«У НАС ТРИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ПИСАТЕЛЯ»

— Леонид Абрамович, есть мнение, что литературный процесс — это замкнутая вселенная, где авторы, известные в основном друг другу, награждают себя наградами, а читаталей это мало касается...

— В этом есть элемент истины, но гораздо больше неправды. Например, лауреат премии «Большая книга» Евгений Водолазкин написал свой первый роман два года назад, до этого вообще никогда не писал, и два года назад о нем никто не знал. Вторую премию «Большая книга» получил критик из Екатеринбурга Сергей Беляков. Третью премию получил наиболее опытный, известный писатель — Юрий Буйда. То есть все наоборот получилось. А «Нацбест» получил Александр Терехов... Вообще же, думаю, у нас три замечательных писателя — Алексей Иванов, Захар Прилепин и Терехов.

— А у этих литературных премий вообще есть будущее? Возможен ли «Нацбест» без Виктора Топорова?

— Это вопрос. Он был очень харизматичной и важной фигурой. Посмотрим, не будем раньше времени хоронить «Нацбест», там есть и другие люди: Вадим Левенталь, Павел Крусанов, Сергей Носов, Александр Секацкий. Будущее у премий, думаю есть, например, сегодня мы разговаривали с вашим мэром, он очень заинтересован в том, чтобы была общероссийская литературная премия, присуждаемая в Казани.

«ЕСТЬ ХОРОШИЕ АВТОРЫ В ЖАНРЕ НОН-ФИКШН»

— Что, на ваш взгляд, происходит сейчас с романом? Нужен ли современной литературе большой русский роман?

— Мы часто говорим: «В русской литературе...», но ведь часто все те процессы, которые происходят в ней, происходят и в мировой литературе. Литература выходит с авансцены общественного внимания, этот процесс происходит уже лет 20, причем во всем мире. Англоязычная литература держится на том, что английский язык — мировой. Посмотрите, какие там романы — «Пятьдесят оттенков серого», он же ужасный, здесь даже говорить не о чем... Русская литература ничем не хуже.


— Те же Александр Иванов и Михаил Котомин из Ad Marginem говорят, что издатели уходят в нон-фикшн...

— Когда моя жена была беременна, я все время видел на улице беременных, когда я ходил с коляской, везде видел коляски, а теперь и беременных, и коляски вижу редко. Люди думают что-то, что происходит с ними — происходит со всеми. Они перешли на нон-фикшн, они думают, что это общая повестка. Я, например, ценю свои документальные произведения, а не беллетристику, хотя тиражи несопоставимые. Хотя сейчас есть хорошие авторы в жанре нон-фикшн, это мировой тренд, поэтому непонятно, что будет дальше.

Но с другой стороны, например, сейчас издаются сборники рассказов, еще несколько лет назад представить это было невозможно. Сейчас я веду здесь мастер-класс и мне присылают рукописи. Есть такая Альбина Гумерова, она живет в Казани, у нее изумительные рассказы. Я набрал ее в «Яндексе» — оказалось, что она уже была в шорт-листе «Дебюта», ее взял к себе Алексей Варламов. Помимо Гумеровой, мне присылал рассказы казанский журналист Руслан Серазетдинов. Один его рассказ мне очень понравился, другой — неплохой.

Неизвестных гениев нет. Среди молодых писателей есть такое мнение, что против них какой-то заговор, но такое бывает очень редко, что таланты не замечают. Прожив жизнь, я понимаю, что те, в ком была искра божья, стали теми, кем хотели стать, кроме тех, кто спился, и тех, кто рано умер.

— То есть у романа есть будущее?

— Конечно. Было время, когда слушатели поэзии заполняли зал Политехнического института, потом гигантскими тиражами выходили книги. Теперь поэзию читают те, кто ее пишет. Но в последнее время поэтические залы снова стали заполнятся. И с прозой будет что-то подобное, пишущих людей в России много.

— Роман о бароне Унгерне «Самодержец пустыни» вы закончили в 1993 году, недавно он в новой редакции был переиздан издательством Ad Marginem. Что побудило переработать произведение? Тема стала актуальнее, чем в 1990-е?

— Нет, тогда эта фигура была актуальнее. Просто это мои собственные игры: за 20 лет узнал много нового о бароне, появились новые материалы о его жене, о китайских военначальниках, которые с ним сражались, о его соратниках. Мне было бы жалко, если бы эта информация пропала. Ведь «Самодержец пустыни», скорее, не роман, а документальная книга, написанная неакадемическим историком. У меня появилось несколько архивных источников, например, две неопубликованные рукописи. Они не интересны во всем свое объеме, но в них есть любопытные факты по теме. Я, например, использовал мемуары деда председателя центризбиркома Владимира Чурова, которые он мне передал. Его дед замещал Константина Рокоссовского, командовавшего кавполком, который захватил в плен Унгерна. Рокоссовский в это время лежал в госпитале, а он его замещал.

«ТРАГЕДИЯ — ЭТО БОРЬБА ДВУХ ПРАВД»

— В последнее время вы часто пишете сценарии для исторических сериалов, которых в последнее время появляется все больше. Откуда такой спрос?

— Многие сериалы связаны с 1920 - 1930-ми годами. Это связано с деньгами, проще получить государственные деньги. Когда дают деньги — это тонко связано с запросом общества. А запрос общества состоит в том, что после 1990-х годов нам пытаются вкрутить какую-то позицию. Нас бросает из стороны в сторону, от одной позиции к другой. Например, вдова Колчака жила в коммуналке долгое время. В 1969 году был юбилей взятия Омска — столицы Колчака, ей предложили поехать на празднование и обещали за это дать квартиру. Она отказалась, сказав: «Я же знаю как у вас будет проходить это празднование, белые — черные, красные — голубые». Голубые — в небесно-воздушном смысле. А теперь все наоборот. Так мы лишаем нашу историю трагичности. Трагедия — это не борьба добра со злом, это борьба двух правд. А мы хотим в истории найти добро и зло. Пока это требование не переходит в академическое знание, это неопасно... 1960-е также интересны. Сериал «Оттепель» имеет большой успех, насколько я знаю, но я его еще не смотрел.

— Значит, есть запрос на историческое знание?

— Да, есть, конечно, только оно примитизированное. Я сам написал сценарий сериала «Гибель империи» — он тоже сделан с большими упрощениями, но иначе кино не снимешь — там должно быть добро и зло.

— Кстати, о сериалах: сейчас бум западных сериалов в России, среди молодежи их смотреть совсем не зазорно...

— Это связано с тем, что Голливуд начинает вырождаться. Умному молодому человеку это вдруг стало неинтересно. Умная литература на Западе пользуется в 20 раз большей популярностью, чем у нас, и этот большой слой читателей не удовлетворен кино. Сейчас интеллектуальные силы Запада уходят в сериалы. Возможно, так будет и у нас.

«В КАЗАНИ Я ПОСМОТРЕЛ АФИШУ — ПЕРМЬ ГОРАЗДО СТОЛИЧНЕЕ»

— Насколько официальное звание писателя имеет сегодня какой-либо смысл?

— Человек, который представляется соседу в поезде писателем, не совсем адекватный. В советское время писателем можно было себя называть только если ты член Союза писаталей. Сейчас по телевизору я вижу людей, которые представляются писателями, но мне неизвестны, хотя я знаю всех, кто заслуживает внимания. Поэтому зависит от вашего чувства вкуса.

— Важно ли для писателя высказываться по общественно-политическим событиям? Недавно Владимир Путин устраивал прием с наследниками именитых писателей России. Каким вообще должны быть идеальные отношения писателя с властью?

— Я не думаю, что они не должны быть очень близкими. А по поводу мероприятия... Правнук Достоевского, он вообще водитель трамвая, поэтому это смешно. Но от того, что Путин взял блокнот и что-то записал, будет какая-то польза. Когда-то Валентина Матвиенко встречалась с молодыми писателями, ей сказали, что нет денег у журнала «Волга», и она помогла. Ваш мэр хочет сделать премию, кто-то хочет содержать журнал — в этом нет ничего плохого. Есть такой афоризм у Марка Аврелия: «Не принесет пользу улью — не принесет ее и пчеле». Поэтому выигрыш от таких встреч может быть только улью.

— Вы долгое время жили в Перми, там некоторое время был проект искусственного окультуривания города. Насколько это нужно?

— На самом деле было не так. Например, музей современного искусства — это же просто площадка человека, который может делать современные выставки: у него для этого есть связи, деньги. В Казани я посмотрел афишу — Пермь гораздо столичнее. Подобные процессы происходят и в Воронеже, если есть деньги, почему бы не сделать? Пермь всегда была культурным городом, но я могу сказать, что когда Гельман уехал, то стало скучнее.