфраструктура в казанской агломерации, мы это знаем хорошо, оставляет желать лучшего и, мягко говоря, далеко не соответствует современным условиям развития. Транспортная связанность территорий недостаточная, не сложились конурбации (городская агломерация полицентрического типа — прим. ред.), надо связать Казань, Елабугу, Набережные Челны воедино. Нужна ВСМ Москва — Казань. Естественно, она должна идти дальше и связать соседние крупные города, прежде всего Уфу и Пермь с помощью подвоза на «Ласточках» к стержневой магистрали ВСМ. И это лишь малая часть того, что надо сделать.

Это не случится за один день, на это уйдет немало времени. Дополнительный 1 процент роста в год в среднем будут постепенно прирастать, как маховик: сначала это будет 0,1 процента в год, потом 0,2 процента, а потом по мере того, как возможности новой модели развития будут накапливаться, они могут давать и по 2 - 3 процента дополнительного роста в год.

Но для этой модели развития критически важно, что не все вложения могут происходить на чисто рыночных условиях. Главная проблема — инфраструктура, без которой невозможно создавать жилье, без которой не могут развиваться центры с высокой производительностью, потому что им нужна транспортная связность для несырьевой экономики и для населения. Чтобы эту инфраструктуру создать, нам надо тратить ежегодно дополнительно сверх того, что сейчас тратится, от 1,5 до 2 триллионов рублей.

«Минфин — это орган, который отвечает за бюджетную стабильность, чтобы, не дай бог, не потратить лишнего» Фото: duma.gov.ru

«ТО, ЧТО МЫ ПРЕДЛАГАЕМ, НЕ ПУГАЕТ МИНФИН, НЕ ВЫЗЫВАЕТ ОБМОРОКА У ЦБ»

— И тут мы подходим к главному вопросу: где взять деньги? Как вы видите, у нас сейчас намечено только сокращение бюджетных расходов...

— Именно так. Поэтому чтобы запустить эту модель роста, мы разработали сложную программу мер, которая позволяет запустить рынок инфраструктурных инвестиций. Она рассчитана как раз на привлечение тех 1,5 - 2 триллионов рублей в год на рыночных условиях, но при условии, что государство при помощи специальных механизмов снимет с бизнеса некоторые риски. Это получается довольно недорого, примерно в несколько сотен миллиардов рублей в год, которые государство не будет брать из текущих доходов. Ему не надо этого делать, потому что эти деньги можно разместить в виде госдолга. 300 - 400 миллиардов не приведут к росту долга в процентах к ВВП, потому что дальше это порождает цепочку роста ВВП и доходов бюджета. Этот долг можно использовать на уменьшение рисков частных инвесторов, создавая большое инвестиционное плечо. Грубо говоря, на рубль госинвестиций по 5 - 6 рублей частных денег в инфраструктурные проекты.

Механизм выглядит как волшебный, но там только строгие экономические расчеты. Тот долг, который потребуется принять государству, приведет к существенному, в 1,5 раза, увеличению вложений в инфраструктуру — это мощный фактор ускорения всего: роста зарплат, производительности, выпуска и т. д. Но при этом расходы на инфраструктуру в процентах к доходам бюджета уменьшатся. Сейчас государство возьмет небольшой долг, а к тому времени, когда надо будет расплачиваться, отдавать деньги, государство успеет получить дополнительные доходы от косвенных эффектов инфраструктуры, а они очень большие и могут в 2 - 3 раза превышать потраченные деньги. Парадокс в том, что государство будет тратить больше сейчас, но обойдется это ему дешевле в будущем, если оценивать будущие расходы как долю от будущих налоговых доходов.

Говорить о том, что это все красиво, но у нас нет денег на это, полная чушь. У нас есть деньги и для развития арендного сегмента жилья, у населения будут деньги на ипотеку, потому что процентные ставки через 2 - 3 года могут оказаться совсем не те, что сейчас. И что самое забавное, у нас более чем достаточно денег на инфраструктуру. В частном секторе образовался навес ликвидности в объеме нескольких триллионов рублей. Мы тщательно анализировали возможности банков, пенсионных фондов и страховых организаций, они не знают, куда припарковать значительные ресурсы, которые могут быть вложены в инфраструктуру при условии инвестиционного плеча государства, когда оно снизит риски для инвестиций. Поэтому мы можем ускорить развитие инфраструктуры, а это значит рост всех тех несырьевых бизнесов, которые на эту инфраструктуру сядут в крупных городах. Мы можем создать жилье, которое позволит людям жить там, где они хорошо зарабатывают, но не обязательно переезжать туда на всю оставшуюся жизнь. И мы даже можем создать условия для развития многих небольших и удаленных городов, там, где есть возможности развития отраслей, привязанных к географии: сельское хозяйство, транспорт, логистика, туризм, инфраструктура, металлургия, лесная, химическая промышленность.

— Почему же тогда наш финансово-экономический блок правительства не мыслит такими же прорывными категориями, как вы?

— Потому что сами участники рынка не пробовали войти в положение минфина и ЦБ и взглянуть на проблему глазами этих ведомств. В результате минфину и ЦБ предлагались вещи, которые они по определению не могли принять в силу своих внутренних ограничений и правил. Минфин — это орган, который отвечает за бюджетную стабильность, чтобы, не дай бог, не потратить лишнего. А ЦБ — за стабильность экономики. Все решения, которые предлагались до недавнего времени, состояли в том, что минфин должен увеличить текущий дефицит бюджета и вложить эти деньги сейчас в инфраструктуру, то есть увеличить долю инфраструктуры в текущих расходах бюджета, на что он был не готов. А ЦБ предлагалось напечатать деньги и под низкие проценты их тоже вложить напрямую в инфраструктурные проекты, что для него было неприемлемо, иначе он не достиг бы тех 4 процентов инфляции, без которых у нас не будет ни ипотеки, ни многого другого.

Мы предлагаем совсем другое. Нам не нужны дешевые деньги ЦБ, нам не нужно, чтобы минфин увеличивал свои текущие расходы. Мы предлагаем очень точечные заимствования по обособленному инвестиционному каналу государственного долга. Эти заимствования обеспечены приростом будущих доходов бюджета за счет косвенных эффектов развития инфраструктуры. Благодаря этим эффектам не будет происходить сколько-нибудь существенного роста государственного долга в процентах к ВВП, а он и сейчас мизерный, всего 15 процентов. Но эти точечные заимствования дадут буквально поток инвестиций в инфраструктурные проекты. Конечно, государство должно не просто занять, еще вопрос того, какие финансовые инструменты на этой основе создавать. Они должны соответствовать очень строгим стандартам, должны минимизировать риски для частных инвесторов. Там необходимо использовать особые стандартизированные методики оценки рисков и эффектов, вводить систему рейтингов, организовывать унифицированный сбор информации о проектах и их участниках, создавать стандартизованные компетенции тех, кто готовит проекты. Там много всего надо сделать, но это не космические технологии — это то, что за 3 - 5 лет с успехом делалось уже во многих секторах российской экономики. Так, например, за последние 10 лет был создан рынок ипотечного кредитования. Поэтому все, что мы предлагаем, — это технически реализуемые меры, просто они грамотно скомпонованы. То, что мы предлагаем, не пугает минфин, не вызывает обморока у ЦБ. Это уже очень важно. Мы говорим с ними на том языке, на котором они готовы обсуждать эти вопросы.

— Кто это «мы» и с кем вы обсуждали эти идеи?

— Мы — это команда экспертов, которая разрабатывала конкретный набор предложений. Мы делали это вместе с федеральным центром проектного финансирования, это «дочка» ВЭБа. Занимались этим проектом больше полутора лет. Сейчас у нас готова концепция и «дорожная карта» — это технически, детально проработанный документ. Объем концепции — 150 страниц технического текста, где мы каждую деталь старались проработать. В «дорожной карте» все разбито по мерам и конкретным действиям, определены исполнители, кто за что отвечает, какие институты развития сейчас можно задействовать, как можно использовать дорожные и инвестиционный фонды, насколько это гарантирует стабильность бюджету и снижает риски неустойчивости территориальных бюджетов, где такие фонды можно создавать. Это детальная роспись всего, что надо делать, это тот язык, который понимают и минфин, и ЦБ, и минэкономразвития.

— Когда вы им представите все свои наработки?

— Мы только начали работу по продвижению предложений. 20 декабря мы представили результаты работы руководству Внешэкономбанка. А минфин получил доклад и презентацию. Думаю, что им потребуется время, чтобы сформулировать свою позицию.

— А в «Стратегию-2035», которую Алексей Кудрин разрабатывает, это войдет?

— В новой стратегии, которая сейчас готовится в ЦСР, есть пять разделов: инновации, макроэкономика, человеческий капитал, реформа государства и пространственное развитие. Раньше последнего раздела не было. Пространственное развитие — это о том, как улучшить жизнь в разных видах населенных пунктов, причем в основном так, как мы с вами сейчас говорили. Вторая часть — как создать инфраструктуру для этого. Мы предоставили наши наработки. Те, кто занимается этой стратегией, внимательно отнеслись к этим предложениям. Я не берусь говорить ничего заранее, но предположу, что наши наработки будут в этой стратегии отражены.

— Насколько знаю, стратегию должны представить в мае.

— Ее основные подходы, насколько я понимаю, Алексей Кудрин собирается представить на Гайдаровском форуме 12 января.

«Рейтинг одобрения президента находится на исторических максимумах, большего уже трудно добиться» Фото: kremlin.ru

«ТО, ЧТО РЕВОЛЮЦИИ В 2017 ГОДУ НЕ БУДЕТ, ЭТО ОДНОЗНАЧНО»

— Стратегию Кудрина многие называют предвыборной программой Владимира Путина. Выборы президента запланированы на март 2018 года. Он пойдет на выборы, будут ли для этого политические условия?

— Рейтинг одобрения президента находится на исторических максимумах, большего уже трудно добиться. Самое главное, что в последние 1,5 года существенно возросло количество респондентов, которые считают, что президент должен баллотироваться и избираться на следующий срок. Сейчас это, по данным «Левада-центра», порядка 2/3 респондентов. А, допустим, в 2012 году, когда Путин был избран, доля таких людей была значительно ниже — кажется, она в какой-то момент опустилась ниже 30 процентов. Что касается поддержки избирателей, то у Путина как кандидата в президенты на следующий срок проблем, по-моему, нет.

— Впереди еще целый год. При этом нельзя забывать, что есть и те, кто видит магическую связь чисел 1917 и 2017...

— Даже у таких переломов всегда есть опережающие индикаторы.

— Да, вы же предсказали волнения в 2011 - 2012 году.

— Именно поэтому говорю, что пока таких очевидных опережающих признаков, резкой смены общественных настроений мы не наблюдаем. В последнее время мы не проводили качественных социологических исследований, которые как раз помогли тогда предсказать слом общественных настроений. Но я бы не сказал, что есть очевидные признаки, которые указывают на высокую вероятность такого перелома.

— Значит, революции не будет?

— То, что революции в 2017 году не будет, это однозначно. Для таких потрясений нужно очень серьезное накопление пара. Когда он накапливается, то сначала из вулкана обычно начинает идти дымок, прежде чем происходит извержение. Этот дымок видят все. А вот в данном случае даже если начнется тенденция к устойчивому снижению рейтингов одобрения президента, то за оставшееся время вряд ли она может упасть до критических уровней. Ведь сейчас довольно много индикаторов свидетельствуют о довольно высокой степени социальной стабильности. Прежде всего начнем с того, что уровень протестных настроений в стране находится на исторически низких уровнях. Желание публично изъявлять свое недовольство у населения очень низкое, люди совершенно не намереваются этого делать. Если посмотрим, что именно уравновешивает недовольство экономической ситуацией, то это высокая степень удовлетворенности международными достижениями России, восстановлением Россией де-факто статуса великой державы. Гордость и удовлетворенность этим у людей очень высока. Единственный индикатор, который сейчас оказывается даже более устойчив и находится на столь же высоком уровне, как и рейтинг президента, — это доля респондентов, которые позитивно реагируют на лозунг «Крым наш».

— Думаете, эффект Крыма еще не сдулся спустя два года?

— Нет, он стабилен и находится на сверхвысоких уровнях — около 80 процентов. Люди по-прежнему испытывают удовлетворенность этим. Эта востребованность растущего влияния на международной арене явно смягчает тяготы кризиса, который затронул людей очень сильно. Экономические настроения находятся на низком уровне. Но если в прошлом отношение к президенту шло вниз вслед за ухудшением экономического положения, а эта взаимосвязь наблюдалась в течение более чем 20 лет, то сейчас эти факторы не работают, такой связи просто нет.