ОСТАЛОСЬ НЕИЗМЕННЫМ С СОВЕТСКИХ ВРЕМЕН ОТНОШЕНИЕ К БОЛЬНЫМ

Так сложилось, что за последние пару лет мои родственники, друзья и я сам прошли, что называется, через лазарет. Основываясь на множественных впечатлениях, можно сделать некоторые выводы - с претензией даже на некоторую репрезентативность.

Несомненно, положение с оборудованием и лекарствами резко улучшилось, хотя сопровождение лечебного процесса явно архаично. Осталось неизменным, причем, с советских времен, отношение к больным. Похоже, процесс заточен исключительно на болезнь; естественные же потребности пациента, его чувства, настроения игнорируются. Попавший в больницу человек как будто лишается части своего «я», своих достоинства и прав. Он вынужден отказаться от многих своих привычек и приспосабливаться к условиям, которые не поддаются рациональному объяснению.

Выражаясь блатным языком, его «опускают». Он лишается самоуважения, правда, в отличие от тюрьмы, здесь это следствие не чьей-то злонамеренной воли, но сложившихся и устоявшихся больничных обыкновений.  Чтобы было понятно, о чем речь, приведу личный пример.

Я попал с инфарктом в реанимацию. Жену об этом известили, но не сообщили ей, что именно ей нужно нести в больницу. И вот она шлет мне с вахты любовные записочки, в то время как я нуждаюсь в элементарных вещах. Никогда не забуду свой первый обед. К тарелочке супа милосердная сестрица приложила ЧАЙНУЮ ложку: «Не забудьте вернуть, это моя личная». Хлебая супец, я чуть не плакал от унижения.

Следующий тест меня поджидал через день, когда я на коляске направился в туалет: ни туалетной бумаги, ни освежителя воздуха, ни мыла, ни полотенца, ни возможности подмыться (не говорю о биде, но хотя бы кунган или какая-нибудь емкость для воды). Неужто для приобретения туалетной бумаги нужен еще один национальный проект?  

Врачи на претензии такого рода реагируют с изумлением и даже некоторой оторопью: они настолько привыкли к существующему положению вещей, что уже не замечают его противоестественности. Им словно невдомек, что все эти мелочи, нанося уколы самолюбию и человеческому достоинству пациентов, вряд ли способствуют быстрейшему их выздоровлению. Деонтология благополучно сдана - и забыта. Порой ситуация напоминает известный рассказ Зощенко, тот самый, где объявление в приемном покое гласило, что трупы выдаются с 3-х до 4-х.

Между тем, мне кажется очевидным: чем ближе больничный быт к домашнему, тем пациенту комфортнее и тем быстрее он избавляется от своей хвори.

«ХОРОШИЙ БОЛЬНОЙ – МЕРТВЫЙ БОЛЬНОЙ»

Остроумная, хотя и циничная поговорка «Хороший больной – мертвый больной» довольно точно отражает положение. С точки зрения медперсонала предпочтительнее тот, кто все принимает как должное и со всем молчаливо мирится – и без ваших претензий хлопот и забот хватает.  К тому же у нас и зарплата маленькая.

Задумываясь, кто несет за это ответственность и кто способен изменить ситуацию, перебираешь последовательно всех участников процесса – врачи, сестры, санитарки – и приходишь к заключению, что проблема упирается в главных врачей и, беря шире, в руководство отрасли.   

Сосредоточенные на крупных проблемах – капремонт, приобретение оборудования, подбор персонала и прочее – они не опускаются до мелочей, из которых соткана ткань повседневного человеческого существования. Они также лишены возможности взглянуть на больничный быт изнутри; полагаю, когда они сами становятся пациентами, им создают условия, отличные от обычных.

А ГРАФИНЫ ЛИКВИДИРОВАНЫ КАК КЛАСС

Кратко перечислю эти мелочи:

1. В туалетах – если не вокзальная вонь, то неприятный запах, от которого современный городской житель, в массе своей, давно отвык. Он привык пользоваться освежителем воздуха, но для больниц это недостижимая роскошь. То же – биде. Не знаю, как в гинекологии, но даже в урологии, где подмывание есть часть терапии, сделать это без примитивных ухищрений невозможно. Вообразите женщину с бутылочкой или баночкой в руках, направляющуюся на глазах мужчин в общекоридорный туалет, - не должна ли она при этом испытывать некое неудобство?

2. Вода, обыкновенная питьевая вода в больницах стала страшнейшим дефицитом. Впечатление такое, будто попал в какую-то Сахару. Если не принес с собою из дома минералку, запить таблетку нечем, разве что сырой водой из крана. В советские времена в палатах стояли графины с кипяченой водой; нынче, по случаю рыночных реформ, графины ликвидированы как класс.

Что же касается кипятка, то каждое отделение снабжено допотопным титаном. Из кардиологии, где я лежал, до титана – 75 метров, столько же обратно. Так что, пока донесешь кипяток до своей палаты, чай ставится прохладнее утренней мочи. И схожего вкуса. Больные пользуются запрещенными кипятильниками, на что администрация вынуждена закрывать глаза. Гениальная идея - снабдить каждую палату пол-литровым чайником «Тефаль» (оптовая цена – 300 рублей) - никому не приходит в голову.

3. Чашки, ложки, вилки, ножи, не говоря уж о салфетках, – все это больные приносят с собой. Похоже, тем самым администрация молчаливо внушает: больница – это вам не дом, у нас строго – не забалуешь. Хотя, если я верно улавливаю связь психики и соматики, следовало бы внушать обратное. 

4. Никто из моих знакомых, лежавших в наших больницах, не мог ответить на вопрос, а есть ли там душ. Но точно знали, что в баню их по субботам не водили. Больные страдают, температурят, потеют, но им, привыкшим дома к ежедневным водным процедурам, в больницах их не предлагают. А лежат, между прочим, по две-три недели! На каждом этаже 50 - 70 потных и давно немытых тел - вот откуда, помимо прочих источников, жуткий больничный запах, навевающий тоску смертную.

По моим личным наблюдениям, душевые или ванные комнаты есть всюду, однако с ними всегда якобы что-то не в порядке. В результате мне удавалось освежиться только после легкого нажима (сопровождаемого недвусмысленной угрозой распубликовать в газетах) на завотделением, при этом меня просили сделать это по возможности конспиративно, чтоб не наваживать других больных, а то, мол, на всех душа не напасешься. Народ-то у нас известно какой, каждый норовит на дармовщинку поплескаться… Что до прачечных, где стирались бы личные вещи пациентов, то о них никто и не мечтает.

В КАРДИОЛОГИИ ТЕМПЕРАТУРА НЕ ОПУСКАЛАСЬ НИЖЕ 26-28 ГРАДУСОВ

5. Почти всюду топят нещадно и безбожно (впрочем, в одной больнице меня утешили, что жарко только на верхних этажах, а внизу, напротив, дюже холодно; видимо, так образуется пресловутая «средняя температура по больнице»).  Например, в кардиологии, где я лежал, температура не опускалась ниже 26 - 28 градусов, а за окном январь, минус 20. У батареи, где лежали «новички», только что выписанные из реанимации, воздух прогревался до 62 градусов, специально при начмеде и заведующем отделением замеряли. Никто ничего поделать не мог, единственно – выдали четыре дополнительных одеяла, по два на каждую батарею. Только обмотав их, и спасались, да еще четырежды в день по полчаса проветривали палату. Иными словами, согревали улицу. Сколько миллионов рублей уходило за так называемый «перетоп», сказать затрудняюсь, но полагаю, на туалетную бумагу хватило бы. Еще и на освежитель воздуха осталось бы. И, быть может, на прачечную.

6. Врачи знают, что никотиновая зависимость не баловство, но болезнь. Однако вследствие запрета на курение бестрепетно выгоняют больных на лестничные площадки, где веют ужасные сквозняки. Фактически курильщик за свою болезнь подвергается наказанию. Главврач издал приказ: запретить! А как приказ этот разумно исполнить, никто не задумывался. Не знаю, как эта проблема решается, скажем, в американских больницах, но уверен, что с большим уважением к пациентам.

7. Как и большинству людей, мне интересно, что со мной происходит. Спросил у лечащего врача, тот стал объяснять, рисуя схему. Сбежалась вся палата. Я удивился: господа инфарктники, ведь многие из вас здесь по третьему-четвертому разу, вы сердечники со стажем, как же вы до сих пор не удосужились расспросить о своей болезни? Молчат, смущаются, отводят глаза от доктора. Спросил начмеда: есть ли какие-нибудь популярные брошюрки? Тотчас принесли и раздали всем больным (заодно появились и полотенца, и туалетная бумага, и жидкое мыло). Спрашиваю: почему раньше не раздавали? Сомкнул уста начмед, пожимает плечами. (Нашлась сестра-хозяйка: «А вы не просили!». Оказывается, я должен был сползти с реанимационной койки, отыскать кладовку сестры-хозяйки и невозбранно получить у нее «ложку алюминиевую, б/у, шт.-1»).

Между тем, нет лучших потребителей и агентов санпросвета, чем больные. У них ведь интерес не казенный, а свой, шкурный. Почему ж его не удовлетворить? Кстати сказать, брошюрки, написанные местными светилами, явно не читабельны (заметно отсутствие как редактора, так и корректора). Не хватает популярности и зачастую элементарной грамотности. Диву даешься: как же этот профессор некогда поступил в мединститут – ведь там надо было писать вступительное сочинение?

8. В некоторых палатах нет ни радио, ни ТВ, нигде - ни книг, ни газет. Я уж не говорю о Wi-Fi. Спрашивал: как же люди будут голосовать (приближались выборы), если они даже не знают, кто в кандидатах? Ничего, отвечают, из бюллетеня узнают. Авось да небось, как-нибудь проголосуют. Даже не верится, что на дворе XXI век. А проголосовали дружно. И главное – правильно.

ПОДУМАЕШЬ, ГОЛОС ПРОПАЛ. ТЫ ЧТО - КОБЗОН?

9. Через две недели я был выписан «в удовлетворительном состоянии». Действительно, с сердцем все в порядке. Тем более, что через полгода в МКДЦ мне превосходно исполнили аортокоронарное шунтирование, и сейчас я гоняю на велике, что твой Шумахер.

10. НО:

- вследствие проветривания и сквозняков я еще две недели после выписки чихал, кашлял и сопливил. У меня сел голос, и до сих пор, несмотря на лечение у фониатора, он так и не восстановился (хронический фаринго-ларингит);

- из-за непривычной и неудобной постели резко обострился шейный остеохондроз, понадобился месяц процедур и два курса массажа, прежде чем прошла головная боль.

Наверное, на Западе эти побочные явления обошлись бы больнице в круглую сумму, а у нас на них не обращают никакого внимания. Подумаешь, голос пропал. Ты что - Кобзон? Радуйся, что вовсе не скопытился!

11. Самое сильное мое впечатление – это старушка, божий одуванчик, из соседней палаты, которая, прослышав, как я «воюю» с начмедом, пришла спросить меня, всего из себя такого крутого и отважного, не знаю ли я, как открывается фрамуга, а то у них уже 9 (!!!) дней не проветривали. Я показал, как открывают фрамугу, а заодно – как включают кварцевание и где находится «тревожная кнопка», чтобы при надобности срочно вызвать врача из ординаторской. Затем, изумленный, спросил: почему же они 9 дней задыхались, а врача или сестричку не спросили? Ответ заставил вспомнить и крепостное право, и советскую власть, и знаменитое долготерпение нашего народа: «А мы боялись…»

Вместе с тем напрашивается вопрос и к минздраву РТ: если лечащий врач в течение 9 дней не замечает, что палата не проветривается, а больные не рискуют спросить его, как это сделать, можно ли считать отношения между персоналом и пациентами гармоничными и доверительными?

Лев Овруцкий