«Дети наших националистов по-татарски уже не говорят, а у внуков вообще другой менталитет»

Ильдар Хайруллин: «Автор попал в десятку этим словом: живы ли мы еще? Мы все наблюдаем за тем, что у нас в обществе творится» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЧТО СЕЙЧАС ДЕЛАЮТ НА СОВЕЩАНИЯХ В СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ ТАТАРСТАНА? ТАМ ПРЕМИИ ДЕЛЯТ И РУГАЮТСЯ ИЗ-ЗА ЭТОГО»

— Ильдар-абый, неделю назад Камаловский театр показал премьеру спектакля «Исәнмесез?!.» («Живы ли вы?!.»), в котором вы сыграли главную роль. Но, по мнению, например, некоторых комментаторов нашей газеты, русский перевод татарского приветствия «Живы ли вы?!.», дескать, некорректен. Соответственно, драматург Гилязов и режиссер Бикчантаев не знают татарского языка.

— Нет, конечно, это очень точный перевод! Причем дает не только суть перевода, но и суть сегодняшнего состояния нашего народа, автор попал в десятку этим словом: живы ли мы еще? Мы все наблюдаем за тем, что у нас в обществе творится. Наши националисты говорят: «Татар теле сакларга кирәк» («Татарский язык надо сохранить»). Но у них самих дети по-татарски уже не говорят, а у внуков вообще другой менталитет и интересы. Пьеса Мансура Гилязова как раз о том, что мы теряем свою национальную идентичность семимильными шагами. И сразу вспоминаются слова Гаяза Исхаки о том, что татарам осталось жить 200 лет…

Мы очень ругаем советскую власть из-за интернациональной дружбы, но тогда у нас язык сохранялся, традиции сохранялись. Почему? Потому что в каждой деревне были школы, у нас имелись свои национальные газеты с большим тиражом, журналы, своя литература… Много общаюсь с молодежью, так как 44 года преподаю в театральном училище, — дети сейчас не читают. Я говорю не просто о книгах, а о национальной литературе. А раньше, при советской власти, в 60–70-е годы, даже в 80-е, было повальное чтение. Ведь в середине 60-х годов начался настоящий ренессанс татарской литературы…

— С чьими именами это было связано?

— Аяз Гилязов выходит в то время, Нурихан Фаттах, Мухаммет Магдеев, Хасан Сарьян (я очень любил этого писателя, он рано ушел). Туфан Миннуллин становится писателем и драматургом… Их произведения — это был взрыв! Это не просто интересные вещи, данные писатели перевернули наше общество, сознание, они говорили о тех же проблемах (войне, нашей истории), но подавали это очень современным языком, задевая нерв каждого человека. Поэтому все журналы вроде «Казан утлары», где это печаталось, переходили из рук в руки, были истрепаны. Мы в очереди стояли: дайте мне журнал на два дня, чтобы я успел перечитать! Это было большое возрождение!

А сейчас литература где? Не в обиду, у нас пишут, но литераторов такого уровня, как Аяз Гилязов, Мухаммет Магдеев и Нурихан Фаттах, нет! Туфана Миннулина нет — он ушел почти 10 лет назад (умер в 2012 году — прим. ред.). Такого уровня мыслителей нет, а ведь писатели как раз продвигают нацию вперед, ставят цели, задачи, направляют наше общество. А что сейчас делают на совещаниях в союзе писателей Татарстана? Там премии делят и ругаются из-за этого. А такой литературы, которая бы меня по большому счету тронула, за душу схватила, нет.

«Я считаю, что «Зулейха открывает глаза» — это одно из лучших произведений за последние годы» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Еще на этих совещаниях ругали дебютный роман Гузель Яхиной.

— На этом фоне роман «Зулейха открывает глаза» я считаю очень хорошей литературой, очень национальной. Может, удивлю кого-то, но там нет никакого глумления над нашей нацией, наоборот, показана судьба татарки, то, как она попала в экстремальную ситуацию… И с ее стороны нет никакого предательства нации. Человек реализует заложенный от природы инстинкт материнства — родить ребенка и продолжить человеческий род. Она поддается инстинкту в таких невероятных условиях.

Муж над ней издевается. Он забит, растерян, не знает, что делать, не может выйти из-под маминого влияния. Говорят, такой татарской мамы нет. Но я могу вам сейчас привести 5–6 персонажей в нашей литературе, начиная от Галимджана Ибрагимова «Татар хатыны ниләр күрми» («Судьба татарской женщины»). Закир, в 20 лет уже пьяница, избивает жену. Его мать пинает в живот беременную сноху и убивает своего внука. Есть такие персонажи. Я считаю, что «Зулейха открывает глаза» — это одно из лучших произведений за последние годы. И напрасно татарские писатели его ругают… Если им не нравится, они должны, наверное, написать произведение такого же уровня.

И от спектакля «Исәнмесез?!.», наверное, ждали: ой, мы сейчас Сабантуй увидим, татарскую деревню, все святые, все хорошие… Да не все мы святые, не все хорошие! Человеческая натура грешна сама по себе, поэтому мы не в раю живем, а здесь. Есть и хорошие, и плохие черты. Главное — побудительные мотивы найти: когда выходят эти черты, что мы делаем плохого, почему мы так делаем… Может быть, в чем-то пьеса Гилязова несовершенна… Но у нас как: есть пьеса — мы уже радуемся, что кто-то их пишет. У башкир почти не осталось драматургов, у удмуртов — тоже, у чувашей один человек пишет. А у татар еще есть драматурги — человек 6–7, поэтому мы радуемся.

«ПОСЛЕ ТРЕХ ЧАСОВ РЕПЕТИЦИЙ БЫЛ КАК ВЫЖАТЫЙ ЛИМОН, МНЕ НАДО БЫЛО ПРИХОДИТЬ В СЕБЯ»

— Что вас тронуло в новой работе в родном театре?

— Во-первых, в пьесе есть современные проблемы, которые трогают меня и моих близких. Во-вторых, очень высокая профессиональная работа была из-за того, что я попал к хорошему профессиональному режиссеру. Я давно с Фаридом Бикчантаевым не трудился. Просто творческое наслаждение, когда работаешь с умным человеком, который тебе верит и ставит большие задачи. Видя такое внимание к своей натуре, стараешься выдать все, что есть, загораешься этой творческой идеей, циклом… Очень интересно было. Мы очень долго работали. Репетиции и вообще сам спектакль требуют больших эмоциональных и физических затрат — я давно так не уставал. После трех часов репетиций был как выжатый лимон, мне надо было приходить в себя. Это только после репетиции, а о спектакле уж вообще не говорю…

— У меня остался один вопрос как у зрителя спектакля «Исәнмесез?!.»: можно ли говорить, что он заканчивается хеппи-эндом?

— Да. Финал: а жизнь продолжается. Сгоревший столб Сабантуя вернули на место. У меня один человек спросил: «А что это такое там? Только были похороны, и тут же стали праздновать…» Не празднуют… Это луч надежды. Я люблю, когда спектакль дает надежду зрителю. Как раз в последний момент луч надежды появился: надо, ребята, сохранить, меньше слов. Мой герой Тамерлан говорит: «Что кричите? Давайте поставим сами столб». Поставили — это символ нашего единения. И мы должны продолжать эту жизнь. Бывают отрицательные и негативные моменты, бывают положительные, но мы должны продолжать свою жизнь и сохранять свои кровные братские узы. То, что мы их рвем, ради меркантильных интересов забываем о братьях, ближних, о том, что у нас тетка очень старенькая, а у нее никого не осталось, что у нас какой-то дедушка в сторонке… Мы хотим не замечать этого. Нет, надо вспоминать, навещать. Они этим живут и очень благодарны. Вот тогда как раз и появляется единение нации.

— Но кому-то могло показаться, что финал спектакля — это некоторая уступка зрителю. Вам не кажется, что ваш герой Тамерлан, всеми отвергнутый, так и должен был умереть в этом стогу сена, где жил после того, как продал дом, чтобы оплатить заграничную операцию для родственника?

— Это было бы печально. Зачем? Если бы я был зрителем, то было бы ощущение, что у меня убили какую-то надежду. Нельзя убивать в зрителе надежду. Ребята, есть в нашей жизни большие проблемы, есть безысходные положения, но есть луч света… всегда. Даже если тяжелый спектакль, я люблю все же уходить, в последний момент давая лучик той самой надежды. И это как раз заставляет зрителя задуматься. Начинается бурление мыслей, внутренних конфликтов: а я как бы поступил; вот они так поступили, почему я так не поступил, а я вот так поступаю… Задача искусства — не воспитывать зрителя, а заставить задуматься над собой и обществом.

«Я давно с Фаридом Бикчантаевым не трудился. Просто творческое наслаждение, когда работаешь с умным человеком, который тебе верит и ставит большие задачи» Фото: «БИЗНЕС Online»

«МАНКУРТОВ ВОКРУГ ОЧЕНЬ МНОГО — И ЭТО ВЕСЬМА ПЕЧАЛЬНО НАБЛЮДАТЬ»

— У вас в нынешнем театральном сезоне сразу две новые большие роли. Первая была в спектакле Ильгиза Зайниева по роману Чингиза Айтматова «И дольше века длится день…». Можете сравнить своих героев — Буранного Едигея и Тамерлана?

— Понимаете, и там и тут мужик — сильный, отвечающий за себя и за своих близких. Мужской характер, строгий, но не фигляр, не балагур, а нормальный человек, который прошел большой жизненный путь и многое повидал. Но в произведении Айтматова одни выразительные средства, здесь совершенно другие. Просто объединяет то, что и там и тут крепкий мужик. А характеры совершенно разные. Там (в спектакле «Мәңгелек буран» («И дольше века длится день») — прим. ред.) человек живет воспоминаниями, проживает то, что уже было, а нынешний мой герой (в спектакле «Исәнмесез?!.» — прим. ред.) нас в будущее толкает.

И как раз вторая пьеса заставляет меня летать по сцене… И финал постановки — я в облаках: надо же, а у меня внутреннее ощущение, что я летаю по всему спектаклю, зову всех родственников вперед. И в финале то, как Фарид к этому подошел… странно: мы как-то, не договариваясь, пришли к подобному. Я по внутренним ощущениям пришел к такому, а он визуально, чтобы это было в облаках. И происходило без слов.

— Один из столичных критиков, посмотрев «Мәңгелек буран», заметил, что этот перестроечный роман Айтматова, который уже много раз ставился на сцене, вряд ли сейчас может кого-то удивить.

— Роман в 80-х годах появился — тогда мы им упивались. Самое страшное, когда я прочитал сейчас, в том, он мне оказался почти неинтересен. Так что я где-то с этим критиком согласен. Теперь мы уже знаем больше, а тогда не знали, что такое манкурты, в то время это было открытие, а сейчас я кругом их вижу. Манкуртов вокруг очень много — и это весьма печально наблюдать.

Мне было неинтересно, но потом я задумался и проанализировал: ладно, я больше знаю. Начал сравнивать то, что знал, с тем, что теперь знаю… Но ведь есть люди, которые не читали этот роман, которым нужно донести эту мысль… И тут появилось второе дыхание. Мы схватились: ребята, нужно донести эту мысль! Почему в финале эта маленькая сцена — легенда о манкуртах? Потому что подводку хорошо Ильгиз Зайниев сделал. Мы уже видели, кто этот манкурт. И у меня последнее слово: «Нас так воспитали, ведь манкурты не сами по себе рождаются — их воспитывают».

— Что ждет татарскую нацию? Какие ваши прогнозы или рецепты исправления ситуации?

— У меня нет прогнозов. Я очень пессимистично смотрю. Раньше нас как нацию держала религия. Мы отчужденно жили от других наций, хотя и в одной стране… А теперь религия как таковая закончилась. Я не понимаю, когда в мечети на русском языке говорят вагаз, это совсем уже никуда не годится.

Или другое. Я утром вожу внука в школу во второй класс, часто после обеда забираю… Это была татарская гимназия, только в этом году начали преподавать по-русски, отменили татарский язык, как и везде. Наблюдаю: ждем детей, приходят бабушки, дедушки, сидим и разговариваем на татарском. Звонок, дети выбегают. Имена у детей очень религиозные: Рамазан, Әминә. «Рамазан, зачем туда пошел? Иди сюда!» — говорят ему. «Ни өчен русча сөйләшәсең?» («Почему по-русски разговариваете?») — спрашиваю бабушек. «Кирәк булса, үзе өйрәнә» («Надо будет, сам научится»), — отвечают мне. Как ребенок может үзе өйрәнергә, если с молоком это не впитывается: дедушка с бабушкой, папа с мамой дома с ним по-татарски не разговаривают, если он книги не читает? Сейчас знают по-татарски «исәнмесез», «ашыйсым килә», «әйдә тегендә барабыз»… В Москве запрещают, что ли, дома разговаривать на татарском? Разговаривайте! Нет… Это не только в городе, такое в деревнях пошло сейчас — все разговаривают на русском языке.

«Как ребенок может үзе өйрәнергә, если с молоком это не впитывается: дедушка с бабушкой, папа с мамой дома с ним по-татарски не разговаривают, если он книги не читает?» Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала

«ЗНАЮТ ТУКАЯ. ЕСЛИ ОЧЕНЬ ТАКОЙ СИЛЬНО ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО РАЗВИТЫЙ, ТО МУСУ ДЖАЛИЛЯ НАЗЫВАЕТ. БОЛЬШЕ НЕ ЗНАЮТ НИЧЕГО»

— Вы со своими студентами в татарской группе театрального училища обсуждаете эти вещи?

— Обязательно! Но, как только перемена, я смотрю, они дальше уже по-русски друг с другом разговаривают… Поэтому у меня такое пессимистичное настроение. Как только между собой начинают общаться, машинально переходят на русский, потому что, если на татарском говорить, надо переводить про себя, начинать думать, слова искать. Ну кому это надо? Лень…

Но мы в училище обо всем говорим. Я мастер курса, отвечаю за 15 детей. Их ведь не просто актерскому мастерству надо учить. Мы набираем неординарных детей, совершенно неординарных.

— Они все неординарные?

— Все неординарные! И задают невероятные вопросы, у них всегда есть свои контрдоводы. Если я на что-то не могу ответить, то вечером прихожу домой, читаю энциклопедию или справочник какой-то. На другой день должен ответить им. Если не отвечу, то потеряю авторитет.

Поэтому с ними разговариваю и на темы литературы очень много. Сейчас даже из татарских школ и из татарских деревень дети приходят и неправильно говорят по-татарски. Литературу совсем не знают. Я в математику не лезу, в биологию не лезу. Когда они поступают в училище, даю книгу татарскую и говорю: «Прочти мне на слух!» Почти никто не может прочитать бегло. И писателей никто не знает. Знают Тукая. Если очень такой сильно интеллектуально развитый, то Мусу Джалиля называет. Больше не знают ничего.

Поэтому приходится насыщать литературой учебный процесс — заставляю читать студентов. Скажем, Амирхана Еники я очень люблю, он очень полезен для работы, у него маленькие новеллы. Заставляю, чтобы они читали эти новеллы и инсценировали их. И мы ставим по этим инсценировкам уже небольшие сцены на втором курсе.

Богословских вопросов очень много задают ребята. Очень много вопросов по истории нашего народа: кто мы такие, почему Алтын Урда и почему булгары? Приходится соответствовать. Когда мы поступали в 1966 году в театральное училище, его директором был Арнольд Львович Шапиро. Он очень любил свое дело и пригласил всех своих друзей-евреев из университета. Нам преподавали лучшие профессора Казанского университета! Я хочу сказать большое спасибо Шапиро: он воспитал большую плеяду татарских актеров, умных и талантливых, потому что собирал самых лучших педагогов.

— Скажите, эти 40 с лишним лет как менялись ваши студенты?

— В 60-е в основном здесь все были из деревень, приходили с настоящим знанием татарской жизни, ритуалов, традиций, с потрясающим произношением татарского языка. Я вот из казанских, в 1966-м поступал, до этого в 5-й школе учился. Я по-татарски не знал почти, пришел на русское отделение поступать. Арнольд Львович Шапиро посмотрел на меня, говорит: «Ну ты посмотри на себя! Что ты будешь играть там? Иванушку-дурачка с таким видом? У тебя татарская морда, даже еще на еврея похож больше, на Иосифа Кобзона». И я пошел на татарский, этюд показал, из-за этюдов меня и взяли, хотя языка не знал.

Но были педагоги, был Марсель Хакимович Салимжанов — звезда, это был его первый актерский курс. В-общем, они умели тогда поставить задачу. И я к дипломному спектаклю уже что-то мог сказать по-татарски.

Так что основной языковой фонд шел у нас из деревни. Начал преподавать, все так и шло, всегда городские хуже знали язык. И вдруг лет 20 лет тому назад начинает приходить интеллигентный красивый татарин (или татарка) с потрясающим произношением, интеллектуально развитый, с широким кругозором. «Откуда?» — «Казанский». Из татаро-турецкого лицея и пошла такая плеяда этих ребят… Но потом все эти учебные заведения позакрывали.

И с городскими опять провал. Еще приходят уже из деревни ребята, из которых очень-очень редко кто с хорошим татарским произношением. А так уже с большим русским акцентом разговаривают по-татарски, много русских слов туда вклинивается.

— Но сильно отличаются ребята городские и деревенские? Или давно уже произошло смешение?

— Да, сейчас уже смешение. Вы посмотрите, как в деревне живут сейчас. В татарскую деревню приедете — двухэтажные дома у всех. Хорошо, зажиточно живут, одеваются модно, интеллектуальный уровень почти одинаковый.

Самое смешное, что городские образованные татары идут на русское отделение. Вот набираем два курса — русский и татарский — в нашем театральном училище. На русском курсе 75 процентов — татары.

«Вы думаете, можно быть в Москве на таком посту [о Равиле Гайнутдине] и не быть актером?! Это очень большой актер, при этом умный, думающий» Фото: «БИЗНЕС Online»

«РАВИЛЬ ГАЙНУТДИН КАК В МОСКВЕ МЕНЯ УВИДИТ: «ЗДРАВСТВУЙТЕ, МОЙ ХАЛЬФА!»

— Вы вообще советуете современному молодому человеку идти в актерскую профессию, особенно если он стоит перед выбором?

— Если перед выбором, не надо! Нам надо, чтобы он пришел: «Я хочу!» Все! Чтобы у него брызги летели: «Я только здесь хочу!» Если выбор — иди в другое место. Здесь такая немножко другая сфера, другая профессия. Вот поработал по профессии, хобби занялся, куда-то на хоккей сходил, на рыбалку, марки собираешь, спичечные коробки, а у нас это же образ жизни. У нас и хобби, и интересы — все театр, понимаете? Репетиция кончилась, куда-то я пошел в другое место, а в голове сидит продолжение репетиции, в подсознании...

— Много настоящих актерских талантов среди ваших студентов?

— Нет. Талантливых много не бывает! Бывают большие художники, есть ремесленники. Но если качественные ремесленники — тоже хорошее дело. Вот я очень много талантливых ребят видел, но лентяи, пьяницы… Кому от этого таланта польза, если он лентяй и алкоголик? Он не проявится во всю мощь свою. А если человек постоянно работает…

Я в первый же день говорю студентам: у нас нет такого, что добился какого-то уровня — и все, остановился. Этого нет. У нас, если остановился, значит, ты пошел вниз. Нам каждый день надо царапаться, лезть вверх. С каждым спектаклем, с каждым отрывком доказывать, что нашел что-то новое, что я талантливее всех. С каждой ролью надо доказывать, каждая роль начинается с нуля.

— Кто ваши самые знаменитые ученики?

— Фарид Бикчантаев у меня учился. У него мастер курса был Марсель Хакимович, а я был одним из педагогов. Люция Хамитова, Рамиль Тухватуллин, шейх Равиль Гайнутдин…

— Вот так вот!

— Да, с Асхатом Хисматовым они на одном курсе учились. Я пришел на четвертый курс, у них горел дипломный спектакль. Марсель Хакимович меня пригласил, полтора года я у них преподавал, поставил дипломный спектакль. Гайнутдин как в Москве меня увидит: «Здравствуйте, мой хальфа!» Говорю: «Я же у вас полтора года только преподавал». «Вы все равно мне хальфа», — отвечает, всегда обнимет и заведет теплый разговор.

— Каким актером мог бы стать нынешний глава ДУМ РФ Равиль Гайнутдин?

— Вы думаете, можно работать в Москве на таком посту и не быть актером?! Это очень большой актер, при этом умный, думающий. Сколько диаспор там? И чеченцы, и узбеки, и арабы. Более 20 лет он со всеми находит общий язык, умеет держать себя, разговаривать. Но дело даже не в актерстве, а в знании психологии. Уроки актерского мастерства основываются на изучении психологии человека, поэтому каждый талантливый актер еще и опытный психолог.

«Я собаку съел в этом деле, знаете, меня трудно удивить, но я задыхался от восторга, когда смотрел «Тормышмы бу?..» (на фото Искандер Хайруллин)» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ВДРУГ ОН ПОКАЗЫВАЕТ НА ТАКОГО ЗАМУХРЫШНЕНЬКОГО, НЕКРАСИВОГО ПАРЕНЬКА…»

— Актер Искандер Хайруллин — это тоже ваша заслуга?

— (Смеется.) Знаете, что самое интересное? Я поступил в театральное училище, у нас педагогами были Марсель Салимжанов и Рафкат Бикчантаев, папа Фарида. Мы выучились, я начал преподавать, Фарид пришел на наш курс и у меня еще учился. Потом он выучился на режиссера, стал преподавать. Искандер пришел на этот курс — Марсель Хакимович и Фарид Бикчантаев преподавали на нем. Вот такая цепочка.

— Согласитесь, что ваш сын — это сегодня лучший театральный актер в Татарстане?

— Спросите у него, он очень умный, даст ответ.

— Вы расстроились, что «Тормышмы бу?..», где Искандер играл главную роль, не получил «Золотую маску»?

— Абсолютно нет! Когда их выдвинули, я сразу понимал, что не дадут, там же требования совсем другие. Я рад, что не дали, потому что, если бы дали, спектакль бы долго не прожил.

Что касается самой работы... Я собаку съел в этом деле, знаете, меня трудно удивить, но я задыхался от восторга, когда смотрел «Тормышмы бу?..». Самое прелестное, что молодой режиссер прочел то, что написал 100 лет тому назад Гаяз Исхаки, переварил, понял, о чем это, и довел эту мысль до меня. И там такие же характеры, как и в «Исәнмесез?!.». Мы и хорошие, и плохие — человек из многих красок состоит. И здесь у Айдара Заббарова просто такой высокий чеховский накал.

Недавно приезжал театр имени Вахтангова, «Дядю Ваню» Римаса Туминаса показывал в Качаловском: вот такое же у меня было. Это старый спектакль, но я сидел и задохнулся с первой сцены: господи, какая энергетика идет, как они играют, как это поставлено! Вроде ничего такого нет, все просто, но как это свежо!

«Он [Айдар Заббаров] закончил у Фарида наше театральное училище. У нас еще очень важно, в чьи руки, к кому попадаешь» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Откуда такой уровень у молодого режиссера Айдара Заббарова?

— Он же закончил у Фарида наше театральное училище. У нас еще очень важно, в чьи руки, к кому попадаешь. Педагогу надо разглядеть, почувствовать. Вот это уже очень тонкая вещь.

У меня в памяти осталось: мы как-то набирали курс, но с Марселем Хакимовичем на гастролях были, за нас выбрали педагоги из театрального училища. И вот мы пришли в комнату, Марсель Хакимович сел, а там все дети очень видные были. И вдруг он показывает на такого замухрышненького, некрасивого паренька: «Ну-ка встань, давай ты мне первый покажись-ка». Тот начал показывать, а это талантливейший Камиль Камалов (ныне уже покойный), который потом прогремел, но не вовремя ушел со сцены. Был очень большим и ярким актером.

И вот Салимжанов зашел и через две секунды показал на него. Педагог должен быть таким. Некоторые слушают на экзамене все три стихотворения от абитуриента. А мне достаточно следующего: первую строчку прочитал, я вижу, глаза есть, вижу, какое нутро, все — беру или не беру. Одна строчка, ну две строчки — все, я уже вижу, здесь могу похвалиться.

«Разве то, что сделал одну пародию эстрадный актер, должен рассматривать парламент республики?! Ну ребята! Это и будет продолжаться, раз наши каждый раз извиняются…» Фото: «БИЗНЕС Online»

«КОГДА ЗАКАНЧИВАЛСЯ ПЕРВЫЙ ПОКАЗ, Я ПОДБЕЖАЛ К ЗАНАВЕСУ И УВИДЕЛ РЕАКЦИЮ МАРСЕЛЯ ХАКИМОВИЧА. ОН СИДЕЛ И ПЛАКАЛ»

— Среди ваших режиссерских работ в различных театрах что наиболее памятно?

— Для меня? Александр Галин, «Ретро». Там у меня был потрясающий случай, когда объединили всех наших камаловских пенсионеров. Пьесу нашли, начали работать, это было что-то невероятно трудное. Приходим, ставим, на другой день они ничего не помнят. Заново все делаем, три-четыре дня на каждую сцену, каждый раз с нуля начинали. Память-то уходит, реакция уже не та. Эта пьеса шла как невероятный шлягер, как комедия в советское время. А тут перестройка, денег не было. И я как-то понял, что тут не комедия, а трагедия. И у нас получился такой удачный спектакль.

Была покойная ныне Рауза Хайретдинова, она спокойно два слова сказать не могла, ей обязательно нужно было посмеяться, помахать руками. А я ее заставил с большим трудом сидеть и просто говорить, без выражения, вспомнить свою судьбу прошедшую. Салимжанов после премьеры мне говорит: «Ты что, ее гвоздем приколотил, что ли?» Когда заканчивался первый показ, я подбежал к занавесу и увидел реакцию Марселя Хакимовича. Он сидел и плакал, потому что все его старики в финале уходили, умирали.

— А вас как режиссера задела та история, которая была в Уфе с вашим спектаклем Альметьевской драмы «Смелые девушки»?

— Опять вы про это... Я ведь тогда и в интервью говорил, что это не последняя обида, будут и другие…

— Претензии к Даниру Сабирову из этой же серии?

— Вот! Ведь история данных обид давняя. Первая история, когда в перестройку Башкортостан и Татарстан назвали себя республиками, соседи начали: «Вы кто такие? Мы башкиры, татар нет». И подхватили эту полемику писатели. Туфан Миннуллин открытое письмо башкирским писателям тогда написал: «Что вы делаете?! Почему вы раздрай кладете между нами?..» И тут же указание, конечно неофициальное, театру имени Гафури — Туфана Миннуллина не ставить. Кто проиграл? Проиграл башкирский зритель. Затем времена изменились, разрешили.

Следующее: 2002 год, перед переписью населения Госансамбль песни и танца РТ посылают с концертом в Башкортостан, поехали, все нормально. А там эти «башкирские комсомольцы» начали организовывать бучу, до рукоприкладства дошло дело. Вызвали ОМОН, автоматчики посадили наш госансамбль в автобус, под охраной автоматчиков коллектив ехал до татарстанской границы! Об этом забыли, но такое было, живые свидетели есть. Потом пошел Альметьевский театр, теперь Сабиров… Разве то, что сделал одну пародию эстрадный актер, должен рассматривать парламент республики?! Ну ребята! Это и будет продолжаться, раз наши каждый раз извиняются…

«Салимжанов творил в советское время, делал советский театр в Советском Союзе, а Бикчантаев уже начал творить в буржуазной стране, в стране бизнеса» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЭТО НЕ ТАТАРСКОСТЬ, А КОНСЕРВАТИЗМ И ЖИЗНЬ ВОСПОМИНАНИЯМИ»

— Давайте вернемся в ваш родной театр. Скажите, что общего и в чем разница между Камаловским театром эпохи Салимжанова и эпохи Бикчантаева?

— Общее — национальный дух, национальные традиции, а отличаются тем, что у каждого театра есть своя эпоха. Не просто режиссер, а вот своя эпоха, этап в развитии любого театра — 25 лет. Заканчиваются 25 лет, мы поворачиваемся, это уже устарело, начинается новое. Это природное явление, другая эпоха, другие выразительные средства, мы люди другие, тем более у нас Салимжанов творил в советское время, делал советский театр в Советском Союзе, а Бикчантаев уже начал творить в буржуазной стране, в стране бизнеса. Выразительные средства на сцене, техника другая стала. Фарид очень талантливый, у него неповторимое  мышление, свое ощущение современности. У многих этого нет.

— Те, кто не любит Бикчантаева и его режиссуру, как раз и считают его слишком европейским и современным, дескать, не служит он татарской нации.

— Я вам сейчас постараюсь объяснить. Вот у нас десятилетку заканчивает в деревне человек, хорошо учился, приезжает, в университет поступает, оканчивает его, здесь где-нибудь в министерстве оклемается, надевает шляпу, берет в руки портфель. Он считает себя интеллигентом, городским зрителем, все время вспоминает свою молодость, то, как они там ложкой из одной тарелки лапшу хлебали. Ему это кажется традицией, татарскостью. Но это не татарскость, а консерватизм и жизнь воспоминаниями.

А у Фарида ощущение современного мира, связанное с тем, что мы не должны только вариться в татарской деревне. Если мы как уважающая себя нация хотим продлиться, то должны быть в тренде всего мирового театрального дела. Вот поэтому ездим, сейчас они в Венгрии, поэтому ездили в Китай, Колумбию, Турцию, в Германии были. Мы в тренде, нельзя выбиваться из общего потока всемирной жизни.

Вы знаете, как в других цивилизованных странах ждут такие гастроли, когда приезжает национальный театр, но с современным мышлением. «Зәңгәр шәл» повезешь — там никто не поймет это. А здесь вот именно национальный колорит, национальный театр, но с общемировыми тенденциями. Когда он оформлен общемировыми интересами, потоком, они очень это любят, им такое очень нравится. И они для себя новый мир открывают.

Я тоже люблю. Приезжают сюда, скажем, венгры или англичане, никогда не беру наушники, я смотрю. Во-первых, любой язык мне интересен. Когда хорошо поставлен спектакль, все понятно без наушника. Меня это убивает, когда из Москвы приезжают критики и начинают смотреть наш спектакль (Шекспира, скажем, или Чехова) и берут наушник! Он же должен наизусть знать данную пьесу! Ребята, это никуда не годится! А я вот смотрю, как живут другие люди, а чувства все одни и те же, но это всегда украшается национальным колоритом. Современный человек вышел и начинает говорить на своем языке — это мне очень интересно, очень дорого.

«Все позволительно в театре, единственно, это должно быть не пошло, а талантливо»Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала

«В «ТИХОМ ДОНЕ» КРУГОМ УБИВАЮТ, КРОВЬ ЛЬЕТСЯ, НАСИЛУЮТ, МЫ ЖЕ НЕ ОСКОРБЛЯЕМСЯ»

— Сейчас еще очень любят оскорбляться увиденным в театре.

— Религиозные чувства оскорбляются? Не оскорбляйся, не ходи, не смотри это. Зачем идти туда, где тебя могут оскорбить, если ты так считаешь? А я вот иду — и меня не оскорбляют.

— Есть же такое мнение: якобы как можно за бюджетные деньги какую-то пакость показывать, матом ругаться со сцены?

— Несколько лет тому назад на малой сцене Качаловского театра выступал знаменитый ярославский театр имени Волкова. Я пошел на спектакль «Два румына». Помните, да? Передо мной ряд, там сидят 8–9 старушек, очень интеллигентных русских женщин, видно, что профессура, завучи, директора школ. Заметно, что они подружки и пришли смотреть спектакль. Если помните, по действию…

— Да, там было много задорного мата.

— …выходит здоровый мужик, весь голый, и говорит матом: «…твою мать! Вы что тут делаете?!» Я смотрю на этих бабушек, думаю, сейчас они упадут. Не упали. Они досмотрели и потом очень горячо аплодировали, потому что воспитаны в культуре театра, а не на улице. Конечно, на улице они услышат такое и справедливо возмутятся, в обществе подобное неприлично, это плохо. Но мы читаем «Тихий Дон». В этом романе кругом убивают, кровь льется, насилуют, мы же не оскорбляемся, а принимаем его за произведение искусства. И спектакль тоже произведение искусства!

Все позволительно в театре, единственно, это должно быть не пошло, а талантливо. Это идет уже от режиссера. Бог наградил человека талантом. Вместе с талантом он ему дает цензора, не чиновничьего цензора, а божественный дар. Понимаете, у талантливого человека кроме таланта созидателя еще есть хороший цензор под названием «хороший вкус».

Хочу вспомнить фильм «Маленькая Вера». Там грязь, действительность показывают, то, как мы в стране недоразвитого социализма жили «счастливо» в нищете и бездуховности. И вот фильм вышел, посмотрели. Встреча с режиссером, актерами; зрители, женщины возмущаются. Встает, значит, одна: «Вот вы режиссер. Как?! Вам не стыдно ставить такие фильмы?!» Режиссер Пичул отвечает: «А вам не стыдно вот так жить?»

Я иногда со сцены вижу: приходят, серьезный спектакль — папа, мама, ребенка 8–9 лет привели. И он с начала спектакля и до конца сидит в планшете. И папа с мамой ничего не говорят, они так смотрят спектакль, смеются, а у них дите это… Ну зачем они привели ребенка сюда? Перед тем как прийти в театр, объясни, куда идем, зачем идем и как вести себя там нужно. Объясни, воспитай! Опять мы к теме воспитания подошли.

— Вы видите человека, с чьим именем будет связана следующая эпоха театра имени Камала? И всегда ли театром должен авторитарно управлять главный режиссер?

— Авторитарно всегда! Если главный режиссер не авторитарен, понимаете ли, с актерами дело будет очень сложное. Тут каждый актер сам авторитарен. Такой бардак начнется! Я не верю, что больших личностей, талантливых людей не будет. Будут, конечно.

Другое дело, когда смотришь на другие национальные театры… Удмуртский театр в очень плачевном состоянии, мордовский. Но на этом фоне цветет якутский театр. В передовых и современных, в авангарде театрального процесса. Вроде у черта на куличках, но вот в авангарде идет! И никто не понимает, как появился данный феномен. Вроде простые якутские ребята это делают. Вот смотрите, они привозили на наш фестиваль «Навруз» года три тому назад Шекспира, «Тит Андроник», редко ставящаяся пьеса, там тема людоедства есть, сцена людоедства имеется. Никто не ставит. Я думаю: ну что, сейчас якуты меня удивят? Удивили, еще как! Я в полуобморочном состоянии был! Понимаете, Шекспир, западноевропейская классика, а спектакль — национальный колоритный якутский театр. Потрясающе! Вот что значит талант! Западноевропейская классика, а спектакль якутский. Просто ах как здорово!

«Все меньше и меньше драматургии. Драматургии нет»Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я ГОВОРЮ: «НО, МИЛ ЧЕЛОВЕК, КРОМЕ ТАЗИ ГИЗЗАТА ЕСТЬ ШЕКСПИР, ЧЕХОВ, ЕСТЬ ОСТРОВСКИЙ НАШ ЛЮБИМЫЙ…»

— У меня ощущение от нашего разговора, что перспективы татарского театра лучше, чем у татарской нации.

— (Смеется.) Нет, в одной упряжке бегут. Это отзвук, оттиск нашего общества. Другое дело, что все меньше и меньше драматургии. Драматургии нет.

— Почему, как вы считаете?

— Личностей нет. Нет людей, которые хотели бы научиться, познать. Вот один наш писатель принес мне пьесу, говорит: «Прочитай, хорошая пьеса». Я прочитал, плохая пьеса. — «Почему?» — «Ну это не пьеса!» — «Почему не пьеса?» — «Ты не знаешь законов пьесы». — «Как не знаю?! Я в университете учился». — «Кого ты читал в университете, когда ты учился?» — «Тази Гиззата всего я прочитал!»

Я говорю: «Но, мил человек, кроме Тази Гиззата есть Шекспир, Чехов, есть Островский наш любимый, есть Лопе де Вега, есть ведь мировая драматургия, их надо читать. Там кладезь знаний всех!» Не читают.

— Даже драматурги и писатели не читают?

— Они даже на премьеру другого драматурга не приходят. Если их спектакль, пьесу поставят, то они приходят; если другого драматурга поставят, то нет. А это же показатель личностного начала.