Валерий Залотуха: «Жизнь сейчас в театре, в кино – деньги, бабло»

Валерий Залотуха (справа) с художественным руководителем театра им. Качалова Александром Славутским (слева) на премьере спектакля «Последний коммунист» в Казани

«Я УВИДЕЛ СЮЖЕТ ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ»

— Валерий Александрович, мне бы хотелось начать наш разговор с фильма «Мусульманин», к нему в Казани отношение особое. В основе сценария лежит реальная история, или вы все придумали?

— Есть история с написанием этого сценария. Я смотрел телевизор, хотя это было давно, но я помню, что это были «Вести». Там шел сюжет о русском парне, который вернулся из Афганистана, где он принял ислам и стал очень верующим человеком. Я посмотрел-посмотрел и подумал: как же ты будешь, бедный, в нашей стране со своей верой жить? Не конкретно с исламом, а именно с верой.

— То есть герой телесюжета искренне принял ислам, его не заставляли это делать под дулом автомата?

— Да, он принял ислам добровольно. И результатом увиденного сюжета стал сценарий фильма о жизни очень верующего человека в атеистической стране. И судьба его трагична.

— Вы полагаете, что судьба верующего человека в России до сих пор трагична?

— Вы понимаете, я не могу сказать про другие религии, но судьба христианина, она трагична.

— Почему?

— А судьба Христа? Она трагична. Знаете, говорят, что христианство — это религия поражения. У дьякона Андрея Кураева есть книга, которая так и называется. Все религии обещают победу, но Христос говорил, что Его учение будет проповедовано, но забыто. И тогда Он придет, когда учение будет забыто. Об этом в Евангелии есть.

— Но второе пришествие Христа — это победа, а не поражение.

— Победа Христа, но не религии, религия стоит отдельно от Бога.

— Вы упомянули отца Андрея Кураева, который некоторое время назад выступил с громкими разоблачениями голубого лобби в РПЦ. Вы следите за развитием событий?

— Я очень сопереживаю отцу Андрею и желаю ему сил, хотя ему их не занимать. В моем понимании, правда на его стороне.

— Увы, правда не всегда побеждает.

— Не всегда, но мне кажется, что он победит. На той стороне — ложь и порок. У меня, кстати, есть книга отца Андрея, которую он подарил мне с дарственной надписью: «Спасибо за защиту православия». У меня есть фильм о священниках, который очень любят батюшки.

— Смотрите, как у нас беседа повернулась к вере. Вот вы, советский человек, как вы к ней пришли? Вы были крещены изначально?

— Я был крещен, но не был воцерковлен, приходил сложно, это было еще до того, как у нас в стране началось возрождение интереса к вере. Это был еще мрак, черненковские годы, я тогда впервые пришел в церковь, очень удивился, все это очень полюбил. Вера верой, но еще есть этот замечательный мир церкви, который я очень люблю. Этих людей — и лукавых, и добрых. В европейской церкви все благообразно, а у нас обязательно дурочка какая-нибудь стоит или дурачок. Люблю все это.

— А написать какой-то сценарий о жизни церкви вы не пытаетесь?

— У меня есть несколько фильмов о церкви, в этом узком кругу любителей так называемого православного кино я человек достаточно известный. У меня есть, например, фильм о Сергии Старогородском, снятый с огромной болью за церковь. Фильмы эти получали много призов.

«МЕНЯ ВЗЯЛ НА КУРСЫ АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ»

— Вернемся к делам мирским. Мир кино — это достаточно жесткий мир. Как я понимаю, вы не москвич...

— Нет, хотя я приехал в Москву в 17 лет. Но не москвич, нет, провинциал.

— Как вам, провинциалу, удалось пробиться в этом жестоком и жестком мире?

— Я написал сценарий. Я очень, просто безумно любил кино.

— Любили? А сейчас не любите?

— Не люблю. Разлюбил. А тогда любил страстно, хотел служить кино, хотел пробиться, очень хотел. Но не знал как. Написал сценарий, пришел просто с улицы. Этот сценарий прочитал Андрей Тарковский и взял меня на курсы. Сначала взял Сашу Кайдановского, а потом в виде исключения взял меня. Это были режиссерско-сценарные курсы. Тарковского я так и не видел, он просто, не видя меня, прочел сценарий. А потом он уехал на съемки фильма «Жертвоприношение», после которых в страну не вернулся. Мы прождали его целый год. В результате я учился у Голубкиной и Лунгина.

— Насколько легко или трудно было пробить сценарий «Мусульманина»?

— Легко. Это было счастливое время, когда еще ничего не надо было пробивать. Мы до этого сделали с Владимиром Хотиненко фильм «Макаров», поехали на фестиваль в Ялту, шли по набережной. И я ему говорю, что вот есть такая история: приехал из Афгана бывший пленный, и он мусульманином стал. Володя посмотрел мне в глаза, все понял и начал танцевать какую-то джигу. Все было решено в секунды, мы запустили фильм, когда сценарий еще не был написан. Нам настолько доверяли.

— Как Евгений Миронов попал в картину? Был кастинг?

— Я когда писал сценарий, то в роли матери видел Нонну Мордюкову, в роли старшего брата — Владимира Гостюхина, он отказался от съемок. Кто будет играть героя, я не знал, никого не представлял. С Мироновым тогда даже знаком не был. Когда его привезли, я спросил Хотиненко: «Ты считаешь, что вот этот мальчик сможет сыграть?» Хотиненко мне ответил, что не сомневается и что из этого мальчика вырастет очень большой русский артист. Миронов — и артист хороший, и человек очень приличный. А потом было счастье, мы снимали в деревне, где я еще до этого купил маленький домик, и это было замечательное время. Очень-очень счастливое время, у нас был полный карт-бланш, никто не вмешивался в нашу работу. Единственное, когда я сценарий написал, я прошел к священнику посоветоваться. Оказалось, что этот батюшка хорошо знает ислам, он преподавал до того, как стал священником, высшую математику в Алжире. Батюшка прочел сценарий и сказал, что к исламу это никакого отношения не имеет, герой у меня христианин получился, так что снимай на здоровье. Я писал просто о верующем человеке, и фильм очень любят мусульмане. Муфтий Равиль Гайнутдин принимал меня, наградил даже. Коран подарил. Потом у меня была безумно трогательная история, я как-то остановил машину, это была разбитая девятка, за рулем сидел такой «боевик» с бородой. Мы разговорились. Водителем оказался армянин, который принял ислам, он просто был одержим этой религией, женат на русской, у них дети, все в исламе. Он ехал на молитву в мечеть и решил по дороге немножко подработать.

— Он не рассказал, почему принял ислам?

— Рассказал, что вошел однажды в мечеть и понял — это его. Ему родственники огромные деньги предлагали, чтобы он ислам не принимал. Но он настоял. Он от всего отказался, мечтает уехать на Ближний Восток, там жить и быть толкователем ислама.

«ЕСЛИ ВЕРУ МЕНЯЮТ В ПОИСКАХ ИСТИНЫ, ЭТО НОРМАЛЬНО»

— Как вы полагаете, насколько это нравственно — менять религию?

— Это к нравственности не имеет отношения. Если это искренне, если человек ищет истину, это хорошо. Я иногда читаю, что, например, священник отец Пафнутий принял ислам. Я вижу, что он у нас работал в патриархии и там в начальники пошел. У меня это не вызывает положительных эмоций. Когда это делается искренне, ради души, то это другое дело.

— Вы могли бы сейчас принять ислам?

— А зачем? У меня истина лежит в христианстве. Если бы я почувствовал истину в исламе, мог бы. Почему нет? Я думаю, что эта острота скоро спадет, это было романтическое, неофитское отношение, нам казалось, что придем и все переменится. А ничего не переменилось, и мы все такие же.

— Ваш фильм «72 метра» очень хорошо прошел в Казани. Какая история связана с ним?

— Мы прочли очень смешные рассказы писателя Александра Покровского про подводную лодку, мы их читали и смеялись до упаду. Я написал сценарий, прошли годы. И вдруг Покровский, с которым мы уже подружилась, звонит и говорит, что на него вышел Александр Любимов и хочет делать фильм. Покровский порекомендовал ему меня. Стали говорить о режиссере, и возник Хотиненко.

— То есть вам с ним комфортно работается?

— До «72 метров» было комфортно. Мы как-то разошлись.

«Я ПЯТЬ РАЗ ПЕРЕПИСЫВАЛ СЦЕНАРИЙ»

— Вы недовольны фильмом?

— Недоволен. Мне очень многое не нравится. Слишком такой государственный фильм получился. Это уже было начало пропаганды, «72» метра — это тот фильм, где появляется продюсерский кинематограф и начинается руководство авторами ленты. У меня в сценарии была смесь комедии с трагедией, герои после взрыва сидят по горло в воде и, чтобы было не страшно умирать, рассказывают друг другу смешные истории. А дальше включился продюсер. Когда я написал пятый вариант сценария, то сказал, что больше писать не буду. Все. Что хотите, то и делайте. В сценарии появилось заботливое начальство, эта сентиментальная линия Чулпан Хаматовой... Они стали искать кого-то, кто переделает, но никто не согласился. Я был всего два дня на съемках и понял, что не могу это видеть.

— Сейчас для кино что-то делаете?

— Нет. Я как тот грузин, который говорил: «Кушать люблю, а так — нет». Хорошее кино люблю смотреть, но участвовать — нет. Прошел как-то мой фильм по старому сценарию — «Платки». Сценарий хороший, а кино безобразное. Уж лучше сидеть на шее у жены и писать прозу, чем так позориться. Я уже понимаю, когда приходит ко мне режиссер, что он не сделает хорошее кино. Я не хочу себя обманывать, как та женщина, которая себе внушает: со всеми он был плохой, но я его исправлю, он бросит пить и будет добрый. У меня уже не тот возраст для самообмана.

— Чужое российское кино смотрите?

— Жена заставляет. Для меня сходить в кино — это просто наказание. Было время, когда я смотрел один-два фильма в год, не больше. При церкви, где я прихожанин, есть киноклуб, и мне поручили им руководить. Я приношу фильмы, мы их смотрим и потом обсуждаем. Мы смотрим фильмы хороших режиссеров, которые во мне не нуждаются, например Попогребского или замечательной Валерии Гай Германики, которая сняла замечательный фильм «Все умрут, а я останусь». У нас с Хотиненко был счастливый союз, такой же, например, как у Миндадзе и Абдрашитова. У нас был настоящий творческий роман, мы сделали четыре картины. Мы любили то, что мы делали. Такие романы тоже долго не продолжаются. Хотя, конечно, мы могли бы еще работать вместе, но время нас развело. Неснятых сценариев в меня много и, смею думать, сценариев неплохих. Но... Сейчас ведь еще возникает и новая цензура.

«КОММУНИСТЫ БУДУТ НЕДОВОЛЬНЫ»

— Цензура? Я не ослышалась?

— Цензура, конечно. Вам просто говорят: «Ну не надо это сейчас». Понимаете?

— То есть вы полагаете, что к цензуре мы вернулись?

— А вы об этом не знаете?

— Ну у нас в провинции немного иначе, не так остро.

— Конечно, абсолютной цензуры нет. Но когда, например, режиссер Андрей Прошкин пришел к Карену Шахназарову — руководителю «Мосфильма», и принес мой роман «Последний коммунист», тот его бросил и сказал, что даже читать не будет. Коммунисты у нас сейчас — уважаемая партия, коммунисты будут против.

— Как видите, в Казани поставили «Последнего коммуниста», на премьере сидел руководитель аппарата президента РТ, и все было нормально.

— Честно говоря, я не верил, что в Казани все получится. Звонок от Александра Славутского был неожиданным, я не думал, не гадал.

Сцена из спектакля «Последний коммунист» в постановке Александра Славутского, театр им. Качалова

— Поделитесь впечатлениями от спектакля.

— Они очень хорошие. Есть что сказать актерам и режиссеру, но я пока этого делать не буду. Я знаю, что, когда закачиваю что-то и читаю моему главному критику — жене, она резко реагирует, но я в это время реагирую еще резче. Но проходит время, и я со многим соглашаюсь. Спектакль в театре имени Качалова только вышел, все еще очень «горячо», пока ничего нельзя говорить. В принципе, мне удивительно, как они сделали инсценировку, я бы не смог ее сделать. Мне трудно понять процесс переноса прозы на сцену. Но сейчас по сделанной инсценировке я бы написал пьесу, если бы Славутский на это согласился, что-то бы подобрал, поджал. Я безмерно благодарен казанскому театру.

«СТАЛИНГРАД» НЕ СМОТРЕЛ

— Не появилось желание писать для театра?

— Появилось. «Право первой ночи» на постановку будет у качаловцев, если у них будет желание. Идеи есть. Есть идеи, которые рождаются и умирают, и есть те, которые живут. Вот я и имею в виду те, что живут уже несколько лет. Говорить подробнее пока не хочу.

— А что вы думаете о фильмах наподобие «Сталинграда»?

— Я такое кино не смотрю и думать о нем ничего не могу. Но могу процитировать «Экспресс-газету», там были вынесены крупными буквами слова первой жены Сергея Бондарчука Инны Макаровой о Федоре Бондарчуке: «Что он может знать о Сталинграде, этот вор и наркоман?»

— Сурово. Хотелось бы узнать, ходите ли вы в московские театры?

— Театры я очень люблю. Очень всем советую, например, посмотреть в театре «Практика» спектакль «Бабушки». Это маленькое театральное чудо, я смотрел его три раза и всех друзей водил. Очень нравится «Берлопутин» в театре «ДОС». Там гениально играет Людмилу Путину Евдокия Германова, я просто руки у нее целовал. Эта роль в этом душном подвале — это просто ее звездный час.

— Раз мы заговорили о театре, не могу не задать вопрос о новой драме.

— Я, к сожалению, ее плохо знаю. Я все последние годы пишу прозу. Не знаю, останется ли новая драма в веках, но знаю, что в театре сейчас происходит настоящая жизнь. Кино — это деньги, там бабло. Там воруют, а это разврат, а разврат ничего не родит, кроме уродства. Есть актеры, которые играют в театрах, где получают 5 тысяч рублей в месяц. А в кино они получают за смену 5 тысяч долларов. Но они театр не бросают, потому что в нем спасают себя и свою профессию.

— А какие у вас сейчас профессиональнее новости?

— Только что закончил писать большой роман, он называется «Свечка».