«Я ХОЧУ УВИДЕТЬ ВОДОПАД ИГУАСУ. ЗНАЕТЕ, ПО-ТАТАРСКИ «СУ» ЗНАЧИТ «ВОДА»

«После России в Бразилии не страшно!» — кричу я, перекрывая шум воды. В голове я еще держу сданную накануне статью с этой фразой в заголовке, а также свое номинальное туристическое прошлое: четыре вершины Урала, Больший кавказский хребет и вылазки выходного дня в пещеру и штольни Камского Устья. Местные ребята недоверчиво на меня косятся снизу вверх, оперевшись на склизкие камни за водопадом. В следующую секунду я соскальзываю, лечу с метровой высоты прямо на них и, судорожно пытаясь уцепиться за протянутые руки, все же погружаюсь под воду, задевая плечом каменистое дно.

На водопад Борхес, что в часе езды от Патросиньо, я собиралась с первого дня переезда в этот трехтысячный городок. Меня перевели сюда на замену другого учителя временно, хотя и с явным расчетом, что город меня покорит, и я не захочу его покидать. В качестве тяжелой артиллерии подогнали географическую справку о наличии в окрестностях сразу двух водопадов. Про свою слабость к ним я проговорилась еще на первой учебной неделе, в рамках презентации «Почему я приехал в Бразилию?». На фоне местных жен и мужей, невест и женихов, бойфрендов и герлфрендов не всегда ожидаемых полов, а еще войны, экономических причин и озвученного желания «нести добро в этот мир» мой ответ произвел неоднозначное впечатление: «Я люблю водопады и хочу увидеть водопад Игуасу. Знаете, в Татарстане, откуда я родом („Это в России!“ — поспешно добавляю, опытным путем считывая по лицам попытки встроить новое слово в один ряд с Казахстаном и Афганистаном)… В Татарстане говорят по-татарски, и по-татарски „су“ значит „вода“. Я подумала, что это хороший знак». Пауза. В глазах, например, сирийцев читается едкое «это, конечно, весомый аргумент». Тишину нарушает поставленный бодрый голос рекрутера: «О, за водопадами ты по адресу!»

«ПРОФЕССОРА-ЭСТРАНЖЕЙРА. НЕ ВИНОВАТАЯ Я, ТАК ЗАДУМАНО»

Через три недели я уже ехала ночным автобусом в кофейный штат Минас-Жерайс. Междугородние автобусы здесь комфортнее всех самолетов, на которых мне доводилось летать (примечание в целях сохранения объективности: в бизнес-классе летать не доводилось): широкие кресла, раскладывающиеся наподобие матрасов нового поколения — в свободную гармошку в полный рост; шторки, позволяющие закрыться не только от дорожных фонарей, но и от соседей; чистота и мощный кондиционер, вернувший меня в русскую зиму. С первыми лучами солнца я выкатилась из автобуса, завернутая во всю имевшуюся с собой одежду. На одной из промежуточных остановок, которую очень боялась проспать, меня и подобрала Джо.

В Патросиньо визит иностранца — событие городского масштаба: первую неделю меня водят по гостям, знакомят с каждым встречным и используют как ходячую рекламу школы, где все преподаватели — иностранцы настолько, что не говорят по-португальски. В существование таких иностранцев местные, судя по всему, не верят и не оставляют попыток обсудить со мной на португальском погоду, кофе, ха’понопоно и последние сериалы на Netflix. Порой я вживаюсь в роль глухонемого собеседника настолько, что после очередного вопроса, смысл которого неуловимо от меня ускользает, я молча протягиваю флаер школы, мол, профессора-эстранжейра, не виноватая я, так задумано. К концу недели в школе прибавляется три новых ученика, по-прежнему проверяющих меня на прочность вопросами на португальском, а я уже начинаю иногда их понимать. После того как мы преодолели серьезный барьер принятия, меня обучили местным ругательствам — где-то треть речи окружающих сразу стала мне понятна.

Я осмелела достаточно, чтобы шопиться и ходить в кафе-мороженое и не начинать диалог с фразы «eu não falo português», а иногда и вовсе обходиться без нее. Одним из результатов моей смелости стало самостоятельное посещение фрутарии — брести с тележкой вдоль рядов с зеленью, выбирать на неделю овощи и фрукты теперь мое любимое хобби. Разобраться, что из этого овощ, а что фрукт, еще интереснее, учитывая, что деление последних у бразильцев достаточно символическое: спелый манго можно подать как десерт, а недозрелый — потушить с овощами; бананы, в зависимости от сорта, можно и нужно жарить, как картошку фри. Кокос — еда, вода и, кажется, самая кровь бразильца — должен присутствовать дома в любом виде. Вредности вроде Coca-Cola (которая здесь еще слаще), крекеров, попкорна и ирисок здесь поглощаются исключительно под novela — закрученные классические сериалы с витиеватой любовной линией — или в поездке. Например, на пикник.

«РЕБЯТА ИСПОЛЬЗУЮТ ВСЕ СВОЕ АКТЕРСКОЕ МАСТЕРСТВО, ИЗОБРАЖАЯ ТРУП»

Пикник в провинциальном городе организуется на удивление просто: в ходе урока дождливым вечером (а в это время года здесь каждый первый вечер дождливый) teacher «случайно» упоминает водопады. Студенты, все как один, занятые в производстве кофе, приходят на занятие сразу с работы в фирменных бежевых рубашках из плотного хлопка, джинсах и кожаных почти ковбойских сапогах, на которых осела красная пыль с плантаций, задерживаются после урока на пятиминутные переговоры и вот уже вычисляют количество машин, необходимых для перевозки всех желающих, включая полное семейство Джо и десяток друзей друзей каждого.

В ближайшую солнечную субботу (которая выпадает не каждую неделю) все собираются вместе, чтобы еще несколько часов обсуждать, получится ли проехать после затяжных дождей, сопровождающихся переходом на зимнее время. Пока я вникаю в новые для себя приметы и сгораю от нетерпения, все единогласно решают рискнуть, и через час мы уже трясемся по бездорожью среди облака сухой красной глины в составе вереницы из 8 машин. На очередном крутом спуске Джо сдается и паркует свой трехдверный фордик на обочине, пересаживая трех дочерей и меня в кузов пикапа. Устроившись на запасном колесе и придерживая рукой переносной холодильник с сыром, ветчиной и напитками, мы еще с десяток минут барахтаемся между кустарниками кофе. Зеленые ягоды проглядывают на ветках, красная от глины дорожная пыль забивается в складки одежды, красит пятки и ладони.

После мучительного пешего спуска уже сводит мышцы ног, но я храбрюсь и иду купаться первой, немного посмеиваясь над ребятами, которые еще баламутят воду, пытаясь достать ледяными брызгами до товарищей. Зубы от холода стучат у всех, кроме меня: вода температуры послеполуденной Волги в июле кажется неожиданно теплой. Пока остальные девчонки растирают крем от солнца и мастерят бутерброды, я плыву к самому водопаду впереди ребят. Несмотря на то что мы быстро выясняем мою неспособность плавать достаточно хорошо, чтобы проплыть под водопадом, мощный поток воды буквально втаптывает пловца на глубину, отрезая путь вперед и назад, — я не сдаюсь.

Переглянувшись, ребята делятся на два лагеря: первые используют все актерское мастерство, изображая труп, и выразительно оглядываются на водопад как на причину. Двое самых красноречиво-подтянутых плывут прямо к нему: они пропадают из вида на долгие секунды, после чего первая фигура поднимается за водопадом, судорожно цепляясь руками за воздух. Несколько дополнительных секунд — и еще менее грациозно всплывает второй пловец и хватается за скалы. Спикер от первой группы выразительно на меня оглядывается.

Тем временем вторая группа, посовещавшись, тихонечко подталкивает меня в сторону, пока я не упираюсь в массивный валун — первый в череде таких же, образующих скользкую подводную тропинку по краю озера. Идти по ним никто не решается, поэтому все перемещение сводится к перекладыванию пятой точки с одного подводного камня на другой. На втором валуне нас догоняют несколько визжащих девушек, и этот факт мгновенно притупляет мое чувство опасности. В паре метров от самого водопада глаза уже сложно держать открытыми — солнце отражается от брызг, будто повисших в воздухе, и искажает пространство; мельчайшие капли обволакивают тебя как туман, делая воздух необыкновенно плотным, напрочь лишая кислорода. Этот участок хочется пройти как можно быстрее, и все начинают суетиться. На краю водопада девушка одного из моих студентов — говорливого Леандро — поскальзывается и берет паузу. Леандро, причитая как татарская прабабушка, стоит над ней, закрывая от падающей воды, которая гулко разбивается о его спину с частотой три удара в секунду.

Меня накрывает нетерпение, спортивная злость и чувство собственного превосходства: я обхожу ребят и выныриваю по другую сторону от водопада. Чуть глубже в скале вижу защищенную от мелкой мороси площадку и сидящих на камнях пловцов — до них рукой подать. Направляюсь к ним, слышу окрики, мол, «стой, сейчас заберем», снисходительно улыбаюсь. Вижу отличный камень в форме велосипедного седла чуть выше остальных — до него всего-то два перехвата. «Почти Камское», — решаю я, вспоминаю фразу, засевшую в голове, и, совсем расхрабрившись, кричу ребятам, не заботясь о переводе: «После России в Бразилии не страшно!»

«РЕБЯТА ТАК ДОЛГО ИЩУТ СПОСОБ МЕНЯ ЭВАКУИРОВАТЬ, ЧТО Я ПОЧТИ НАСТРАИВАЮСЬ УМЕРЕТЬ НА МЕСТЕ»

Собрав остатки сознания после падения, я выныриваю прямо под холодный поток воды — она бьет меня по плечам и макушке, оглушает и заволакивает глаза. Рывком меня выдергивают обратно под свод пещеры, тупая боль сменяется болью острой, и я ору что-то нечленораздельное, но с американским акцентом, подсмотренным в фильмах. Ни на секунду я не выхожу из образа English teacher не из принципа, а из банального намерения быть услышанной и спасенной. Кричать в темноту надоедает секунд через 10.

Разлепив глаза и стерев с лица слюни и сопли, приземляю дрожащее тело на кромку одного из камней и пробегаю взглядом сначала по испуганным лицам вокруг, потом — по гудящим ногам и рукам. Я выгляжу как главная героиня голливудского блокбастера, попавшая в «разогревочную» автокатастрофу еще до основной погони: вся в едва румяных ссадинах и ушибах,  разбросанных по телу. «Лицо!» — вспоминаю я. Таращу глаза на  подоспевшего некогда сообразительного Леандро и, отчаянно жестикулируя, выдыхаю почти басом: «Face — okay?» Тычу указательными пальцами на лицо, затем поднимаю оттопыренные большие пальцы вверх. Ни малейшей тени понимания не пробегает по лицу бледного собеседника. Продолжаю пантомиму дальше: открываю воображаемое зеркальце, ловлю в нем воображаемое отражение и пронзительно театрально вскрикиваю. От испуга в воду плюхается паренек с соседнего камня, все смеются, и вскоре меня тоже пробирает смех. «Бьютифул!» — выкручивается кто-то, припомнив лексику пройденного накануне урока. Я строю скептическую гримасу, и компания вновь разражается хохотом.

Ребята так долго решают, как меня эвакуировать, что я почти настраиваюсь умереть на месте. К бурному обсуждению на португальском присоединяется жестикуляция, и я могу бегло ознакомиться с вариантами: меня могут тащить на спине или на плече, за мной могут вернуться с большим полотенцем вместо носилок и тащить вчетвером. В конечном итоге перекричавший всех доброволец протягивает мне руку и поднимает с насиженного камня. Ободряюще улыбается, показывает жестом «за мной» и бодро идет к другому краю водопада. Я вприпрыжку несусь за ним, прикидывая, могла бы я такое сделать в состоянии болевого шока при наличии переломов? Напоровшись на очередной острый камень и взвизгнув, мне пришлось признать, что болевого шока у меня нет, как и перелома, так что спасать меня будут менее героически, чем планировалось.

Через минут 10, в обход водоема, мы вернулись к лагерю. На мои колени вылили кружку воды, зачерпнутую в реке и, перевязав самую несимпатичную ссадину футболкой, оставили с пустыми бокалом в руке. «Beer?» — многозначительно кивнул другой студент, Уго, на заполненную сумку-холодильник. «Vodka!» — чистосердечно отозвалась я, думая о варианте понадежнее продезинфицировать рану. И только потом со стыдом осознала, что целое занятие, посвященное избавлению от стереотипов о России, только что было успешно обнулено в сознании жителей Патросиньо.

С водопадов мы уехали спустя еще несколько часов. По отвесной тропинке к авто я шагала почти самостоятельно, не забывая мысленно рассуждать, что выбрала максимально неудачное место, чтобы травмироваться: 3 минуты вброд цветущей реки, 10 минут по камням, 20 минут строго вверх по лестнице из камней и подсушенного подобия лиан, час на машине до ближайшего города с населением в 3 тыс. человек, ночь езды до города, где есть аэропорт, из которого за сутки, две пересадки и 3 тыс. реалов я смогу добраться до места, где можно расплакаться на родном языке и быть понятой.

В книге «Автостопом по Галактике» был описан странный сигнал, который издал инопланетянин родом с окрестностей Бетельгейзе, когда готовился умирать на нашей родной Земле: «В самых отчаянных и безвыходных ситуациях под воздействием стресса каждое живое существо испускает сублиминальный сигнал — этакий жалостный вскрик, абсолютно точно выражающий своей силой, насколько далеко находится это существо от места своего рождения. На планете Земля от места своего рождения сложно удалиться дальше чем на 16 тыс. миль, что, в сущности, совсем рядом, и испускаемый сигнал слишком слаб, чтобы его уловить».

«После планеты Земля уже ничего не страшно, — совершенствую я свою мысль, выходя из hospital. — Но, пока я на этой планете, стоит быть осторожнее». Шутливое заключение врачей выглядит так: «Падение с водопада. Цела, физически здорова; на голову, возможно, больна». И мне приходится с ними согласиться.