Нобелевский комитет по экономике в этом году присудил премию американским экономистам Дарону Асемоглу, Саймону Джонсону и Джеймсу Робинсону Нобелевский комитет по экономике в этом году присудил премию американским экономистам Дарону Асемоглу, Саймону Джонсону и Джеймсу Робинсону Фото: Christine Olsson/Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

Институт им. Нобеля

Начало недели принесло в экономическое сообщество неожиданную, в общем-то, новость о присуждении премии по экономике им. Альфреда Нобеля. Точнее сказать, само присуждение премии ничего нового в себе не несло, это ежегодное событие, удивление вызвал список лауреатов. Нобелевский комитет по экономике при шведской Академии наук, вручающий премию, принял решение, что на сей раз ее удостоятся американские экономисты Дарон Асемоглу (более правильно, конечно же, Аджемоглу — он турок по происхождению), Саймон Джонсон и Джеймс Робинсон. Вклад же их в науку был в том, что они «представили новые идеи о том, почему существуют такие огромные различия в благосостоянии между странами». Речь здесь идет в первую очередь о выпущенной в 2012 году книге Why Nations Fail, в русском переводе «Почему одни страны богатые, а другие бедные», авторами которой и были Аджемоглу и Робинсон.

Тема, конечно же, благодатная, вызывающая самый живой отклик у широких масс в планетарном масштабе, она также провоцирует массу высказываний вокруг тезисов вида «Даешь!», «Пора!», «Нас ограбили!» и тому подобных. Авторы дают на этот вопрос свой ответ, находящийся в русле институционалистской экономической теории, но с приставкой «нео». Основоположником институционализма в экономической науке стоит считать Торстейна Веблена, который изложил свои взгляды еще век назад, в вышедшей в 1919 году книге «Институциональная экономика».

Но, конечно же, здесь нельзя не вспомнить самого первого экономиста (и не только!) в истории, который предвосхитил много чего и из Давида Рикардо, и из Адама Смита, и из Веблена и институционалистов. Речь, конечно же, идет о человеке, которого звали Вали ад-Дин ‘Абд ар-Рахман Ибн Мухаммад Ибн Халдун. Он жил в XIV веке, за 400 лет до основоположника современной экономической науки Адама Смита, и оставил нам фундаментальный труд «Книга назиданий по истории арабов, персов и берберов и их современников, имевших большую власть», увы, не переведенный полностью на русский язык.

В предельно краткой форме теория Торстейна Веблена выглядит так:

  • Экономика не изолирована: Веблен утверждал, что экономика не является автономной системой, а тесно связана с социальными институтами, такими как законы, обычаи, традиции, религия и т. д.
  • Институты формируют экономические решения. Они определяют правила игры, доступные ресурсы, влияют на ценности и мотивации, что в свою очередь влияет на экономические решения людей.
  • Критика: Веблен критиковал традиционную экономическую теорию (классику) за игнорирование роли институтов и сфокусированность на рациональном поведении человека. Он считал, что люди часто действуют под влиянием эмоций, обычаев и социальных норм, а не только рациональных соображений.
  • Важность эволюционного подхода: Веблен призывал к изучению экономики как эволюционного процесса, в котором институты, технологии и экономические практики меняются со временем в ответ на различные факторы.

Почему кто-то богат, а кто-то беден

После него к теме институтов (а заодно и к вопросу, почему кто-то богат, а кто-то беден) исследователи обращались неоднократно. Так, «протестантская этика» Макса Вебера тоже, вообще говоря, институт по Веблену. Далее, Фернан Бродель в «Материальной цивилизации» пишет, что «если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то, как представляется, она обязана своим более быстрым развитием превосходству своих экономических инструментов и институтов — биржам и различным формам кредита».

Время идет, и в 1981 году австралийский историк экономики Эрик Джонс выпускает книгу «Европейское чудо», где указывает на демографию — европейский контроль над численностью населения посредством поздних браков позволил создать условия для выхода из «мальтузианской ловушки». Попытку добавить биологии и географии предпринял Джаред Даймонд в своей широко известной книге «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ», появившейся в 1997 году; более новые исследования говорят уже о человеческой генетике и о потребляемых в пищу культурах. Далее, Дэвид Ландес в книге «Богатство и нищета наций» пишет о культуре: способности европейцев накапливать знания и технологии.

80% населения планеты живет в условиях «плохих» институтов

Наконец, свежие лауреаты Аджемоглу и Робинсон в своей книге утверждают, что существует два разных типа «экономических институтов»: одни («инклюзивные») способствуют экономическому росту и одновременно подтачивают господствующее положение правящей элиты, другие же («экстрактивные») укрепляют власть той же самой элиты, но при этом не дают населению вырваться из объятий нищеты. Понятно, что, по их мнению, Запад поддерживал институты первого типа, а Восток — второго, и получилось то, что получилось. В общем, никто ни в чем не виноват, оно само так вышло.

Так, да не так.

Во-первых, нельзя не отметить ключевое слабое место институциональной теории — собственно вопроса о создании институтов и о трансформации их во времени. Теории этого нет, есть описания разной степени точности тех или иных событий, но сколько из этого всего обусловлено случайностью и/или ролью личности в истории? Вопрос открытый, ответа на него нет, но без него, без понимания того, как происходит это формирование институтов, равно как и процесс актуализации таковых, говорить о них можно лишь с известной долей абстракции.

Во-вторых, здесь внезапно возникает вопрос об исторической норме всей человеческой цивилизации. Западные «инклюзивные» (т. е. «хорошие», нацеленные на развитие) институты есть, вообще говоря, историческая аберрация! Порядка 80% населения планеты живет в условиях «плохих» институтов, «экстрактивных», по Аджемоглу – Робинсону. Европа (не вся), США – Канада – Австралия – Новая Зеландия, с оговорками Израиль, Япония, ОАЭ и Южная Корея — вот и весь список «инклюзивных» стран. Остальные же при этом не сильно сфокусированы на развитии, но местные элиты с удовольствием обогащаются на подведомственной территории, после чего радостно сваливают в «инклюзивный» мир, поддерживая его самого и его приятные для жизни свойства своими капиталами. Иными словами, в реальности «экстрактивные» и «инклюзивные» государства имеют выраженные симбиотические отношения.

В-третьих, возникают вопросы к фактуре институционалистов. К примеру, не имеет особого смысла говорить об европейских институтах без поминания уникальной в истории борьбы пап (римских) и императоров (священной Римской империи), которая длилась несколько веков. Привела эта борьба к тому, что мелкие акторы могли играть на противоречиях крупных, а также к формированию свободного капитала (не привязанного к власти) и, внезапно, к отсутствию в Европе полноценной территориальной империи. Итоговая лоскутность Европы породила постоянное бурление деятельности, постоянную активность, постоянный поиск преимуществ — все то, что Вебер позже описал как «протестантсткую этику».

От «института» эмиграции в США до Сингапура и ОАЭ

С другой стороны, говорить об «инклюзивных институтах» США тоже не очень грамотно. Здесь стоит вспомнить существовавшую схему (не побоюсь этого слова, «институт») эмиграции в США, которая называлась indentured servitude. Примерный русский эквивалент — «закуп». Это люди, которые заключали бартерную сделку — обязывались отработать свой переезд в Новый Свет в течение нескольких лет. И цифры впечатляют: до 1775 года (т. е. до войны и формирования государства из 13 колоний) в Новый Свет убыло порядка полумиллиона человек, около 10% от них были высланными мелкими преступниками, а 50–60% оставшихся — такими вот закупами. Разумеется, они были поражены в правах, им не разрешалось заключать брак без позволения хозяина, в общем, положение было лучше рабского, но ненамного. И это половина иммигрантов, которых потом сменили ирландские католики и китайские кули. Говорить в таких условиях об инклюзивности и нацеленности на развитие не очень корректно. У тех же индейцев «инклюзивности» было куда больше, но на арене истории остались именно США, а не племенной союз ирокезов или же великая империя ацтеков.

Ну и, в-четвертых, нельзя сбрасывать со счетов фактор элит и их мотивации. И тут разное. От якобы «экстрактивной» диктатуры к более-менее «инклюзивной» демократии прошли Сингапур и Южная Корея. Попыталась похожий путь проделать Грузия, но что-то не очень вышло. Есть и ОАЭ, которые из де-факто племенного союза сумели стать некоторым аналогом Швейцарии с весьма удобной для ведения бизнеса организацией деятельности. В общем, здесь оказывается, что институты формируют люди, которым почему-то чего-то надо.

Нет простых ответов на нынешние вызовы. Экономика — штука действительно сложная, поскольку сложен человек, ее и делающий в каждый момент времени. И отрадно то, что такие вопросы все еще задаются, при всех претензиях к качеству ответов.