Сергей Переслегин: «Динамика политической системы страны, видимо, идет в сторону опричнины»

Сергей Переслегин: «У нас есть все основания ожидать в России серьезный кризис — военный, политический, экономический, но кризис Запада будет неизмеримо более серьезным. Это дает нам определенные шансы даже в борьбе против всего мира и внушает определенный оптимизм» Фото: By Andrew Butko, CC BY-SA 3.0, commons.wikimedia.org

Война на Украине, которую всё ещё называют «специальной военной операцией», уникальна в том отношении, что представляет собой микст гражданской и внешней войны. Для России — «гражданская война с оттенком внешней», для Украины — симметрично «внешняя война с оттенком гражданской». Это, во-первых, предполагает кровопролитность и затяжной характер конфликта: в гражданских войнах сталкиваются армии, практически равные по своим боевым возможностям. Во-вторых, гражданская война крайне редко заканчивается компромиссным миром. В таких войнах прошлое сражается с будущим, но до окончательной победы одной из сторон нельзя сказать, где здесь прошлое, а где будущее. В-третьих, гражданские войны всегда связаны со сменой правящей элиты.

Не будет ошибкой сказать, что в российском обществе существует консенсус, согласно которому война должна привести к трансформации элиты, и одним из рисков войны является отсутствие такой трансформации по принципу «победа всё спишет». Впрочем, до известной степени трансформация российской элиты уже произошла, и она необратима.

Основания российской элитарности

Прежде всего, дадим определение:

• элиты имеют свой проект будущего и доступ к средствам для его реализации;
• контрэлиты имеют альтернативный проект, но не имеют доступа к средствам;
• антиэлиты не имеют проекта, но рефлектируют элитарный проект и прилагают усилия, чтобы его сорвать;
• неэлиты не имеют своего проекта и не рефлектируют наличие элитарных проектов.

Как правило, контрэлиты совершают содержательные революции (это может быть и «революция сверху»), а для антиэлит характерен «…бунт, бессмысленный и беспощадный).

Как приходилось писать ранее, в рамках русского культурного кода с его сверхценностью государства «легитимность власти оценивается не по династическому признаку и тем более не по результатам всенародного волеизъявления. Для российской власти важна только успешность и, прежде всего, военная успешность»[1].

Генезис русского культурного кода включает три равнозначные и равноценные составляющие: автохтонный славянский субстрат, византийскую по своему происхождению и ценностям культурно-религиозную страту и варяжскую военно-политическую социальную верхушку. Это приводит к очень архаичным, по сути, даже не раннефеодальным, а едва ли не мезолитическим требованиям к государственной элите России. Её представители должны быть успешны, харизматичны, сильны, удачливы и щедры. А более от них ничего и не требуется — ни любви к народу, ни законопослушности, ни доброты, ни красивой внешности, ни даже ума (если без него можно обойтись).

В связи с этим и произошла военная смена элиты в Российской Федерации.

Надо сказать, что олигархический капитализм, реликт 1990-х годов, никогда не был популярен в стране, но он воспринимался населением как вполне терпимый — и именно потому, что олигархи «всех кинули, ограбили, теперь живут в свое удовольствие и купают любовниц в ваннах с шампанским». Обратите внимание: негативная версия основных требований — они успешны, сильны, удачливы и щедры.

Но, когда наступила война, выяснилось, что, во-первых, большинство олигархов не горят желанием в ней участвовать даже на более или менее безопасных должностях, не говоря уже о линии фронта. Значит, не так уж они и сильны. На Западе у них отобрали капиталы, дома и даже любимые игрушки вроде яхт. Значит, не очень успешны и совсем не удачливы. В итоге основания элитарности олигархов рассыпались, что неизбежно означает потерю власти. Их сменят такие люди, как Рамзан Кадыров.

Смена элиты: легитимная и нелегитимная

Проанализируем механизмы смены высших элит в Первой мировой войне [2]. Рассматриваются верховные сюзерены (императоры и наследники престола), руководители вооружённых сил, политические деятели уровня президентов и премьер-министров.

За период с 28 июня 1914 года до конца ноября 1918 года сменилось 57 лидеров, свыше 90% отставок были необратимыми (исключения Ф. Фош, У. Черчилль, И. Брэтиану).

Без учёта революций в России одна отставка представителя высшего руководства приходилась на 2,5 миллиона военных потерь, в Германии — на 1,2 миллиона, во Франции на 0,7 миллиона, в Великобритании на 0,3 миллиона.

Управление войной, угрожающей самому существованию государства и национальной элиты, предполагает ответственность за свои действия. Руководитель, допустивший серьёзную ошибку, принявший неверное решение, не сумевший совладать с обстановкой и парировать неизбежные на войне случайности, наконец, просто оказавшийся невезучим, должен был тем или иным способом покинуть свой пост. С одной стороны, это обеспечивало ротацию элит и в целом улучшало руководство войной. С другой, снимало раздражение и гнев солдатской массы и населения страны в целом на высокопоставленных бюрократов, посылающих людей на верную смерть из-за своей глупости и некомпетентности. «Полковник Фридрих Краус фон Циллергут (Циллергут— название деревушки в Зальцбурге, которую предки полковника пропили ещё в восемнадцатом столетии) был редкостный болван. Никуда он не поспевал вовремя и водил полк колоннами против пулемётов»… — писал Ярослав Гашек («Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны»).

Необходимо учесть также соображения справедливости. «Ошибка или преступление — наказание — прощение» — естественный ход событий, который человек усваивает с раннего детства. Отставка, лишение возможности находиться в тонком слое лиц, принимающих решения об управлении войной, — это наказание, не отличающееся излишней жестокостью, но весьма ощутимое, является той расплатой, которая допускает последующее прощение и позволяет человеку нормально жить дальше, пусть и не на руководящей должности.

Оказалось, что работают три механизма ротации элит.

Легитимный механизм предполагает отставку. Человек может добровольно уйти со своего поста (британский адмирал Д. Фишер в ходе Дарданелльской операции). Он может быть уволен вышестоящим начальников (Конрад фон Гецендорф, уволенный австрийским императором Карлом). Может быть поставлен в невыносимые условия, исключающие дальнейшую работу, — так произошло с Э. Фанкельгаймом. В ходе Первой мировой войны 2/3 всех отставок были легитимными.

Полулегитимный механизм используется, когда ответственный деятель не желает уходить в отставку, а отстранить его от должности не представляется возможным. Причиной «иммунитета к отставке» может быть положение «живой легенды», популярность в народе, армии или среди союзников, наконец, элементарное нежелание раскрывать масштабы совершённой ошибки. Тогда с ним происходит несчастный случай или же его убивает какой-нибудь фанатик. Например, лорд Китченер погиб при подрыве на минном заграждении крейсера «Хемпшир», и это произошло очень вовремя[3]…

А премьер-министр Австро-Венгрии К. фон Штюрк был застрелен социал-демократом Ф. Адлером в кафе, а через месяц умер Франц-Иосиф, и страна круто изменила политический курс.

Полулегитимная ротация элит происходит через смерть. Существует группа людей, которую наказать за ошибки нужно, но они являются «неприкасаемыми». Тогда у них резко повышается вероятность случайной гибели.

Другой полулегитимный вариант — революция сверху. Революция сверху — это ведь не вариант, когда «первое лицо» кого-то убирает и ставит вместо него кого-то другого. Это — если вместе с заменой конкретных людей разрушается вся система стяжек и противовесов, меняется нормативно-правовое пространство и даже возникает ситуация, когда никакие нормы и правила в течение некоторого военного времени не действуют. Наиболее адекватный пример по Первой мировой — это приход к власти управленческой «двойки» Людендорф плюс Гинденбург по приказу императора Вильгельма. Классическая революция сверху. Но не помогло — слишком поздно было сделано.

И последний вариант, уже совсем нелегитимный. Революция снизу. Она происходит, когда «неприкасаемыми» оказываются не отдельные лица, а целый социальный слой, причём ответственность этого слоя за военные неудачи, политическую или экономическую катастрофу велика и прозрачна. Хороший при мер — Россия, у которой, заметим, опыт легитимных отставок в военное время (и тем более в мирное) практически отсутствует.

Ультрафиолетовая катастрофа

Полулегитимные и нелегитимные отставки могут решить проблему, но могут и не ре шить её. С этим механизмом ротации есть две или даже три проблемы.

Прежде всего, полулегитимные и нелегитимные формы ротации исключают возвращение виновного во власть. Это не обязательно хорошо. Может оказаться и так, что в других условиях, на другой должности наказанный будет очень полезен. Хрестоматийный при мер: У. Черчилль лишился своего поста вполне заслужено, но ещё до конца Великой войны он вернулся к управлению и очень плодотворно работал в министерстве военного снаряжения, а в следующей войне стал одним из спасителей Великобритании от нацизма.

Во-вторых, режимы строгой персональной ответственности руководителей за допущенные ошибки (режимы сталинского типа) вполне могут быть и коррумпированными, и клановыми. Иными словами, «ротация через смерть» оказывается не жестоким наказанием за допущенные ошибки, а результатом проигранной борьбы за власть. Причём иногда жертва даже не понимает, что втянута в эту борьбу. Если говорить о времени Сталина, то именно внутриэлитные «разборки» породили дело Н. Вознесенского и, ранее, С. Косиора, да и ряд других репрессий.

Здесь возникает проблема, характерная для российского/советского государства, где традиция легитимной отставки практически отсутствует. Либо мы имеем дело с непрерывными репрессиями в элитном слое, что не способствует его качеству (эпоха Сталина и, особенно, «позднего Сталина»), либо создается полная несменяемость, а затем и наследственность элит, что приводит к национальной катастрофе.

В-третьих, быстрая смена элиты, особенно в военных условиях, неизменно сопровождается ухудшением этой элиты, причём каждая следующая власть оказывается хуже предыдущей. Она может быть честнее, патриотичнее, справедливее (хотя и это скорее исключение), но она почти всегда хуже предыдущей по умению решать конкретные управленческие задачи, по уровню интеллекта.

Естественно, такая власть быстро теряет популярность и сменяется следующей, еще худшей. Такое явление можно назвать ультра-фиолетовой управленческой катастрофой[4].

А. Коновалов (прогрессист), министр просвещения профессор А. Мануйлов (кадет), военный и морской министр предприниматель А. Гучков (октябрист), министр земледелия А. Шингарев (кадет), министр финансов землевладелец и банкир М. Терещенко, обер-прокурор Святейшего Синода В. Львов (центрист), государственный контролёр И. Годнев (октябрист). С учётом личных, политических и коммерческих связей М. Терещенко, Н. Некрасова и А. Гучкова октябристы и кадеты контролировали правительство и держали в своих руках ключевые министерства. Временное правительство первого состава было организовано сразу после февральского переворота (строго говоря, князя Львова назначил председателем Совета министров ещё Николай II). Оно пользовалось кредитом доверия, и от него ожидали решительных действий.

Майский правительственный кризис завершился созданием первого коалиционного правительства с участием социалистов. А. Керенский стал военным и морским министром вместо А. Гучкова, М. Терещенко — министром иностранных дел, А. Шингарев — министром финансов. Министерство земледелия получил эсер В. Чернов. Было создано ещё три министерства — труда, продовольствия и государственного призрения. Коалиционное правительство, в сущности, контролировалось теми же людьми, но стало менее дееспособным.

В августе было создано второе коалиционное правительство, гораздо более левое: 7 эсеров и А. Коновалов (прогрессист), министр просвещения профессор А. Мануйлов (кадет), военный и морской министр предприниматель А. Гучков (октябрист), министр земледелия А. Шингарев (кадет), министр финансов землевладелец и банкир М. Терещенко, обер-прокурор Святейшего Синода В. Львов (центрист), государственный контролёр И. Годнев (октябрист). С учётом личных, политических и коммерческих связей

М. Терещенко, Н. Некрасова и А. Гучкова октябристы и кадеты контролировали правительство и держали в своих руках ключевые министерства. Временное правительство первого состава было организовано сразу после февральского переворота (строго говоря, князя Львова назначил председателем Совета министров ещё Николай II). Оно пользовалось кредитом доверия, и от него ожидали решительных действий.

Майский правительственный кризис завершился созданием первого коалиционного правительства с участием социалистов. А. Керенский стал военным и морским министром вместо А. Гучкова, М. Терещенко — министром иностранных дел, А. Шингарев — министром финансов. Министерство земледелия получил эсер В. Чернов. Было создано ещё три министерства — труда, продовольствия и государственного призрения. Коалиционное правительство, в сущности, контролировалось теми же людьми, но стало менее дееспособным.

В августе было создано второе коалиционное правительство, гораздо более левое: 7 эсеров и меньшевиков, 4 кадета, 2 радикальных демократа, 2 беспартийных. Из лиц, формировавших первое Временное правительство и находящихся в курсе, по крайней мере, февральских договоренностей руководства российской армии с промышленниками, в составе второй коалиции остались двое — М. Терещенко и Н. Некрасов. В третьей коалиции не было уже и Н. Некрасова.

Понятно, что интерес к Временному правительству со стороны генерального штаба со временем падал: от второй и, тем более, от третьей коалиции не ждали уже никакой полезной работы.

Это — довольно серьёзная проблема, и в условиях сегодняшней России очень велика вероятность того, что «военная» смена элиты поставит к власти людей, обладающих «ассирийским безумием», то есть стремлением расчеловечить и объявить нелюдьми любых реальных и потенциальных противников — внутри страны или за её пределами.

Заметим, что уже сейчас и со стороны «нацистской Украины», и со стороны «путинской России», и со стороны «демократического Запада» наблюдается всё меньшее желание выбирать выражения, соотноситься с аргументами противника, помнить, что сегодняшний враг завтра будет союзником. Мол, военная необходимость: сейчас мы будем вести себя предельно жёстко, чтобы добиться победы, а потом, конечно, разберёмся. Никакого «потом», как показывает опыт истории, уже не будет.

Опричнина

Есть и более позитивные варианты. Это — «революция сверху», но не совсем стандартная, «революция с разделением». В России есть для этого специальное слово «опричнина», и жаль, что этот вариант рассматривается сейчас недостаточно внимательно. Опыт опричнины, похоже, исключительно российский, что, конечно, связано с уже упоминавшимися особенностями культурного кода.

Опричнина создаёт в стране два непересекающихся контура управления. В одном («земщина») остаётся всё старое, в другом, собственно «опричнине», собирается новое. Напряжение между контурами велико, именно оно и обеспечивает приемлемый уровень управленческой элиты в «опричнине». Уровень управления в «земщине» особой роли не играет и может быть любым.

Кроме хрестоматийного опыта Ивана Грозного этот механизм запускался ещё несколько раз. При Петре I формального разделения не было, но значительная часть «старой элиты» осталась в Москве. По сути дела, в новой столице Пётр выстроил самую настоящую «опричнину», на которую и опирался в войне. При Сталине механизм использовался скрыто, например, для управления атомным проектом[5]. В Казахстане механизм опричнины использовал Н. Назарбаев, причём по схеме Петра I — через перенос столицы на север.

Будет ли сейчас в России принята подобная схема ротации элит?

Похоже, это сейчас происходит, но не рефлексируется. Некоторые области постепенно выделяются из общей системы управления — и военной, и гражданской — и начинают функционировать в особом режиме. Дальше с неизбежностью начнётся выделение из предельно зарегулированного российского правового поля целых пластов деятельности, жизненно необходимых для достижения военной победы.

Так что динамика политической системы страны, видимо, идёт в сторону опричнины, скорее, конечно, скрытой, нежели явной.

Народ+

Есть очень немного стран, и Россия входит в этот узкий список, которые, столкнувшись с ультрафиолетовой управленческой катастрофой, совершенно неожиданно порождали высокоэффективную элиту. Очередные революционеры, пришедшие к власти, вдруг наводили порядок в экономике, выигрывали гражданскую войну и решали стоящие перед страной задачи, иногда даже обеспечивали «перезагрузку империи».

Есть гипотеза, что выход из ультрафиолетовой катастрофы «вверх», а не «вниз» связан с существованием в этносе особой сущности, называемой «Народ+».

«Народ плюс» — это информационный объект, связанный с языком, народом и его культурой. В некотором смысле тот народ, о котором говорится в сказках, и, вероятно, тот «русский народ», за который Сталин поднял тост на празднике Победы.

Там, где есть Народ+, — ультрафиолетовая катастрофа не является фатальной, что внушает определённые надежды.

Интеллектуальный суверенитет

Сегодня Россия сталкивается с двумя проблемами — тактической и стратегической. Тактическая проблема заключается в том, чтобы выиграть войну. Хороших сценариев будущего при проигрыше войны нет. Есть только плохие и очень плохие. Поэтому победа совершенно необходима.

К сожалению, она является необходимым, но недостаточным условием выживания страны, языка и культуры. Достаточным условием, по-видимому, является создание интеллектуального суверенитета, частью которого является технологический и военный суверенитет. И это нужно ставить как стратегическую задачу. Если говорить в организационной «рамке» и в языке смены элит, интеллектуальный суверенитет предполагает создание организационной структуры, которая ближе к КЕПС, чем даже к Госплану. Вокруг этой структуры должна быть переформатирована российская наука, оторванная теперь от мировой системы познания. Эта наука должна быть реформирована в логике любимого принципа вышеупомянутого адмирала Фишера: the biggest big — the smallest small. В данном случае это означает, что российская наука должна быть занята либо совсем неутилитарными исследованиями, либо — созданием новых технологий, прежде всего, военных. По мере разрешения военно-политического кризиса «небесное» и «земное» лезвия ножниц познания будут сближаться.

В чем реальные шансы России?

В том, что значительная часть стоящих перед страной проблем обсуждаются давно, и в целом они ясно понимаются обществом. Но Запад стоит сегодня перед теми же проблемами; в том числе, ему придётся определиться с механизмом смены своих элит и элитарных кланов. Легитимные демократические процедуры перестали действовать, что стало окончательно ясно при наступлении пандемии коронавируса, других же традиций нет (за исключением, может быть, полулегитимной ротации через смерть).

Однако Запад эти проблемы не обсуждает.

Между тем нынешний фазовый кризис гораздо опаснее для Европы, нежели для России, — по той тривиальной причине, что развитые, полностью включённые в глобализацию территории при таком кризисе страдают сильнее, чем геоэкономическая глобальная полупериферия, к которой относилась Россия.

Иными словами, у нас есть все основания ожидать в России серьезного кризиса — военного, политического, экономического, но кризис Запада будет неизмеримо более серьезным. Это дает нам определенные шансы даже в борьбе против всего мира и внушает определённый оптимизм.

Газета «Завтра»