Денис Мацуев: «Во многих регионах отношение чиновников к культуре – как к чему-то развлекательному. Надо это ломать!»

«Я РАЗРУШИЛ СТЕРЕОТИП ВУНДЕРКИНДА»

- Денис Леонидович, первый вопрос наших читателей касается русской пианистической школы. Есть ли она в реальности, или это все домыслы музыковедов и красивое словосочетание?

- Безусловно, она существует. Русская школа пианизма – это бренд, она процветает и властвует в мире. Можно посмотреть результаты международных конкурсов, где побеждают русские пианисты. Даже если это побеждают музыканты других национальностей, у них, как правило, русские педагоги. Просто дело в том, что в СССР она существовала в одном месте, а сейчас разбросана по всему миру. Но это только плюс для молодых музыкантов, у которых есть возможность впитывать в себя разные школы. Сейчас время замечательное, время сумасшедшее. У меня только что закончился конкурс в Астане, на него приезжали молодые музыканты из 18 стран (это детский конкурс), и представители русской фортепианной школы выступили с блеском, во всех трех возрастных группах ее представители взяли первые премии. Гран-при, например, получил шестнадцатилетний Александр Кутузов. Я считаю, что эти ребята – наша гордость, мы должны проследить за ними и помочь им, потому что, на мой взгляд, слово «вундеркинд» – оно опасное.

- Но вы ведь тоже были вундеркиндом.

- Я считался в своем городе вундеркиндом, но я разрушил этот стереотип. Я был абсолютно нормальным ребенком, никогда не занимался по 10 часов, играл в футбол, хоккей. Но если мы вернемся к русской фортепианной школе, то этих трех победителей конкурса в Астане я представил в рамках моего сольного концерта в Большом зале консерватории. На этом концерте я заявил, что русская фортепианная школа представлена во всем блеске.

- То есть можно сказать, что если пианист и педагог Владимир Крайнев работал в Ганновере, то это была русская фортепианная школа?

- Безусловно. В каждой столице мира в колледжах и консерваториях самые лучшие и яркие классы, как правило, у русского педагога. Розина Левина, которая преподавала Вану Клиберну, – она тоже выпускница Московской консерватории. Можно с уверенностью утверждать, что Ван Клиберн – типичный представитель русской фортепианной школы. После победы на конкурсе Чайковского 1958 года ему дали диплом почетного выпускника Московской консерватории. Он играл в русской манере.

- Чем отличается русская школа от других?

- Это искусство «пения» на инструменте. Когда играл Клиберн, инструмент так пел, что и публика, и жюри были очарованы этой певучестью.

- Что вообще заставляет наших педагогов уезжать на Запад?

- Слава Богу, многие возвращаются, а почему уезжали – это проблема оплаты труда. И не столько в консерваториях, где есть гранты, сколько в простых музыкальных школах, где педагог получает копейки. Есть опасность, идущая из Китая: он просто скупает наших педагогов, они там получают во много-много раз больше, чем в России. И это тревожный звонок. Зарплаты музыкантов тоже невелики, где-то они получают и по 7 - 8 тысяч рублей.

- Это рядовые музыканты.

- Знаете, рядовые музыканты – это слово не очень хорошее. Педагог музыкальной школы – это не рядовой педагог. Потому что все таланты, все звезды, прославившие русскую музыку, они из провинции, из обыкновенных школ. Думаю, что таких 99 процентов. Все педагоги музыкальных школ – это фанаты своего дела. Для них зарплата не на первом месте. То же самое и библиотекари, и музейщики. Люди, которые посвятили жизнь этому делу. Они выживают, а не живут нормально.

- Вы общаетесь со своими первыми педагогами?

- Конечно! Самого первого, к сожалению, уже нет в живых, это Любовь Николаевна Семенцова, которая была выпускницей Московской консерватории, класс профессора Натансона. Потом уже в ЦМШ я учился у Валерия Песецкого, на мой взгляд, он лучший педагог нашей страны, который каждый год выпускает «искорок», как я их называю. Потом моими педагогами были Сергей Доренский и Алексей Наседкин. К Доренскому я каждый раз прихожу с новой программой и играю ему. Класс Доренского – это бренд. Он взрастил более 170 лауреатов международных конкурсов. Его классы – это как семья. Конкуренты мы на сцене, а так мы семья и болеем друг за друга. Но главный мой педагог – это мой папа, который занимается со мной с трех лет. И, слава Богу, сейчас со мной везде ездит, и мы продолжаем заниматься. Мой папа – пианист, композитор и мой педагог.

200 КОНЦЕРТОВ В ГОД

- Наши читатели интересуются, как вы оцениваете отток талантов в современной России?

- Для меня Россия – главная площадка. Я концертирую от Америки до Японии, даю около 200 концертов в год, но 40 из них бывает в России. Со мной, как правило, приезжают педагоги из Московской консерватории, из Гнесинки, из ЦМШ, они дают мастер-классы, таким образом отбирая совершенно новых уникальных музыкантов в фонд «Новые имена», которому в будущем году будет 25 лет. Я сам выходец из этого фонда. К сожалению, у нас большое горе – недавно ушла из жизни Иветта Воронова, которая нашла нас всех. Меня она нашла в Иркутске в 1990 году. Это огромная для нас утрата. Эта женщина сделал в 90-е годы уникальные вещи, она привезла из провинции фантастическую плеяду, и 99 процентов тех, кто вышел из «Новых имен», – это гордость нашей фортепианной, скрипичной, виолончельной школы. Наша задача сейчас – сохранить все, что делала Воронова. Я приложу все усилия, чтобы все это работало так же, как и при Иветте Николаевне. Она оставила нам уникальное наследие – более 14 тысяч детей прошли через фонд. Россия богата фантастическими талантами, наша задача – оградить их от соблазнов.

- У вас есть ученики? (Альбина Набиуллина)

- Нет, я не преподаю. Не вижу в себе педагогической жилки. У меня дважды в жизни было желание вести мастер-классы, но они дважды заканчивались моим собственным концертом. Преподавать – это огромное искусство. Даже Генрих Нейгауз, патриарх русской фортепианной школы, говорил, что совмещать концертную жизнь и педагогическую очень сложно.

- Как вы полагаете, какое место в рейтинге на музыкальном рынке сейчас занимает Россия?

- Наверное, переводить в цифры то, что касается музыки, не стоит. И слово «рынок» не совсем подходит. Но реалии жизни таковы, что рынок есть. Этот рынок необычный, непонятный, трудно разобраться, какие законы там действуют. Сейчас, к сожалению, все пришло к тому, что единственный критерий: продаются ли билеты на твои концерты, ходит ли на тебя публика. Это, на мой взгляд, опасная тенденция, потому что не каждый талантливый самородок может заявить о себе, не каждый импресарио его увидит. Эта проблема существует во всем мире – невостребованность талантливых людей. Если мы посмотрим на круг людей, играющих классическую музыку, этот круг во всем мире не такой большой. Пробиться в этот круг молодым музыкантам очень сложно. Но в этом круге большая часть – русские музыканты.

- Какое их там количество?

- Я не знаю точное количество, но если мы посмотрим на афишу, то везде есть русские музыканты – и в фортепианной музыке, и в скрипичной, и в виолончельной, и певцы, конечно. Потому что у нас есть Мариинский театр, есть Большой. Если посмотреть на оперные сцены мира, везде есть русские певцы. Так же и на афишах других музыкальных фестивалей. Везде есть русские исполнители, и это очень здорово. Но это все-таки не индустрия, выдающиеся классические музыканты – это штучный товар, это никогда не были сотни или тысячи. Для меня сейчас это дело чести последних лет – помогать талантливым ребятам, потому что если посмотреть на то, что сейчас происходит в нашем образовании, эти новые стандарты… Надо разъяснять людям, которые составляют законы, что к чему, потому что тот закон, по которому специальные музыкальные школы не имели бы права начинать обучать ребенка до 12 лет – то этот закон мог бы на корню убить всю нашу систему специального музыкального образования.

«ВЕСЬ МИР КОПИРУЕТ НАШУ СИСТЕМУ ОБРАЗОВАНИЯ»

- Насколько хороша наша система музыкального образования? (Дмитрий)

- Эта система лучшая в мире, я в этом убежден, и не только я. Весь мир ее копирует, а мы хотели ее на корню уничтожить. Я уверен, что этого не произойдет, к этому есть все посылы. Хорошо, мы удержали то, что есть, но мы теперь должны думать о том, чтобы наши обыкновенные музыкальные школы не превратили в художественную самодеятельность, чтобы не было никаких упрощенных курсов, а если они есть, старые все равно надо оставить. Это тонкая грань. Потеря планки вкусовой может мгновенно привести к полупрофессиональному образованию, это большая опасность. Были времена, когда существовала такая традиция: практически в каждом доме стояло пианино, и ребенок ходил автоматически в музыкальную школу. И не важно было, станет он выдающимся музыкантом, или нет. Просто у такого ребенка открывается другое полушарие мозга.

То же самое сейчас происходит с хорами. Валерий Гергиев возглавил хоровое общество. В свое время в каждой школе был хор, сейчас этого нет. И, слава Богу, эта традиция начинает возрождаться. В рамках Пасхального фестиваля мы объехали Курскую дугу, сыграли 9 концертов за четыре дня с 9-ю разными программами, был у нас такой вояж. Было тяжело, но сценотерапия, эти уникальные концерты, они заряжали нас. И в каждом городе был детский хор, который вместе с оркестром Мариинского театра, с Гергиевым исполнял произведения. Это было уникально. То, что Гергиев хочет сделать на Олимпиаде в Сочи – продирижировать детским хором в 3 тысячи человек – это будет удивительная история.

- Если уж мы заговорили о спорте, коснемся нашей Универсиады. Вы ведь участник ее культурной программы?

- Да, 6 июля я вместе с ГСО РТ и Александром Сладковским буду исполнять третий концерт Сергея Рахманинова. Если мы вернемся к Олимпиаде, то весь мир до сих пор вспоминает, как улетел мишка из Лужников. Это же было уникальное по эмоциональности зрелище. Ничего подобного нигде не было, даже выпрыгнувшая с парашютом из вертолета английская королева в Лондоне не произвела такого впечатления. Хотя у англичан было замечательное чувство самоиронии. Александра Пахмутова, слава Богу, еще жива-здорова и находится в блестящей форме, почему бы в Сочи не сделать такой отголосок из того времени? Такой мост между временем? Это же можно придумать!

- А чем вы будете удивлять на Универсиаде в Казани?

- Моим любимым концертом Рахманинова.

«У НАС НЕТ РЕЙТИНГОВ»

- Вы не могли бы сформировать условную тройку лидеров в фортепианной музыке в России? (Ольга Карташева)

- Не могу назвать лидеров, потому что у нас нет рейтингов. Сейчас все настолько смещено, кто где живет… Если ты выбрал профессию концертирующего музыканта, тебя нет дома. Я, например, дома нахожусь 23 дня в году, все остальное время мой дом – это гостиница и самолет. Николай Луганский, Борис Березовский, Григорий Соколов (это патриарх нашего фортепианного искусства, он выиграл конкурс Чайковского в 16 лет), публика зонтиками била председателя жюри того конкурса Эмиля Гилельса, протестуя, почему награду дали этому мальчику, а не американскому пианисту Мише Дихтеру, в которого все были влюблены. Но где сейчас Миша Дихтер и где Григорий Соколов? Конечно, надо упомянуть Михаила Плетнева, который, слава Богу, возвратился в фортепианную музыку, начал концертировать, мы с ним играли недавно вместе. Когда он ушел в дирижерскую карьеру и в композицию, мы много потеряли. Таких музыкантов, как Плетнев, раз-два и обчелся. Надо назвать и Евгения Кисина. Если говорить не о русских музыкантах, это гениальная аргентинская пианистка Марта Аргерих, из ныне живущих она для меня номер один. Ей 72 года, но она играет все лучше и лучше. Это человек, который каждый раз удивляет магией своих образов. Она захватывает с первых секунд. Я ее хорошо знаю и специально прилетаю на ее концерты. Общение с ней – это ценный мастер-класс.

- На что сейчас идет зритель: на шоу или послушать виртуоза?

- Есть такие тенденции, особенно у китайцев. В них, кстати, правительство вкладывает миллионы долларов, чтобы из талантливых пианистов сделать звезд. Они очень думают об имидже: выходят в красивых пиджаках, делают красивые прически, девушки надевают очень короткие юбки. Но если ты будешь плохо играть, ничего тебе не поможет. Этим зазывать публику опасно, это может плохо сказаться на классической музыке через несколько лет. Проблема не в этом, а в том, я уже говорил сегодня, как продавать. Потому что всем импресарио и агентам важен заполненный зал. В основном, это ведет к тому, что на афишах появляются очень популярные имена и играют популярные концерты. Есть, конечно, исключения, когда артисты борются за программу и играют то, что хотят играть. Но таких очень мало. У молодых нет возможности заявить о себе, единственная возможность – конкурс. Хотя я уверен, что возможность о себе заявить в нашей стране, она теперь больше, чем за границей. Есть конкурсы, фестивали, фонды. Есть Валерий Гергиев, Владимир Спиваков, Юрий Башмет, которые делают огромное количество проектов для молодых талантов. Когда знаешь, что есть поддержка со стороны таких метров, это вдохновляет.

- Публика хорошо ходит на концерты? (Андрей Соколов)

- У нас в стране сейчас филармонический бум. Фестивали, конкурсы, мастер-классы, приезд Валерия Гергиева с Пасхальным фестивалем – это толчок для всей культуры региона. Другое, что меня беспокоит больше у нас в России, это отношение к культуре наших чиновников, в частности, на местах.

У вас в Татарстане по-другому. У вас такой президент Рустам Минниханов, что вам можно позавидовать. Это человек, который за относительно короткое время сделал прорыв в культуре. Как он поддерживает симфонический оркестр, который за два последних года стал одним из лучших коллективов нашей страны! Он поддерживает и оперный театр, и драматический. Я играю с этим оркестром и вижу, как он растет.

Несколько дней назад у нас был концерт в Москве просто триумфальный. Вся публика, которая пришла на фестиваль «Черешневый лес», она была поражена звучанием этого оркестра. Поверьте, я играю с основными оркестрами класса А и могу сказать, что ГСО делает огромные успехи. Этим можно гордиться. Оркестр сейчас играет на европейском уровне, они так сыграли в Москве «Весну священную», как многие московские оркестры не сыграют.

Это очень здорово, что у нас в регионах появляются такие оркестры. Другие регионы просто должны брать пример с Татарстана. К сожалению, во многих регионах отношение чиновников к культуре – как к чему-то развлекательному. Надо это ломать! Безусловно, должна быть массовая культура и высокая культура, которая не должна финасироваться по остаточному принципу. У вашего оркестра в ближайшее время будет огромное количество гастролей по всему миру, и я буду им в этом помогать. Они уже сейчас работают с фирмой Sony.

«ЗАКОН О МЕЦЕНАТСТВЕ – ЭТО БУДЕТ СПАСЕНИЕ ДЛЯ НАШЕЙ КУЛЬТУРЫ»

- В оркестр сделаны большие вложения…

- Это прекрасно, потому что деньги на культуре заработать невозможно. В совете по культуре и искусству при президенте РФ мы добиваемся закона о меценатстве, это будет прорыв и спасение для нашей культуры, без поддержки она не выживет. Закон уже принят, но точечные поправки, которые будут определять налоговые послабления тому или иному меценату, дающему деньги конкретному коллективу или физическому лицу, уточняются. В Америке, например, нет ни одного государственного симфонического оркестра, все они живут на деньги меценатов. Я знаю, что в нашей стране, где были Морозов, Мамонтов и Третьяков, конечно же, и сейчас есть меценаты.

- Вы часто концертируете в Казани, каково ваше мнение о нашем концертном зале? (Булат Хайруллин)

- Концертный зал для музыкантов – это проблема номер один. У нас в стране негде играть классическую музыку. В нашей стране все филармонии – это бывшие дома культуры или помещения для партконференций. Публика, которая приходит в зал с хорошей акустикой, получает совершенно другие эмоции и ощущения. Есть приятные исключения – это концертный зал Мариинского театра, зал в Омске, Новосибирске, Белгороде. В моем родном городе Иркутске начинают строить концертный зал. Я привез двух уникальных канадских архитекторов, которые построили очень много залов в мире. И самое главное – приезжал японский акустик Тойота, который, в частности, строил зал Мариинского театра. Это гарантия того, что у нас будет хорошая акустика. Мы все с губернатором решили, он подтвердил, что будет финансирование. В ближайшие два с половиной года, надеюсь, в Иркутске будет новый зал.

Концертный зал в Казани – зал с блестящей акустикой, который позволяет играть любую музыку, я всегда получаю там огромное удовольствие и много-много раз в нем выступал. Но, на мой взгляд, Казани нужен новый концертный зал, в БКЗ сейчас 700 мест, этого для Казани недостаточно. При таких традициях, которые есть в городе, при фестивалях, которые здесь проводятся, думаю, что здесь нужен зал на 1,5 тысячи мест.

- Очень многие исполнители уходят в дирижеры – Плетнев, Башмет, Спиваков. Вы не собираетесь последовать их примеру?

- Они при этом остались музыкантами. Да, эта эпидемия накрыла весь музыкальный мир. Есть подтверждения, когда великие музыканты становились великими дирижерами. Но очень часто эти посылы не заканчивались такими же триумфами, как когда эти музыканты играли на сцене. Есть примеры, когда исполнители для того, чтобы продлить свою жизнь на сцене, если технически им было уже трудно концертировать на определенном уровне, уходили в дирижирование. Это понятно, сцена – величайший наркотик. Оторваться от нее невозможно. Великий поступок – уйти со сцены в расцвете сил, когда внутри чувствуешь какие-то «неполадки». Так, например, сделала Галина Вишневская – великая женщина. Но все наши беды от того, что мы лезем не в свое дело. У нас есть когорта великих музыкантов, которые преуспели во всех областях. Они ценятся за рубежом не меньше, чем бренды спортивные

- Насколько для вас важен уровень подготовленности слушателя, который приходит в зал? (Эльза Хакимова)

- Я никогда не делю публику ни по возрасту, ни по (не дай Бог) сословиям и положению. Я везде одинаково выкладываюсь и люблю каждого, кто пришел на мой концерт. Другое дело, когда мы говорим о новой публике, пришедшей в зал. Хорошо, что пришла. Даже если у нее звонит мобильный телефон, хотя это убивает.

- Как Николай Петров не будете прерывать концерт?

- Не буду, я перетерплю. Пусть они даже аплодирует между частями. Это может произойти в любом зале мира, даже в Карнеги-холле. На мой взгляд, ничего особенного в этом нет, это просто чувства переполняют зрителей. Это восторг, это порыв. Я слушал запись Горовица с Тосканини 30-х годов из Берлина, где исполнялся первый концерт Брамса. После первой части была такая овация! Не надо из этого делать трагедию. Я хочу, чтобы новая публика появлялась на симфонических концертах. Классическая музыка заряжает, вдохновляет, лечит от всех негативов. Но надо разъяснять новой публике, что это не развлечение. Если ты подготовишься, то получишь очень много. Но я горд тем, что на мои концерты ходит новая публика и очень много молодых лиц.

- Вы очень артистично ведете себя на сцене. У вас нет желания попробовать себя в каком-либо театральном проекте?

- Я вырос в театре в Иркутске, мой папа руководил музыкальной частью, я вырос за кулисами. Я не могу без театральной атмосферы, без театрального запаха, мне даже Евгений Миронов предложил поучаствовать в каком-то спектакле. Но если я ввязываюсь в какую-то авантюрную истории, я должен знать, что это будет на уровне. Если я буду играть в этот момент на рояле в спектакле, можно придумать какую-то историю, тогда я соглашусь. Но, повторюсь, должен быть уровень. Если это будет уровень «Барселоны» Монтсеррат Кабалье и Фредди Меркурии, я соглашусь. Но пока такого предложения нет.

«КРИТИКА НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ ЭПАТАЖЕМ»

- Как у вас складываются отношения с музыкальной критикой?

- Я считаю, что критика – это неотъемлемая честь нашей профессии. Критика должна идти на пользу музыкантам и не служить только просвещению публики. Когда это эпатаж, что в последнее время случается в нашей критике, нет пользы ни музыканту, ни зрителю. Это всего лишь выражение своего я.

Иногда даже доходит до оскорблений, это же все знают. Эта мода зародилась в 90-е годы прошлого века, когда наши критики начали оскорблять известных музыкантов. В результате мы потеряли Мстислава Ростроповича как виолончелиста на 15 лет. Вот это же страшно! Ростропович просто обиделся. А когда пишут о молодых музыкантах? Они же не такие стойкие, как старшее поколение. Такая критика может надломить музыканта.

Но, по большому счету, музыкальная критика исчерпала себя еще 20 - 30 лет назад. Когда раньше музыкант приезжал в Америку и играл сольный концерт в Карнеги-холле, а на следующий день выходила статья в «Нью-Йорк Таймс», и она была хорошая, карьера сразу шла вверх. Если статья плохая – Америка была закрыта для музыканта. Сейчас такого нет. У меня есть, наверное, порядка трех сотен топ-высказываний американских и европейских газет обо мне. Но если раньше это приносило реальную пользу, то теперь это не действует. Публика смотрит на то, что ты делаешь на сцене, а не на то, что пишут газеты. Слава Богу, мои родители меня правильно научили относиться и к критике, и к похвале – с самоиронией. Есть в мире люди, кому я верю, верю их оценкам, таких людей мире человек шесть.

- И среди них ваши родители?

- Конечно. Которые меня очень сильно критикуют всегда.

- Ваш папа – композитор, а вы не пытаетесь писать музыку?

- У меня есть квартеты, квинтеты, даже неоконченная симфония. Это юношеские опыты. Я не стал бы сейчас исполнять эти сочинения. Это смешно. Если мы будем говорить о джазе, о моей второй страсти, то есть темы, на которые я делаю свои импровизации.

- Что вы больше любите: сольные концерты или выступления с оркестром? (Ольга Павлова)

- Я не могу это разделить. Я погружаюсь и в то, и в другое с одинаковой экспрессией. Но если брать с физической точки зрения, сольный концерт тяжелее.

- Вы играете 200 концертов в год, когда вы успеваете учить новые сочинения?

- Если от моей общественной нагрузки будет страдать качество исполнения, я решу вопрос в пользу музыки. Но у меня четкий закон: в год я учу три новых концерта с оркестром, и одну сольную программу. При моем графике я точно успеваю это сделать и даже иногда учу больше. С заполненностью залов пробоем нет, слава Богу. Азиатский тур, например, – это 30 концертов подряд. Скоро мы поедем с Лондонским оркестром в Азию, в общей сложности там может быть 15 концертов.

- Были страны, где вы еще не выступали?

- Везде выступал, даже в Африке. Первый свой международный конкурс я выиграл в Йоханнесбурге в 1993 году. Ощущения все время меняются, но одно из последних потрясений произошло недавно в Люцерне, я играл на рояле Рахманинова, его третий концерт. Это было в концертном зале, где происходит знаменитый люцернский фестиваль, туда привезли рояль Рахманинова с виллы Сенар. Это был тот самый «Стейнвейн» 1929 года, который был подарен Сергею Васильевичу, на нем он сочинял свою музыку. Передать словами, как этот инструмент звучал в зале сложно. Так рояли сейчас не поют. Сейчас есть проблемы с инструментами. Во многом из-за этого Михаил Плетнев забросил концертную деятельность. Но вернулся, к счастью.

- ГСО РТ тоже купил новые инструменты…

- Я знаю. Это прекрасно, потому что для мирового звучания оркестра это необходимо. Каким бы ни был гениальным дирижер, оркестр не может играть на плохих инструментах.

- Как часто вам приходится ограничивать себя в каждодневной жизни?

- Каждый день. Но эти ограничения компенсируются концертами, ради которых можно пойти на лишения. Я счастливый человек, потому что почти каждый день выхожу на сцену. Я много отдаю залу, но от публики получаю не меньше. Когда меня спрашивают, где бы я хотел находиться через 20 лет, я отвечаю: «На сцене». Я готов на любые ограничения, и от этого я не становлюсь менее счастливым, поверьте.

- Как вы относитесь к своим поклонникам? (Эльмира Галиуллина)

- Я никогда не скрывал: я играю для публики. Публика для меня – самый главный критик, она всегда права, ее нельзя обмануть. Если уж наш роман с публикой начался, надеюсь, что он на долгие годы. И каждому я отношусь с глубоким уважением.

- Вот следующий вопрос как раз касается романов. Наши читатели интересуются: почему вы до сих пор не женаты?

- Для меня штамп в паспорте не показатель счастья человека. Если вопрос о штампе в паспорте, это не имеет отношения к тому, что происходит у меня внутри. Я в данный момент нахожусь в уникальном романтическом приподнятом настроении, которое вдохновляет меня, и я готов совершать романтические поступки, это вдохновляет в творчестве в первую очередь. Одиночества у меня никогда не было, слава Богу. Я человек открытый, компанейский, я люблю своих друзей, свою команду. Моя команда – это мои друзья еще со двора.

- Главные друзья живут в Иркутске?

- Да, мы с ними еще каток заливали во дворе. Мы постоянно с ними встречаемся, паримся в бане на берегу Байкала, бьем друг друга вениками, а потом ныряем в холодное озеро. Это счастье, что они у меня есть.

«ДЛЯ МЕНЯ БЫЛО СЧАСТЬЕ ЗАБИТЬ ГОЛ»

- А в том детстве вы думали, что станете знаменитым музыкантом?

- Никогда не думал. Для меня момент счастья был – собрать команду и выйти на футбольное поле. Счастье было забить гол.

- Вы уже считаете себя москвичом?

- Иркутск никуда от меня не ушел. Москва – моя вторая родина. Там моя квартира, там мои родители, они готовят мне самую лучшую в мире еду, несравнимую ни с одним рестораном мира. Но я сибиряк. Сибиряк – это национальность.

- Вы занимаетесь благотворительностью?

- Да, но я не люблю об этом говорить. Я это делаю не для того, чтобы потом рассказывать. Я был участником «Новых имен», нам всем помогали, это были и инструменты, и летняя школа в Суздале, поездки. Мальчик из Иркутска попал в Букингемский дворец на обед с английской королевой! Видел Папу Римского. Это было воспитание, познание жизни, мира. Говорить вслух о благотворительности не стоит, надо делать, как это делали нам.

- Вы играете бесплатные концерты?

- Очень много, но я не хотел бы об этом рассказывать.

- Гонорары артистов в последние годы изменились?

- Надо смотреть на зарплаты музыкантов в оркестре, это очень показательный пример. В 90-е годы музыканты из самых лучших московских оркестров подрабатывали таксистами по ночам. Они получали по 50 долларов в месяц. Сейчас они получают в грантовых оркестрах в среднем 70 - 80 тысяч в месяц. Вот так и должно быть. Но если поехать в Пензу или Киров, там в оркестре получают 5 тысяч в месяц. Вот они там бегают с работы на работу, играют в ресторанах и на похоронах. Как можно смотреть в глаза людям, которые получают 5 тысяч? Нашему министру культуры Владимиру Мединскому впервые за 20 лет удалось повысить зарплаты бюджетникам. И закон о меценатстве – это единственная возможность помочь людям из сферы культуры, музыкантам, музейщикам, библиотекарям, если государство неспособно повысить зарплаты до достойных цифр, должны быть меценаты.

- Вы полагаете, что в России много меценатов?

- Много. Но это, как правило, не миллиардеры, а обыкновенные бизнесмены, которые достаточно богаты, они это делают не для того, чтобы покрасоваться на афише, а просто по велению души. Для меня, например, с детства приятнее дарить подарки, чем получать. Я от этого получаю удовольствие.