«После всех ужасов войны приезжают в отпуск и задают вопросы: «А почему здесь все веселятся?»

«Первую поездку с гуманитаркой мы совершили примерно месяца через полтора после объявления СВО. Сначала ездили только до Белгорода и обратно»

С чего все начиналось

— Валериан, расскажите сначала немного о себе. Насколько нам известно, вы человек с богатым военным прошлым. Где проходили службу?

Валериан: Да, в прошлом я был военным, офицер. Оканчивал, как и Марат Ильдусович, наше танковое училище — мы с ним выпускники 1985 года. После окончания военного училища пять лет служил в Германии. Сначала был в районе Глаухау (город в Саксонии — прим. ред.) в полку прикрытия границы, потом меня перебросили в Плауэн (также город в Саксонии, но ближе к границе с Чехией — прим. ред.). Затем меня отправили уже на территорию нашего Приволжского округа, служил в Тоцком гарнизоне. А когда настали все вот эти смутные времена (перестройка, 90-е — прим. ред.), то принял для себя решение об увольнении из армии. Так или иначе все равно попадал под сокращение.

Марат: Мы все так ушли. Мало кто остался.

В.: Кто-то подался в народное хозяйство, стали работать на гражданке. Я трудился механиком, Марат Ильдусович организовал свое ЧОП. Мы по гражданской специальности инженеры по эксплуатации.

— Как вы начали заниматься гуманитарной деятельностью и поддержкой наших бойцов в зоне специальной военной операции?

В.: Желание помогать было всегда. Сперва знакомых обзванивали, тех ребят, кого призвали. Интересовались положением дел, тем, как было бы лучше помогать, плюс ко всему так ведь просто [в зону СВО] не поедешь — изучали «процедуры», так скажем. Мы сначала сами съездили туда, все посмотрели. Поняли, что валить всю гуманитарку в общий котел не совсем правильно. По факту нам и солдаты говорили: «Нам так достаются только сломанные печенья и плохие сигареты». Поэтому мы решили помогать адресно, по конкретным запросам ребят. Так мы уверены, что собранная помощь обязательно дойдет до адресата в сохранности и никуда не денется.

Первую поездку с гуманитаркой мы совершили примерно месяца через полтора после объявления СВО. Сначала ездили только до Белгорода и обратно.

М.: Тогда мы еще не заезжали «за ленточку», потому что опасно было, у нас ни бронежилетов, ничего еще не было, это уже потом все появилось.

В.: Да и сейчас-то бронежилеты особо не возьмешь, хотя они есть у нас. Их не возьмешь по одной простой причине — находятся люди, которые их пачками вывозят оттуда. Потом эти бронежилеты у нас здесь в каждом ломбарде лежат.

— В смысле вывозят с передовой, чтобы потом их перепродавать?

М.: Сотрудники ФСБ на границе, конечно, понимают это и пресекают. Допустим, если четверо едут и у них с собой четыре бронежилета, то на границе им ничего не скажут. Но если кто-то 10 штук провозит, то начинаются вопросы: мол, куда ты столько везешь? Понимаете, есть и такие, кто деньги на всем этом зарабатывает. Сейчас бронежилеты найти можно. Да все можно [найти], если деньги есть.

«Грузоперевозки подорожали из-за сплошных боевых действий. Когда мы начинали, то за 60 тысяч можно было «Газель» туда угнать, а сейчас стоимость выросла до 120–140 тысяч. А 20-тонный «КАМАЗ» сегодня только за 500 тысяч готов идти в зону СВО»

Благотворительный фонд

— Почему для помощи фронту вы решили создавать именно благотворительный фонд?

В.: У нас есть в команде юрист. Переговорив с ним, пришли к выводу, что это самая оптимальная форма — работать официально, чтобы ни у кого не было никаких соблазнов. Правда, если честно, организовав фонд, мы столкнулись с тем, что с нами многие теперь не хотят работать. Всех смущает отчетность.

— Это кто с вами не хочет работать?

М.: Те, кто хотел бы помочь деньгами. Не все понимают, что если нести деньги на гуманитарку, то это не просто взять и на карточку какую-то перевести — все же поступает на счет фонда, с которого их так просто нельзя снять потом, все «под микроскопом», в строгой отчетности.

В.: Например, пришел счет на закупку каких-то нужных вещей, направление платежа конкретное — госпиталь Богучар. И тут уж хоть лопни, но нам надо делать отчет именно по грузу в Богучар. То есть больше эти деньги мы никуда потратить не можем, по крайней мере до следующей отправки. Некоторых благотворителей это не устраивает, они ищут какие-то другие, более комфортные для них пути.

— Почему ваш фонд вы назвали именно в честь Дамира Исламова?

В.: Семью Дамира я знаю очень давно. Этот молодой человек — герой, можно сказать, по моему наставлению связал свою жизнь с танковым училищем. Успешно окончил его и поступил потом на службу. Мальчишка очень упорный был, хотел жить. Но, к сожалению, не успел ни жениться, ни потомства оставить.

Когда у нас возникла мысль по организации фонда, то мы по согласованию с семьей Исламова решили во что бы то ни стало увековечить память о нем. Я вам больше скажу — мы решили пойти дальше. Сейчас пытаемся присвоить лениногорской школе №6 его имя. Сама школа, весь педагогический состав вместе с детьми — все хотят, чтобы назвали школу в честь Дамира Исламова. Но что-то там у них не получилось с администрацией из-за какой-то местной канители. Мы тогда записались на прием к Лейле Фазлеевой, все объяснили. Она с пониманием отнеслась к нашему вопросу, включилась в это дело, сказала: «Не переживайте, школа должна носить имя нашего героя, причем самого первого татарстанского героя». Нас удивило, что во дворе учебного заведения стоит бюст, а сама школа не носит его имени. Как минимум это нелогично.

Вообще, Лениногорск — место, где «производят» героев. На сегодняшний день на 61 тысячу населения у них 12 Героев Советского Союза и один Герой России. Военно-патриотическое движение в этом районе на высоте. Сейчас школа №6 претендует на грант в миллион рублей, чтобы организовать там масштабный музей, который в свое время начинал их уже покойный военрук. По данному вопросу также обратились к Лейле Ринатовне. Она обещала помочь, чтобы все-таки этот грант школа получила и они смогли бы отремонтировать и оцифровать музей.

— Сколько человек работают в вашем фонде?

В.: Основной костяк — это человек 8. Среди них есть и бывшие военные, и пенсионеры МВД.

— Много ли средств аккумулируется на счетах вашего фонда?

В.: В зависимости от того, что нужно бойцам. Если они будут квадрокоптеры просить, то сами понимаете, какая там цена. Вообще перечисляют разные суммы. Есть организации, которые и по 100 тысяч переводят, по 50 тысяч, а есть те, кто по 1 тысяче или 500 рублей.

М.: Миллионов тут нет.

В.: Денег люди много не дают. Не знаю, с чем это связано: с усталостью или негативной информацией о том, что происходит. Грузоперевозки подорожали из-за сплошных боевых действий. Когда мы начинали, то за 60 тысяч можно было «Газель» туда угнать, а сейчас стоимость выросла до 120–140 тысяч. А 20-тонный «КАМАЗ» сегодня только за 500 тысяч готов идти в зону СВО.

Хотелось бы, конечно, чтобы о нас узнали как можно больше людей. Вот когда мы этот фонд создали, то листы оповещения разослали по всем организациям. Но мало кто отреагировал на это. Многие первый раз о нас слышат. Хотя потом, когда начинаешь разговаривать, оказывается, что все-таки слышали, но промолчали.

— Бывают такие сборы, когда, например, всего несколько тысяч рублей собирается?

М.: Случалось так, что мы собственные деньги вкладывали.

В.: Да, если какая-то заявка есть — просто свои вносишь и едешь.

— Какой нужно минимум собрать, чтобы отправить один гуманитарный конвой?

В.: Чтобы снарядить «Газель», необходимо не меньше 500 тысяч рублей. Это с учетом аренды и логистики.

— А много вы уже успели отправить грузов? Часто отправляете?

В.: Примерно 2 раза в месяц. Сейчас у нас небольшая задержка получилась.

М.: Нам пока сказали не приезжать. В Кременной жесткие бои.

В.: На нас, когда мы в прошлый раз заезжали, никто уже внимания не обращал на постах, потому что у нас наклейки есть на машинах. Они нас узнают, говорят: «Дяденьки, мы уже знаем, что у вас не все в порядке…» У нас с головой не все нормально, имеют в виду. Телефоны не работают, мы распечатываем карты, и нам абсолютно без разницы, как ехать. Мы объезжаем этот блокпост и идем к своей точке.

«Любая американская бронированная машина делается для комфорта. Понтов больше. А наши танки приземистые, чтобы минимальный силуэт был, сложнее чтобы попасть было. У тех же все квадратное в угоду комфорту, а не боевым характеристикам»

О трудностях логистики и «шефстве» над танкистами

— Как организуются поездки? Что за водители? Это какие-то компании проверенные?

В.: Нет. У нас были такие компании, но в последнее время стало очень тяжело искать водителя. Нам даже директора некоторые говорят, что да, дадут машину, точно поедут, не подведут. Мы выходим на водителя, а тот уже ни в какую, ни за какие деньги не соглашается ехать.

М.: Да даже не спрашивают, сколько денег. Не едут, и все.

«Не доезжает до фронта не потому, что чего-то нет на складах, а просто потому, что водители боятся…»

В.: Я их могу понять. Конечно, не каждый рискнет. Потому что фура одна ездит, и бывает, что тоже стреляют. Один водитель нам рассказывал после одного из прилетов: «Я чувствую, что они уже пристрелялись по мне…»

М.: Вээсушники же также смотрят за ними, вычисляют.

В.: Гуманитарка — то же самое, что и Красный Крест. Бойцы ВСУ прекрасно понимают, что оставить человека без гуманитарной помощи, без связи с домом, без письма — это тоже определенное воздействие на подразделение.

— Сами испытываете страх от поездок «за ленточку»?

М.: Конечно. Только дурак не боится.

— А есть какие-то правила, как минимизировать риски во время поездки туда?

В.: По уму надо заезжать утром «за ленточку», разгрузиться и, не вызывая к себе интереса, сразу уехать оттуда. В прошлый раз мы ехали 8,5 часа, выход на точку пришелся на 17:00, а мы приехали примерно в 23:20. Я выхожу из машины и говорю: «Какой дурак нас ночью здесь ждать будет?» А мне сзади по плечу кто-то стучит и голос: «А я вас жду». Смотрю, парень стоит, говорю ему: «Сынок, ты не замерз?» А тот отвечает, что они менялись каждые два часа. Мы пригнали им уазик, он потом в нем сидел, грелся. Темень страшнейшая, а он столько стоял.

И мы приехали, нам вроде бы назад пора уже, а они салат наготовили, стол накрыли, сидят и ждут нас. Как тут уедешь? Остаешься. Потом они нам с утра пинка дают: «Давай быстрей, война начинается». Боевые действия какие-то очень специфические —  в полдевятого утра начинаются, в три дня заканчиваются. Так и ездим. Страх — это хорошее чувство. Всегда надо бояться.

— Вы сказали, что помогаете танкистам. А над кем еще взяли «шефство»?

В.: Это отдельный танковый батальон 74-й десантно-штурмовой бригады с припиской к городу Пскову. Там два подразделения и много частей, их все и не перечислишь. Сейчас вот съездили в Тоцкое. Там узнали, что сейчас сформирован батальон имени Дамира Исламова. Само собой, уж этот батальон мы не бросим.

«Какой прогноз можно сделать? Там все разбито, заминировано. В том же Лисичанске заезжаешь на заправку в центре города, а там написано: «Заминировано». А кто разминирует, если карты минных полей нет? Они даже трупы минируют»

О «гуманитарном братстве»

— Часто многие гуманитарщики работают вместе с другими волонтерами в связке. Вы беретесь за попутные грузы?

В.: Всех не спасешь, и, наверное, сейчас неправильно так замахиваться. В основном мы нацелены на своих танкистов, но, если кто-то через нас захочет что-то передать кому-то, всегда берем, если есть место в машине. Тут вот кукморские ребята приезжали к нам, попросили: «Возьмите нашим бойцам колеса». Мы загрузили, нас солдаты, кому предназначался этот груз, в условленном месте встретили «за ленточкой», и мы им все передали.

Схожим образом помогают и нам. На днях из Самары звонил наш друг, еще один выпускник танкового, говорит: «У нас пятого числа машина уходит в Кременную. Если вам надо, привозите [ваши посылки], машину загрузим, они туда довезут и вашим танкистам отдадут». Тут все гуманитарщики работают тесно друг с другом. Никаких разделений и быть не может. Это все наши ребята. Да, конечно, на своих мы болезненнее реагируем, но на то мы и Татарстан — наши земляки не должны выглядеть хуже остальных.

Ездили в Тоцкое. Хотим отдельно поднять тему увиденного там. Мы все делаем общее и правильное дело, но это нехорошо, когда воинское подразделение стоит, допустим, из Удмуртии, и им привезли белые кроссовки с красными носками, а я своим привез зеленые кроссовки с синими носками. Нам всем тут надо как-то объединиться, замкнуть на чем-то общем, чтобы в конечном итоге подразделение было подразделением, а не цыганским табором. А то они все вразнобой.

— Отчитываетесь потом как-то перед теми, кто вам помогает?

В.: Вчера в Чистополе были, с женщиной разговаривали одной. Та рассказывала, что у них есть меценаты в городе, которые каждый раз с определенной периодичностью покупают машины и отправляют туда, всегда при этом просят не говорить от кого. Своими глазами видели, как на «передок» потом приезжает «Газель» и вокруг нее бойцы прыгают, пытаются прочитать, от кого это, кто помог. А там на каждой коробочке написано только «От доброго человека». Я считаю, что мы должны знать этих людей, что они в трудную минуту не отвернулись и, вместо того чтобы купить что-то себе, вкладываются в это дело. Поверьте мне, когда смотришь в их глаза, это дорогого стоит. Мы все это фотографируем, показываем.

Все не можем выкладывать, потому что были случаи, когда сразу после такого происходили прилеты. Украинская разведка работает очень хорошо. Это вопрос довольно серьезный. Ребята на передовой понимают, что телефоны — это смерть, и они их не подключают и не пользуются. По несколько недель не могут позвонить домой. Они мне пишут на листочке номер, имя жены, я границу пересекаю, начинаю сразу звонить. Первые дни, когда я так звонил, понял, что глупость совершил. Мне дали «омский» телефон, у нас было пять вечера, но в Омске-то полвторого ночи. Чужой голос, чужой телефон. Я чувствую, она с кровати сползает, пока ты ей что-то пытаешься сказать… Потом уже стал более-менее следить за тем, где какое время, чтобы не пугать семьи звонками.

— В интервью Гузель Удачина рассказывала, что ваш фонд помогает как-то «Защитникам Отечества»…

В.: Да. Хорошо, что такой фонд открыли, надо было его раньше создать. У них работы сейчас невпроворот. Вопросы, за которые они берутся, очень сложные: работа с ветеранами, семьями погибших — это лишь малая часть тех обращений, с которыми к ним приходят. Работы много, поэтому и мы в силу своих возможностей стараемся оказывать помощь.

— А чем конкретно помогаете?

В.: Я только консультирую по военным вопросам.

М.: Там работают девочки — юристы, психологи. Но они не знают многих нюансов.

— Каких, например?

В.: Порой к ним приходят ребята с СОЧ (самовольное оставление части — прим. ред.) и права качают.

Гузель Удачина: «Многие к нам приходят в нестабильном эмоциональном состоянии»

М.: Да, приходят и говорят: «Я воевал, а вы даже и не знаете!» Он 2–3 бумажки покажет, права качает, по столу бьет на эмоциях. Мы-то с такими сталкивались, а там девушки работают — что они могут сделать? Это сейчас уже во всем разбираются, конечно. А тогда нам пришлось звонить своему сослуживцу в трибунале, разбираться, консультировать.

«Наши подразделения расположены в частном секторе. Хохлы уехали, и там все осталось: телевизоры дорогие, холодильники, мебель, джакузи. Наши солдаты ничего не трогают, они просто вскрывают дом, ночуют там. Хорошо, что туда еще газ подается»

О жизни в окопах

— Вы затронули тему быта на передовой. Какие условия жизни там у ребят?

М.: Наши подразделения расположены в частном секторе. Хохлы уехали, и там все осталось: телевизоры дорогие, холодильники, мебель, джакузи. Наши солдаты ничего не трогают, они просто вскрывают дом, ночуют там. Хорошо, что туда еще газ подается.

В.: Там насосы есть, скважины. Нет только электричества, они притаскивают генератор. Он интересно очень работает: электричество убираешь (а его и так нет), в розетку вставляешь, и весь дом под напряжением сразу. Стиральную машину, наверное, придется после лета выкидывать, потому что обычно если солдаты до нее дорываются, то они стирают абсолютно все. Когда нам мечеть Аль-Марджани передает носки, трусы, мы все отвозим ребятам с тем, чтобы они хотя бы меньше стирали.

М.: Мечеть очень серьезную помощь оказывает.

В.: Туда женщины со всего Татарстана приезжают, привозят разные вещи, сами носки вяжут, шьют подушки, плетут масксети. Причем еще в каждую посылку кладут подарок: сладость какую-то или молитву.

М.: Мы сначала даже не понимали, что за кулечки лежат.

В.: Да, мы вот тащим, и я чувствую, что там что-то лежит. Думаю про себя: «Это же мечеть — ну не могли же они бутылку засунуть». Решил посмотреть, что там такое. А оказалось, что в свертках молитва, печенье, конфеты. Еще каждый пакетик помечен: один — православным, другой — мусульманам.

«Мое оружие – слово»: как помощь бойцам на фронт везут татарстанские священники

М.: Нарукавники (опознавательные повязки — прим. ред.) для христиан, мусульман. Прямо с молитвами положили, они специально освященные.

— А беретесь за доставку писем?

В.: Нечасто, но передают. И ребята их читают, поверьте мне. Берут, каждый в свой уголок отходит, но недалеко, и читают. Те, кто постарше, понимают, что должна быть какая-то обратная связь, они даже что-то отвечают.

— Что просят бойцы сейчас, во время контрнаступления? Как-то изменились запросы?

В.: Те солдаты, которые воюют на первой линии, как правило, ничего не просят. Они могут попросить трусы, носки, масксети. У них нет никаких заоблачных желаний.

Мобилизованные – Муллину: «Мы воюем просто без ничего, даже «теплаков» нет – смотреть не во что»

— А те, кто, может быть, на оттяжке?

В.: Тактические наушники, аптечки просят, тактические перчатки, обмундирование. Обмундирование разлетается на ура. Сами понимаете, что 2–3 раза в грязь плюхнулся, постирать негде — так оно все и расползается. Я сам видел в Мариуполе: идут два бойца в обмотках, как в портянках. Мы им говорим: «Стойте здесь». Съездили, купили им кроссовки, отдали.

М.: С медициной там очень тяжело.

— Каких лекарств в аптечках не хватает в первую очередь?

В.: Общие препараты. Само собой, никто промедол же туда не повезет. Да и никто нам его не продаст. А общие (кровоостанавливающие жгуты и препараты, бинты) нужны. С едой, кстати, там проблем нет.

М.: Они продукты покупают.

В.: Во всяком случае, если гуманитарщики привезут тушенку, солдаты просто поулыбаются. Не скажут, что им не надо, но она им не нужна.

М.: У них сухпайки просто так лежат. А зачем они им, если они могут мясо купить свежее?

В.: По-разному бывает. В Кременной видели, как пришли «ахматовцы», говорят: «Сухпайки есть? Там на передовой нечего покушать, разогреть не могут». Наши отдали им свои сухпайки, а себе уже сами готовили.

О противниках и союзниках

— Вы же танкисты сами и ездите к танкистам. Что ребята говорят о натовской технике?

В.: Когда контрнаступление только началась, мы уже прекрасно знали, что такое Leopard (немецкий основной танк — прим. ред.). По телевизору показывали же, как два танка схватились друг с другом и у вражеского башня сразу отвалилась. О чем тут еще можно говорить? Leopard — это не машина. Наши Т-72 или Т-80 — вот это да, реальные машины.

М.: Leopard по высоте как комната. Любая американская бронированная машина делается для комфорта. Понтов больше. Abrams, Leopard — все одинаковые, нет там ничего хорошего. У них же все для комфорта сделано: кондиционер, четыре человека. В результате там реально габариты здоровые. А наши танки приземистые, чтобы минимальный силуэт был, сложнее чтобы попасть было. У тех же все квадратное в угоду комфорту, а не боевым характеристикам.

— А что думаете о ЧВК Вагнера и всей этой ситуации?

М.: «Вагнеровцы» — хорошие бойцы. Они герои, сделали очень большое дело и довольно много жизней сохранили. Если бы не они, то много людей бы погибло. Они погибали, а мальчишки в живых оставались.

В.: Хотелось бы, чтобы они получили удостоверения участников СВО и были правильно оценены. Я и мои друзья правильно их оцениваем. Они воевали, и все эти политические вопросы и дележка непонятно чего их не должны касаться.

М.: Вот рассказывали, когда «вагнеровцы» стояли на одних позициях, то доходило до абсурда — всегда забирали трупы своих, никогда не оставляли. Обстрел, не обстрел — им плевать. Они залезали туда, куда не следовало бы, просили прикрыть и наших всегда вытаскивали. Это их принципы.

Прогноз по СВО

— Как вы думаете, как можно усилить гуманитарные устремления общества?

В.: У нас хромает военно-патриотическая работа. Я считаю, что надо заниматься этим вопросом, нужно идти в школы. Если кто-то погиб ради нашего светлого будущего, мы должны не задумываясь называть его именем школу, улицу.

«Раньше я ходила и фыркала, а сейчас горжусь нашими мужчинами!»: как помочь фронту СВО этим летом?

У меня есть украинский учебник по военной подготовке за 11-й класс. Я открыл, посмотрел — а мы такого на четвертом курсе училища даже не проходили. Они готовились к войне, там все полностью разложено по полочкам. Все прописано, как правильно делать.

— Ваш прогноз по гуманитарной помощи и СВО?

В.: Как только началась спецоперация, я сказал, что не менее пяти лет [она продлится]. Все улыбались. А сейчас никто уже не улыбается.

М.: Я улыбаюсь (улыбается).

В.: Какой прогноз можно сделать? Там все разбито, заминировано. В том же Лисичанске заезжаешь на заправку в центре города, а там написано: «Заминировано». А кто разминирует, если карты минных полей нет? Они даже трупы минируют. Если тело лежит, то под ним обязательно граната будет. В Чечне так делали и в Афгане так делали.

М.: Трупы перекапывать [нужно будет]. Весь лес под Кременной трупами усеян, хохлы своих не забирают. Мы долго не понимали этого. А потом нам объяснили, что они денежное довольствие получают за них как за «без вести пропавших», их командиры получают деньги. Даже наши по рации им передают: «Заберите их, они же сейчас еще вонять начнут». Те просили, чтобы наши их закапывали. Весь лес в трупах! Хохлам все равно. Они или обдолбанные, или обкуренные ходят. На минное поле заезжают, подрываются. Хотя видят, что первая машина взорвалась, ну логично же, что надо сдавать назад и уходить. Нет, они прямо идут и так же себя взрывают бездумно, бесцельно.

В.: Их так отправляют американские наставники и командиры. Им на хохлов наплевать. Никогда Америка на своей территории не воевала.

Но самое страшное даже не это. Мы еще разгребать это будем очень долго, потому что психика нарушается. У меня сосед есть, он на войну пошел. Вернулся через полгода в отпуск. Тут недавно отказался ехать на дачу вечером из-за темноты. Отец его рассказывал, что тот просто отказывается, и все, прячется за машину и за ней двигается вслед, как за укрытием. А ведь это всего полгода прошло…

— Это уже синдром…

В.: Афганцы, когда приходили, все за троллейбусами ездили. Находили тяжелый транспорт, вставали за ним и шли вслед, не обгоняя, со всеми остановками.

М.: На СВО молодые люди. Представьте их состояние. После всех ужасов войны приезжают в отпуск и видят происходящее здесь. Задают вопросы: «Почему все тут веселятся, деньги зарабатывают, а мы там умираем?»

В.: Они нормально воюют, но попадают сюда и начинают задаваться вопросом: «А зачем?» Но самое страшное, что они на себе чувствуют, как за эти две недели отпуска никто на них никакого внимания не обращает. Шпыняют только. Хотя все они настоящие герои.