Андрей Безруков: «Россия 30 лет была под колониальным гнетом, сейчас она освобождается»

Андрей Безруков: «Что касается чиновников, они выполняют то, что им приказывают. Когда императивно стоит вопрос о том, что необходимо что-либо делать, они это сделают» Фото: Сергей Фадеичев/ТАСС

«Говоря о формировании своего «технологического пространства», я имел в виду период в 10–20 лет»

— Андрей Олегович, на недавнем Петербургском международном экономическом форуме вы ярко выступили на IT-завтраке с тезисом о том, что России необходимо в кратчайшие сроки создать собственное «технологическое пространство». «Иначе нам кранты!» — сказали вы тогда. Вы действительно верите в возможность такого «технологического пространства»? Ведь его создание невозможно без явного участия государства, а мы, в общем, знаем об уровне нашего класса чиновников, и даже после 24 февраля вряд ли он сильно изменился.

— Давайте думать о том, что такое кратчайшие сроки. Говоря о формировании своего «технологического пространства», я имел в виду период в 10–20 лет. Естественно, какие-то важные шаги в этом направлении могут быть сделаны за год, два, три. Даже 10 лет — очень короткий исторический срок. Просто не вижу другого выхода. Так или иначе это будет сделано. Потому что у многих других стран одинаковые с Россией проблемы — для развития нужна критическая масса рынка. Большое технологическое пространство — это решение для всех!

Что касается чиновников, они выполняют то, что им приказывают. Когда императивно стоит вопрос о том, что необходимо что-либо делать, они это сделают. Чиновники для того и существуют, чтобы сохранять преемственность исполнения и правила бюрократии, потому что иначе будет хаос. А с какой скоростью они перестраиваются, зависит от общей обстановки. Я не скажу, что у нас нет чиновников, которые не способны это делать. Они есть.

«Если в ближайшие годы не создадим свое технологическое пространство, нам кранты!»

Если вы посмотрите на новости с только что прошедшего «Иннопрома» (международная выставка в Екатеринбурге — прим. ред.), там только и разговоров было о том, как нужна новая технологическая стратегия, как необходим технологический суверенитет, какие программы нам нужны, технологические альянсы и так далее. Если над ними ничего не довлеет, то, конечно, никто ничего не будет делать, а когда стоит задача — станут делать. Кто-то быстрее, кто-то медленнее. Но это нормально, есть разные люди. То есть я здесь никакой сверхъестественной проблемы не вижу. Думаю, что сейчас проблема создания собственного большого технологического пространства осознается. А как только она будет поставлена на высшем государственном уровне, примут соответствующие решения.

— А эта проблема нашим высшим политическим руководством уже осознана, чтобы спускать ее вниз по иерархии для реализации?

— Думаю, что мы близки к такому осознанию. Потому что, если вы посмотрите на термин «технологический суверенитет», который мы начали продвигать пять лет назад, он тогда был новым в медийном пространстве. Так вот, сейчас этот термин стал настолько привычным, что в каждой речи крупных чиновников он обязательно упоминается. То есть здесь совершенно понятно: если вы идете в определенном направлении и это направление правильное, то идеи так или иначе завоевывают и бюрократию. Эти идеи начинают воплощаться в жизнь.

— Тогда объясните как один из авторов термина «технологический суверенитет» рядовому обывателю, что он означает.

— Под ним подразумевается владение ключевыми технологиями, которые необходимы государству для того, чтобы оно могло обеспечивать свою безопасность и конкурентоспособность. Взять, например, авиацию. Если вы сами не способны производить двигатели, если ваш авиапром зависит от их поставок из других стран, как это происходит сейчас у нас, естественно, ваша авиационная промышленность не суверенна. И либо суверенитет у вас есть и вы его обеспечиваете своими разработками, либо у вас его нет и вы зависите от доброй воли и прихотей других. То есть обеспечение технологического суверенитета — это обеспечение государства ключевыми технологиями, без которых невозможна его конкурентоспособность и обороноспособность.

—  Помимо авиации, где еще у нас туго с технологическим суверенитетом и нужно радикально менять ситуацию?

— Начнем с критической информационной инфраструктуры. Те системы, на которых живут государства, которые все больше становятся цифровыми…

«Москва, например, является одним из наиболее развитых в этом отношении городов. Многие известные города далеко отстают. Так что у нас здесь хороший задел и хорошие темпы, наработки» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Цифровых государств в мире пока нет»

— Россия пока не цифровое государство?

— Мы движемся туда. Вообще, цифровых государств в мире пока нет. Есть государства, которые движутся в этом направлении быстрее или медленнее. Мы движемся очень быстро, очень хорошо. Москва, например, является одним из наиболее развитых в этом отношении городов. Многие известные города далеко отстают. Так что у нас здесь хороший задел и хорошие темпы, наработки.

Вопрос в том, что наша критическая инфраструктура, скажем, умный город, финансовые системы, системы логистики, управления, системы управления крупными предприятиями и так далее, во многом сейчас построена на импортных составляющих, программном обеспечении, чужой элементной базе. Наша первая задача — заместить элементную базу и программно-аппаратные решения на отечественные, для того чтобы обеспечить нашу безопасность. То же самое можно сказать о некоторых других отраслях. Этих отраслей много: авиационные двигатели, судовые, станкостроение, автомобильная промышленность, где у нас в общем-то слабый задел (и в элементной базе, и в технологиях разработки и производства).

Что мы видим сейчас, почему остановилось производство автомобилей в России? Потому что мы полагались на иностранные компании, которые поставляли основные компоненты, а в РФ делалась только сборка. Если мы не создадим свою технологическую базу для автомобильной промышленности, то нам очень сложно будет развиваться. Это большое количество рабочих мест, промышленность, которая в любом случае стране нужна. Хотя да, она не является настолько жизненно важной, как, например, критическая инфраструктура или авиация. В конце концов автомобили мы можем закупить разного, может быть, качества и характеристик, но никто не наложит полный запрет на ввоз машин в страну. Это не проблема безопасности, а скорее проблема возрождения индустрии, инженерного корпуса, рабочих мест и так далее.

— Еще хотелось бы вернуться к IT. Как вы оцениваете последние усилия российского государства в этой сфере? Отсрочки от армии для специалистов, налоговые льготы компаниям. Этого достаточно, чтобы сохранить данную отрасль в нынешних условиях?

— Очень положительно смотрю на усилия. И что значит «достаточно»? Мы увидим позже, достаточно этого или нет. Но это важные большие меры, которые, безусловно, улучшают ситуацию в IT-индустрии с точки зрения и кадровой политики, и возможности делать бизнес, и накапливать резервы для развития. Без этих мер, конечно, было бы гораздо тяжелее. Идеальных решений ведь нет, и государство не бездонная бочка, чтобы всем и все раздавать. Но, я думаю, IT-индустрия получила большую поддержку. Очень большую. Она развивается хорошо, она активная, передовая. То, что она еще не во всем может тягаться с «майкрософтами», — это факт, но все основные продукты у нас есть.

Вопрос IT-отрасли не столько в том, что она не может что-либо создать, сколько в том, что у нас еще многие предприятия, в том числе крупные, предпочитали до последнего времени закупать иностранное. Во-первых, это было проще, каналы уже были все отстроены, люди привыкли к таким решениям. Хотя зачастую большие западные вендоры использовали коррупционные каналы, для того чтобы свои продукты продвигать на наш рынок. Мы это знаем прекрасно.

Сейчас, естественно, будет большой рывок нашей IT-индустрии, потому что для нее открывается, по крайней мере, весь внутренний рынок. Компании обязаны покупать отечественное с точки зрения безопасности. А там с полученным таким образом тылом можно увереннее идти и на внешние рынки.

— Но в начале весны мы наблюдали серьезный отток IT-специалистов из России…

— Он, конечно, есть. Всегда был, есть и будет, потому что эта индустрия очень динамичная, многие россияне работают на западные компании. А последние уходят, и специалисты — с ними. Но здесь никакого кризиса нет, многие уже вернулись. Потому что люди убежали, просто не понимая, как им будут платить зарплату, а таких людей было много. Но теперь они приспособились и возвращаются сюда, чтобы продолжать работу. Это нормальный процесс. Когда ваши недруги ставят вас в неимоверно тяжелое положение логистически, естественно, будет какой-то первый шок, к которому все должны приспосабливаться. В конце концов что-то мы потеряем, но что-то приобретем. Кто-то ушел — и бог с ним. Многие вернутся, потому что сейчас условия на Западе будут ухудшаться, а условия у нас — улучшаться.

«Сейчас, естественно, будет большой рывок нашей IT-индустрии, потому что для нее открывается, по крайней мере, весь внутренний рынок» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Это прямая атака Запада на Россию»

— А вообще, нынешний развод России с Западом завершится с окончанием спецоперации на Украине или он надолго, даже навсегда?

— Во-первых, это не развод, а прямая атака Запада на Россию. Потому что РФ предъявила, скажем так, претензии колониальному миру. Для России, по сути, это сейчас война за независимость. РФ 30 лет была под колониальным гнетом с точки зрения и технологий, и финансов, и культуры. Сейчас она от этого освобождается.

Естественно, Запад видит в России ключевого конкурента и делает все, чтобы остановить ее развитие, чтобы она занималась тушением пожаров на своих границах и так далее. Это их продуманный ход, который готовился годами. Такое отражает именно эту их колониальную сущность. Поскольку никто, кроме западных держав, не выступил против РФ. Весь остальной мир, который когда-то был под колониальным гнетом, за Россию! Активно или пассивно, но он за. Против нас играет только миноритарная группа западных стран. Да, она сейчас самая развитая, но быстро теряет свою конкурентоспособность, там начинается кризис, очень глубокий.

И о том искусственно созданном кризисе в мировой экономике, который Запад создал своими санкциями, они еще пожалеют, так как им придется сейчас со своими экономическими проблемами разбираться. А это быстро не кончится. Скоро, я думаю, к осени, уже станет понятно, насколько санкции ударили по самому Западу, там уже начинается рецессия. Она ударит, конечно же, и по политикам. Борис Джонсон уже ушел, и это именно потому, что дела в Британии идут неважно. Когда дела хорошо идут — британские премьеры не уходят. Он создал сам себе кризис, по сути.

А с точки зрения того, что Запад будет еще долгое время конкурентом и даже врагом России, то совершенно понятно: Запад хочет доминировать, РФ не дает этого делать. Пока мир не перестроится на новых принципах, такое противостояние будет продолжаться.

— Сколько займет освобождение России от колониального гнета Запада и будет длиться такая активная и жесткая фаза передела мира?

— Думаю, что ключевой этап перестройки экономики РФ займет лет пять. Это достаточно короткий срок. Наиболее острые проблемы, с точки зрения поддержания стабильности страны, на мой взгляд, будут решены на горизонте двух-трех лет. Многое будет зависеть от того, насколько быстро удастся преодолеть кризис на Украине в военном отношении. Конечно, этот кризис цивилизационный, долгосрочный, но так или иначе Россия ведет себя в кризисные времена гораздо более эффективно, чем в обычные. Такой уж у нас характер. Мы мобилизуемся только тогда, когда у нас есть вызов. Не первый раз уже это все случается.

— Есть мнение, что итоги выборов в конгресс США осенью могут привести к окончанию военной фазы украинского кризиса.

— Не думаю. Выборы в конгресс могут показать, насколько единым будет Запад следующие несколько лет. Потому что могут прийти к власти люди, которые в общем-то солидарны с идеологией Дональда Трампа, которые не видят большого интереса в поддержке Европы вообще и НАТО. То есть они не против этого, но у них нет активной повестки, мол, давайте сейчас будем НАТО усиливать всяким образом, готовиться к войне в Европе и прочее. Думаю, это будут люди, ориентированные прежде всего на безопасность и процветание самих Соединенных Штатов, а не на какие-то глобальные вызовы демократии. Кроме того, их фокус больше заточен на Китай, чем на Россию. Так что какой-то пересмотр политики будет после ноября, но он не станет таким быстрым и радикальным. Такого не может быть. Америка погружена в глубокий внутренний кризис. И все изменения в политике по отношению к нам, которые возникнут, будут происходить нерешительно, медленно, неустойчиво.

— Насколько сегодня расколото общество в США и по какому принципу?

— Америка сейчас разделена очень сильно. Она разделена и по идеологическому принципу, и по экономическому. Штатам придется лет 10 преодолевать данный кризис. Это примерно такого же типа кризис, который затрагивает и экономику, и политику, и самосознание, то есть ставит вопрос о том, что такое Америка, куда идет. У нас это было в 1980–1990-х годах. И, конечно, на него сейчас наложится еще и рецессия, а может, даже и депрессия, которая будет только ухудшать и настроение в обществе, и усилит напряженность в политике.

— Байден не досидит до конца своего срока?

— Вполне возможно. Если республиканцы победят на выборах и возьмут обе палаты конгресса, то тогда возможен импичмент Байдену. Кто будет новым президентом США? Я не хочу об этом говорить, потому что за два года все может измениться, в политике два года — вечность. Нет смысла заниматься пустыми спекуляциями.

«Ислам и православие видят мир с точки зрения ценностей и позиции человека в обществе одинаково, а Запад видит это по-другому» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Ислам и православие видят мир с точки зрения позиции человека в обществе одинаково»

— Вы уже говорите, что нынешняя ситуация в отношениях России и Запада — это кризис цивилизационный, долгосрочный. Мы действительно с нашими бывшими западными партнерами отстаиваем настолько разные социокультурные идеалы?

— Давайте посмотрим на базовые ценности. На самом деле есть цивилизационный раскол между Западом и нами, сейчас он проходит как раз почти по границе НАТО. Западная цивилизация — это та, что во главу угла ставит индивидуализм. Запад говорит, что есть индивидуум и его окружению не должно быть дела до того, чем он занимается. Каждый сам за себя. А мы ставим во главу угла интересы общества, а не одного какого-то индивидуума. И вместе с нами тот же выбор делает почти весь остальной мир: арабский, китайский, индийский. И вот в этом наше цивилизационное разделение.

— И много стран, готовых нас сегодня поддержать?

— Подавляющее большинство стран мира! И об этом можно говорить на полном серьезе. В Казани недавно прошла большая конференция исламского мира. Праздновали 1100-летие ислама в нашей стране.

— 1100-летие принятия ислама Волжской Булгарией.

—  Так вот, туда приехало гигантское количество делегаций из разных стран. И что там говорилось? Что мы все на одной стороне, а Запад — на другой. То есть ислам и православие видят мир с точки зрения ценностей и позиции человека в обществе одинаково, а Запад видит это по-другому. Я убежден, что то же самое могут сказать китайцы и индусы. Уверен, что большинство африканцев под этим подпишутся. А кто тогда в мире еще остался? А больше никого, только Запад.

— Южная Америка?

— А Южная Америка — это католицизм, опять же традиционный католицизм, который к православию гораздо ближе, чем протестантизм. Он гораздо ближе к традиционному обществу, чем к тому, которое сейчас пропагандируется в Западной Европе, где каждый за себя, где 10 тысяч гендеров (ну я утрирую), где олигархия хочет расколоть себя на не зависимых ни от кого индивидуумов буквально до одного человека и сделать из них потребителей, которыми так проще поодиночке управлять.

«Сможем ли мы туда снова ездить? Конечно. Им же наши деньги нужны. Наши туристы нужны, наши продукты. Перебесятся» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Весь Запад, который сейчас называется Западом, пронизан идеологией превосходства»

— А вы ожидали такой жесткой реакции коллективного Запада на начало спецоперации ВС РФ на Украине, когда официальные лица в некоторых странах начали заявлять, что русофобия — это фактически их государственная политика?

— Конечно, ожидал. Потому что весь Запад, который сейчас называется Западом, пронизан идеологией превосходства. Они об этом не говорят, потому что им стыдно. Конечно же, они толерантны, будут вам улыбаться. Но на самом деле понимают, что вы второго сорта человек, а первого — это они. Мы все варвары, а они владеют миром. Американцы, британцы этого и не скрывают. Немцы, французы, итальянцы не говорят о таком, но чувствуют, что они более цивилизованные, лучшие, более продвинутые нации, чем весь остальной мир. Для них самих есть понимание, что каждая смерть — трагедия, а в остальном мире можно пол-Ирака раздолбать, будут миллионы погибших, но об этом даже читать не станут.

Я понимаю, почему они так думают. Потому что 500 лет они так жили, были как хозяева всего мира. И за 10–15 лет с того времени, как Запад начал терять позиции, этот менталитет не перестроить. Два-три поколения должны пройти, чтобы люди поняли: они такие же, как все. Что они не люди первого класса, что нет первого класса в мире.

— То есть западный мир не рухнет, но как-то поменяется?

— Он никуда не рухнет. Он просто перестроится и станет, как все. Будет ли им сложно? Через кризис придется пройти. Сможем ли мы туда снова ездить? Конечно. Им же наши деньги нужны. Наши туристы нужны, наши продукты. Перебесятся.

— Какой срок это может занять?

— Чем хуже будет, тем быстрее перебесятся. Они же границы не закрывают, в том смысле, что вы можете пойти и получить визу в ту же Германию, Финляндию. Они не закрываются, они денежки хотят.

— Вы часто публично говорите о том, что нас ждет постколониальный мир. Каковы будут его контуры? Что в нем будет, а чего нет?

— Чего в нем не будет? Доминирования одной державы или одной группы держав. Ростки нового постколониального мира — это БРИКС. Что такое БРИКС? Это группа стран, которые договорились выстроить равноправные отношения. То есть каждая из них признает, что остальные точно так же суверенны, они не выше и не ниже. С ними нужно договариваться на равных. Чего на Западе нет? Там нет никакого равенства. Они все, когда собираются, говорят о равенстве и так далее. Но, когда о нем так много говорят, значит, этого равенства нет, но им надо его выпячивать. Нет никакого равенства между Эстонией и США. Совершенно понятно, кто принимает решения. А мы открыто говорим, что Бразилия и Россия находятся на одинаковой позиции. Бразильцы и россияне не пытаются что-то друг другу навязывать и говорить, кто главный. Они понимают, что нет смысла в главных и неглавных.

Колониальность — это когда одному диктует другой. Не просто диктует, а навязывает правила игры, которые дают возможность не прямо грабить, а навязывают систему, когда реальные ресурсы покупаются за фантики, за какие-то доллары и евро, которые могут на вашем счету и заморозить. Вы им продали реальную вещь — газ, которым отапливают свои жилища. А за это получили бумажки, которые никак не можете реализовать, потому что они где-то на счету заморожены.

«Большинство людей как раз поддерживают патриотическую повестку. А если мы говорим, что у нас есть меньшинство, оно в любой стране есть. Всегда есть недовольные, несогласные» Фото: «БИЗНЕС Online»

«У нас нет раскола ни по поводу спецоперации, ни по поводу власти»

— А российское общество готово выдержать все эти испытания? Не секрет, что около 20 процентов населения страны не поддерживают спецоперацию. Иногда даже кажется, что в медиа идет настоящая холодная гражданская война.

 — Это люди в основном специфической группы. Те, кто представляет себя осведомленным, умным, продвинутым, а все остальные для них — тупые пропутинские орки. Это же совершенно не так, вы прекрасно понимаете. Это в основном люди, которые оторваны от производства, они живут медийным пространством, возомнили себя представителями общества, которыми не являются. Многие из них сбежали просто-напросто.

Большинство людей как раз поддерживают патриотическую повестку. А если мы говорим, что у нас есть меньшинство, оно в любой стране есть. Всегда есть недовольные, несогласные. Но говорить, что общество разделено на две более-менее равные группы — ничего подобного нет. Общество очень сильно — на 80 процентов — консолидировано.

Более того, из этих 20 процентов только единицы реально являются, я бы сказал, политически несогласными. Я бы не говорил, что это люди, которые активно против политики власти, это люди «не за». Я скажу главное: глубокого, болезненного разлома у нас нет. Разлом — это когда общество, как в США, разделено, когда эти две группы активно воюют между собой. У нас этого нет. Есть некоторые недовольные, и да, это не 1 процент, а больше. Повторю, в любой стране такие есть. Несогласные имеют право на свою точку зрения. Но у нас нет раскола ни по поводу спецоперации, ни по поводу власти. Есть люди за и против. Но большинство точно за.