Павел Чиков Павел Чиков: «Про 37-й год говорят ровно с того момента, как Владимир Путин стал даже еще не президентом, а премьер-министром. И есть масса признаков того, что жизнь стала точно не веселей. И свободы стало существенно меньше» Фото: Сергей Елагин

«ЕСЛИ ВАМ НУЖНА ЮРИДИЧЕСКАЯ ПОМОЩЬ И ВЫ МОЖЕТЕ СЕБЕ ЭТО ПОЗВОЛИТЬ, ТО ВЫ ДОЛЖНЫ ЕЕ ОПЛАТИТЬ.»

— Павел Владимирович, каков теперь правовой статус «Агоры»? Вы просто сообщество правозащитников или все-таки где-то есть юридическое лицо, от имени которого вы ведете дела? (Андрей Михайлович) 

— Последний наезд властей, который закончился исключением «Агоры» из реестра юридических лиц, мы истолковали как желание властей того, чтобы у нас не было юрлица. Мы решили: раз власть не хочет — не будет. Это было два года назад. Международная «Агора» на сегодняшний момент это объединение юристов и адвокатов. Грубо говоря, клуб по интересам. Мы встречаемся, общаемся, вырабатываем общую политику. Но нет никакой финансово-хозяйственной деятельности.

— Вы такой юридический Telegram, ключей от которого нет ни у кого?

— Ключей нет. У каждого адвоката есть своя практика, есть в команде два адвокатских бюро — казанское и московское. Наши казанские адвокаты на платной основе ведут знаковые дела в Татарстане, которые к правозащитной деятельности не имеют отношения. Но их финансово-хозяйственная деятельность — это только их деятельность. Например, четыре адвоката, которые защищают Telegram, все из разных мест, и никто из них по этому делу никаких денег не получает.

— Поддерживают ли вашу работу международные правозащитные структуры, какие-то фонды или благотворители? Страшно представить, сколько стоит оплата труда такого количества адвокатов, особенно с учетом того, что вы, насколько я понял, не берете со своих клиентов денег за работу. (Alexey)

— Начнем с того, что раз нет юридического лица и финансово-хозяйственной деятельности, то нет и никакой гонки за деньгами. У каждого юриста и адвоката своя история. С одной стороны, порой адвокаты работают бесплатно по какому-то знаковому делу, потому что это формирует ему имя. Например, Telegram мы воспринимаем как возможность войти в эту сферу, зарекомендовать себя, зафиксировать свой статус. С другой стороны, есть оплачиваемые дела. В связи с тем, что власти не разрешают в правозащитной деятельности использовать зарубежные средства, у нас подход стал простой: если вам нужна юридическая помощь и вы можете себе это позволить, то вы должны ее оплатить.

— То есть раньше правозащитная помощь была бесплатной за счет зарубежных фондов, а сегодня стала платной?

— Да, и это даже лучше. Люди обращались к нам и говорили: мы пострадали от режима, и вы нам должны бесплатно дать адвоката. А сейчас люди понимают, что эта работа должна быть оплачена. Если вы оплатить не можете, но ваше дело настолько интересное, то мы можем заняться им без денег. Или ищем какие-то возможности. Более того, когда надо защищать кого-нибудь из участников протестных акций — экологов, антифашистов, — они между собой собирают деньги на адвокатов. Это стало обычной практикой.

— Международная обстановка обострилась, западный мир ополчился на Россию, санкции и антисанкции... В этой обстановке не изменилась деятельность Европейского суда, не чувствуется ли давление на него и политизирование его решений? (Яков М.)

— Изменения в работе суда никак не связаны с политическими событиями. Любой суд очень консервативный орган, и на нем внешние турбулентности сказываются в последнюю очередь. Изменения связаны с тем, что ЕСПЧ сильно разросся во второй половине 90-х годов, потому что после развала СССР многие новые государства стали членами совета Европы, и через некоторое время пошел шквал жалоб. В Европейском суде накопился гигантский массив нерассмотренных дел, и лет 10 назад они преступили к реформированию. Чтобы сохранить эффективность суда, ЕСПЧ постепенно упрощает процедуру рассмотрения жалоб и тем самым увеличивает степень проходимости. Сейчас он заканчивает разбор массива старых дел. У нас, например, есть дела, поданные в 2006–2007 годах, которые до сих пор не рассмотрены.

— Какую сумму для выплаты присуждает ЕСПЧ за смерть человека по вине представителей власти?

— 60 тысяч евро.

— Вот если бы миллион евро, чтобы не повадно было! Жизнь человека бесценна...

— Я с вами согласен, но все познается в сравнении: российский суд присуждает порядка 40 тысяч рублей.

«АБСОЛЮТНО НЕЦЕЛЕСООБРАЗНО СОЗДАВАТЬ НКО»

— Насколько вообще реально сейчас получать гранты на правозащитную деятельность? (Alexey)

— Есть бюджетное федеральное финансирование. Но, на мой взгляд, сегодня невозможно создать правозащитную организацию и получить под нее деньги. Сначала надо понять, как финансировать, и только потом продумывать какую-то деятельность. Может быть, найдутся богатые люди, которые готовы как-то поддерживать. При желании сегодня можно это делать так, чтобы власти не отследили. А международных программ стало меньше. Практически все американские фонды свернули свою деятельность по России, европейских стало гораздо меньше.   

— Это хорошо или плохо? Все-таки западные фонды — это способ вмешательства сторонних сил на территории России...

— Я считаю, люди, которые хотят монопольно контролировать власть всю свою жизнь и передать ее по наследству, не имеют права предъявлять претензии другим людям, которые пытаются на что-то претендовать. Все, точка! Это не те люди, которые имеют право предъявлять какие-то претензии. 

— А бюджетные российские гранты, наверное, и не стоит брать — замучают проверками?

— Нами как юристами по делам НКО пять лет назад сформулирован тезис, который актуален до сих пор: стоимость владения некоммерческой организацией в России запредельная, поэтому не имеет смысла создавать НКО для ведения какой бы то ни было деятельности. Если вы хотите заниматься какой-то гражданской деятельностью, общественно-полезным делом, не надо использовать некоммерческую организацию как форму. Именно потому, что замучают отчетностью и проверками. Сложность начинается даже с момента регистрации НКО. Во-первых, это дороже, чем ООО зарегистрировать, во-вторых, с первого раза не получится, вы потратите 6–12 месяцев для того, чтобы создать организацию. Затем банки сообщают финансовой разведке обо всех ваших сделках и переводах.

Как руководивший разными НКО с 2001 года я скажу: сейчас абсолютно нецелесообразно создавать некоммерческую организацию. Единственный формат, который может быть, это если у вас есть коррупционные связи среди тех, кто выдает бюджетные средства на НКО, и вы на «подсосе» работаете у них. Но это фактически другой вид деятельности. Или у вас такой фонд, как у Чулпан Хаматовой, которая имеет «крышу» на самом высшем уровне, гарантирующую большие поступления денег. И к ней не будут предъявлять никакие претензии до тех пор, пока она время от времени поддерживает политический курс.

— Как могли Павла Чикова, члена совета при президенте РФ по правам человека, преследовать как руководителя правозащитной НКО «Агора»?

— Эта шизофрения не в моей голове, а в какой-то другой... Для меня-то что здесь правозащитная деятельность, что там.

— Этот совет по правам человека, наверное, как некая витрина?

— Уже нет. Когда был таковым, не было такого «раздвоения личности», как сейчас. Создан он был в конце 2012 года, и весь 2013 год мне очень нравилось работать в совете, потому что именно тогда «бешеный принтер» печатал огромное количество репрессивных законов. А СПЧ был как Баба Яга, которая всегда против. Причем выступал единодушно! Сейчас, к сожалению, не так.

И большой вопрос — переживет ли совет это лето. Правительство сформировано, следующий этап — формирование руководства силовых структур, а параллельно с этим должны решаться кадровые вопросы губернаторского корпуса и администрации президента. А совет по правам человека воспринимается как общественный институт при администрации президента. Останется ли Федотов как советник президента, останется ли нынешняя структура различных советов при президенте? Все последние годы роль администрации бесконечно растет, и она становится все более значимым в политическом смысле органом. Зачастую более значимым, чем правительство. Администрация президента будет меняться, поэтому не исключено, что изменение претерпит и СПЧ.

«С его [Максима Шевченко] позицией по казакам я согласен. По 5 мая наши юристы ведут почти 150 дел по стране, в том числе связанные с избиением полицией и казаками»Фото: «БИЗНЕС Online»

— Недавно Максим Шевченко демонстративно покинул совет при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, членом которого являетесь и вы. Вы согласны с позицией Шевченко? (Наталья Миронова)

— С его позицией по казакам я согласен. По 5 мая наши юристы ведут почти 150 дел по стране, в том числе связанные с избиением полицией и казаками.

— Почему совет по правам человека не собрался, не прокомментировал эту ситуацию?

— Если мы говорим про вопрос, связанный с казаками и их привлечением, то у меня нет разногласий с Максимом Шевченко. А что касается деятельности совета, то совет, на мой взгляд, не тот орган, который может повлиять на принятие этого решения. Мне кажется, что нельзя совет делать «крайним» в истории с избиением участников протестных акций казаками.  

— Но это же хоть какой-то инструмент! Тем, что совет не собрался по этому поводу, он не потерял лицо?

— Во-первых, у СПЧ нет одного лица. Там разные люди и совершенно с противоположными взглядами и задачами своего членства в этом совете. Во-вторых, с 2014 года, с Крыма, СПЧ много раз не вставал в позицию, в которую, на мой взгляд, должен был встать.

— Как, по-вашему, должна быть устроена работа совета по правам человека, чтобы был результат? (Наталья Миронова)

— В нормальном демократическом государстве никакие советы по правам человека не нужны. Есть суд, есть парламент, есть парламентские расследования, есть средства массовой информации! Квазиорганизации, которые создают иллюзию защиты прав человека в глазах власти, не нужны. Если СПЧ будет ликвидирован, я к этому спокойно отнесусь. В нашем зазеркалье это тоже будет политический жест.

— Вы видите эволюцию в развитии страны, гражданского общества?

— Оптимизм — иррациональное чувство. Это состояние души — человек либо оптимист, либо пессимист. Я оптимист. И оптимист всегда найдет какие-то фактические обстоятельства, подтверждающие его внутреннее душевное состояние.

«Первый раз, когда увидел Путина вживую, был 2001 год, первый гражданский форум. А с Ходорковским впервые встретился в 2003 году. После его освобождения мы виделись несколько раз на разных мероприятиях»
Фото: kremlin.ru

— Вы общались с Ходорковским, а теперь общаетесь с Путиным...

— Нет, эволюция не такая была. Первый раз, когда я увидел Владимира Владимировича Путина вживую, это был 2001 год, Кремлевский дворец съездов, первый гражданский форум. Мне было 23 года, и я уже был в числе участников этого форума. А с Михаилом Борисовичем Ходорковским я впервые встретился в 2003 году. И с тех пор мы время от времени встречались. После его освобождения мы виделись несколько раз на разных мероприятиях.

— Тет-а-тет с Ходорковским общались?

— Общались. У нас есть точки соприкосновения. Во-первых, «Агора» работает на поляне правозащитного проекта «Открытой России», адвокаты в контактах, наша деятельность пересекается. Во-вторых, наш адвокат Ирина Хрунова почти два года была одним из адвокатов Михаила Борисовича. Но никаких совместных планов и никаких денег Ходорковского у «Агоры» нет.

— В чем феномен Ходорковского? Такое ощущение, что после выхода из колонии и отъезда на Запад он сильно сдал в своей активности, идейности...

— У меня мнение очень простое: человек, который был самым богатым человеком страны, возглавлял самую мощную и динамично развивающуюся компанию, потерявший все это и отсидевший 10 лет в тюрьме, имеет право на то, чтобы делать все, что ему захочется. И я не вправе критически оценивать то, что он делает. Это первое. Второе: он довольно много делает, они ведут несколько медийных проектов. По правозащитной программе они ведут много уголовных дел, заведенных в отношении участников протестных акций. Ту работу, которую мы первыми начинали в декабре 2011 года, сегодня в Москве ведут несколько групп, и это очень хорошо.

«Кому-то кажется, что мы в состоянии войны находимся, кому-то нет. Я скорее стою на той позиции, что эту войну придумали и спровоцировали, искусственно создали именно с нашей стороны — российские власти, в самых разных целях» Фото: Сергей Елагин

«У НАС ЛЮБОЙ ВОПРОС РЕШАЕТСЯ ЧЕРЕЗ УГРОЗУ УГОЛОВНЫХ ДЕЛ»

— Мне кажется, что власть в России, в пылу патриотизма и якобы внешней агрессии, совсем задавила свободу слова, преследуют за высказывание собственного мнения о фактах истории и действительности. Это действительно так или мне только кажется? Возвращаемся в советское время, а скоро и в 37-й год? (Илья Петрович)

— Про 37-й год говорят ровно с того момента, как Владимир Путин стал даже еще не президентом, а премьер-министром. В том тренде, что чекисты возвращаются, мы находимся почти уже 20 лет. И есть масса признаков того, что жизнь стала точно не веселей. И свободы стало существенно меньше. Но вопрос этот очень общий, абстрактный, он скорее субъективный: кому-то кажется, что мы в состоянии войны находимся, кому-то нет. Я скорее стою на той позиции, что эту войну придумали и спровоцировали, искусственно создали именно с нашей стороны — российские власти, в самых разных целях.

Патрушев недавно в Китае заявил: борьба с доминированием США, борьба за многополярный мир... Но раз вы определили противника, то, наверное, надо открывать фронт. А может, люди просто не хотят отдавать власть и ресурсы, которые они за эти 20 лет приобрели, и мы уже видим признаки того, что все это хотят передать по наследству. Может быть, за так называемой защитой суверенитета страны скрывается желание передать по наследству все «завоеванное»? Можно же по-разному это воспринимать. А может, существует и то и другое. В принципе, одно не исключает другое. Это вопрос точки зрения.

«Патрушев недавно заявил: борьба с доминированием США, борьба за многополярный мир... Но раз вы определили противника, то, наверное, надо открывать фронт»
Фото: kremlin.ru

Лично мне кажется, что происходит не то, что должно происходить. И страна точно движется в сторону от демократии и цивилизованного общества, от нормально работающих государственных институтов. Есть масса признаков того, что это именно так: суды у нас не работают, парламент не работает, большинство СМИ не такие, какими они должны быть, гражданское общество у нас совершенно подавлено, стимула для развития нет никакого.

Происходит радикализация протестов, то есть любой обычный протест сегодня выглядит как политический и радикальный: если вы боретесь против мусоросжигательного завода, значит, вы радикалы. Вот до какого уровня дошло! Происходит тотальная политизация и радикализация абсолютно всего. Это эскалация, и, естественно, правоохранительные органы во всем видят чью-то «руку», чье-то злое намерение. А когда им это кажется, они оформляют «доказательства» в виде уголовных дел. Такова логика власти. У нас любой вопрос решается через правоохранительные органы и угрозу уголовных дел. У нас даже вопрос с татарским языком сопровождался предупреждением прокурора о недопустимости экстремистских действий. Здесь тоже проходит фронт? Фронты у нас начинают плодиться, везде мерещатся враги, надо занимать круговую оборону, и силовики становятся борцами за все хорошее, против окружающего всего плохого...

— Противостояния России с Западом нет, вы считаете? Разве доминирование США — это не объективно?

— Люди, которые сидят за красным забором, конечно, считают, что противостояние есть. Чем дальше россияне находятся от этого краснокирпичного забора, тем меньше они так считают. Никакой однополярности не было! Интересы Европейского союза и интересы США не пересекаются и прямо противоположны по многим позициям. Я уж не говорю про Китай и разных других игроков. Утверждение, что мир однополярный, а мы воюем за многополярный, изначально неверно. Оно даже не неверное, а искусственно сконструированное.

— Об однополярности мира впервые заявил Евгений Примаков...

— Что, Примаков сказал, что Китай не имеет собственной внешней экономической и политической повестки? Когда я в Кейптауне вошел в зал аэропорта, я увидел надписи на двух языках — английском и китайском. Оказалось, в Китае есть целое министерство Африки! А уж про Юго-Восточную Азию я вообще не говорю...


«ПРИВИВКА «ДАЛЬНИМ» ДЕЙСТВУЕТ, НО ПОПЫТКИ РЕЦИДИВА ПРОДОЛЖАЮТСЯ»

— Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию с произволом силовых структур — полиции, следственного комитета? После случая в ОП «Дальний» в Татарстане вроде поутихли, вы даже хвалили наше МВД. Но все забывается со временем и может повториться... (Аркадий)

— Прививка «Дальним» действует, но попытки реанимации и рецидива продолжаются. Наша роль — сдерживать этот процесс. Если жалоба приходит, ни одна из них не остается без внимания. Мы ведем десяток дел о применении насилия сегодня. Следственный комитет возбуждает дела не всегда, прокуратура иногда отменяет постановления о возбуждении. Есть некоторые трения между СК и прокуратурой по делам о пытках в полиции. Прокуратура стоит на позиции полиции, следственный комитет стал с меньшей охотой возбуждать дела в отношении полицейских.

Хотя бывают ситуации пограничные, и у нас даже был случай, когда по одному и тому же делу к нам одновременно обратились потерпевший и сотрудники полиции. Было задержание нетрезвого водителя с последующей потасовкой и полученными телесными повреждениями обеими сторонами. Уголовное дело было возбуждено в отношении сотрудников полиции, после чего к нашим юристам обратились и те, и другие. В итоге выяснилось, что есть серьезные сомнения в обоснованности возбуждения уголовного дела в отношении полицейских.

Дела о насилии в полиции остаются крайне чувствительными для всех игроков и важнейшим сдерживающим фактором от падения в повальное насилие, которое стоит буквально за углом всегда. Пока будет сохраняться нынешнее отношение основных игроков к этой теме, мы будем чувствовать себя в большей безопасности от полицейского произвола.       

— Вот всё пишут про произвол в полиции и местах заключения, а ведь произвол чинят и в учреждениях здравоохранения и школах. Попробуй, докажи, что врач сделал все правильно, а больной сам по себе помер... Или в школах: как докажешь, что учителя издеваются над учениками своими шуточками и кличками? Пусть и нерадивые, но это все-таки дети... Кому жаловаться в таких случаях? В полицию — бесполезно... (Альфия)

— Работников всех бюджетных учреждений мы воспринимаем как представителей власти. Даже учитель в классе — представитель власти. Если ученик пострадал — физически или иначе, то это, конечно, вопрос прав человека. У нас три направления: первое — если ученик пострадал физически, второе — поборы в школах, третье — это детские суициды.  

— Одно время увеличилось количество детского суицида, а сейчас практически ничего не пишут об этом. Что-то изменилось в лучшую сторону, что-то было предпринято властями? Или просто стали умалчивать такие факты? (Маршида)

— Сложная ситуация продолжается, каждый случай детского суицида это трагедия. Май — самый рисковый период, когда идут все экзамены. По официальной статистике, в 2017 году в Татарстане зафиксировано 13 детских суицидов (в 2016 — столько же) и 53 попытки самоубийства (в 2016 году — 78). В 8 завершенных случаях это были юноши, в пяти — девушки, один ребенок был 11 лет, остальные — старше 14. В последние годы в республике наблюдается значительное снижение случаев суицида среди детей: в 2006–2007 годах было зафиксировано самоубийство 68 несовершеннолетних. В Татарстане самый низкий уровень детских суицидов среди регионов ПФО. Еще один факт: в апреле 2017 года президент РТ признал, что в республике не зафиксировано случаев доведения детей до самоубийства через социальные сети. То есть разговоры о том, что во всем интернет виноват, не соответствуют действительности.

— Кто потенциальный ответчик в случае суицида ребенка? Родители, учителя?

— За все, что происходит с ребенком, отвечают взрослые так или иначе: либо они не досмотрели, либо не учли, либо не выявили и так далее. Да, с родителей никто ответственность не снимает, но они не являются профессиональными педагогами и психологами, они зачастую не умеют выявить признаки ранних психологических проблем. А суициды, как правило, связаны с образовательным процессом, следовательно, учителя должны были обратить на это внимание.  

— Кто к вам обращается в таких случаях?

— Мы стараемся сами проявить инициативу. Выходим прежде всего на родителей, потому что в случае гибели ребенка они являются пострадавшей стороной. Сейчас у нас таких дел нет, но каждая такая история должна быть предметом очень тщательного расследования, и не только внутри следственного комитета, а вообще надо выяснять, что там произошло. 

«Сегодня следственный комитет пытается сформировать следственно-судебную практику уголовной ответственности врачей. Это сверхчувствительная тема, врачи воспринимают это как атаку на себя»
Фото: ©Алексей Куденко, РИА «Новости»

«СК НАЧАЛ БОЛЬШУЮ КАМПАНИЮ УГОЛОВНОГО ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ВРАЧЕЙ»

— А по поводу здравоохранения — у врачей какая ситуация?

— Что касается здравоохранения, то в последнее время это становится все более актуальным, потому что два года назад Александр Бастрыкин начал большую кампанию уголовного преследования врачей из-за халатности и неоказания медицинской помощи. Параллельно идет кампания, направленная на защиту самих врачей от пациентов. Есть масса дел о нападении на врачей. Медицинское лобби в России очень мощное, одно из самых мощных. «Своих» врачи не сдают. Проблема заключается в закрытости, и любые попытки поставить под сомнение диагноз или ход лечения вызывают мгновенные конфликтные ситуации. Поэтому есть противостояние между страховой медициной и системой здравоохранения, а также небольшим количеством судебно-медицинских экспертов, которые готовы критически оценивать действия гражданской медицины.

Сегодня следственный комитет пытается сформировать следственно-судебную практику уголовной ответственности врачей. Это сверхчувствительная тема, врачи воспринимают это как атаку на себя. Но как часто в России бывает: идет кампанейщина, зачастую это делается негодными методами. Уголовные дела — не главный метод решения этого вопроса. Нужно создавать систему саморегулирования и, безусловно, нужно ломать медицинское лобби. Повышать ответственность и прозрачность нужно, но эту проблему не решить ростом числа уголовных дел в отношении врачей. С врачами примерно так же, как с тюрьмой: пациент в руках врача, медицинская документация в руках врача, экспертиза в руках врача. Я часто говорю, что врача посадить сложнее, чем полицейского, потому что полицейский задержал человека, побил его и выпустил. А человек пойдет к травматологу, к юристу, к журналисту... Пациенты не так себя ведут, потому что болячки продолжаются, и тебе еще обращаться ко врачу.

Но так, как сегодня делается в России, — так не должно решаться. Более того, если врача посадили, то пострадавшему пациенту от этого какой плюс? Должны быть компенсации, и они должны быть разорительными! Кто их должен платить? Больницы. Кто присуждает компенсации? Суды. А у нас суды присуждают смехотворные компенсации. Цена жизни – копейка! Методы, которыми решается проблема качества медицинской помощи, не годные. Доводы врачей зачастую убедительны: как оказать качественную помощь, когда лекарств нет, оборудования нет, подготовки специалистов нет? В России нормальной медицины нет, она очаговая, по отдельным направлениям... Проблемы есть, но решать их надо не уголовными делами. Сейчас получается, что следственный комитет своей кампанейщиной провоцирует противостояние с врачебным лобби. Пациент от этого выигрывает? Нет! Никто не рассматривает ситуацию с позиций пострадавшего человека и разруливать эту ситуацию не стремится. 

«Мы все — осознаем это или нет — погружены в юридические процессы. Возможно, для большинства ваших читателей семейный адвокат, как и семейный врач — это из области американского кино, но это то направление, в котором все будет развиваться» Фото: Сергей Елагин

«ЕСЛИ ГОСУДАРСТВО ЛИШАЕТ СОБСТВЕННОСТИ, ОНО ДОЛЖНО АДЕКВАТНО КОМПЕНСИРОВАТЬ»

— Если вы в курсе, прокомментируйте тему расселения аварийного жилья в Татарстане по федеральной программе в свете статьи 35 Конституции РФ. Людей шантажом, угрозами, насилием просто-напросто загоняют в ипотеку либо выгоняют на улицу... (Александр Кишев)

— Одна из дорог по генплану Казани проходит как раз через мой участок. Из некоторых источников узнала, что компенсация за дачный участок совсем мизерная или вообще ее может и не быть. Каким образом мне максимально обеспечить свою финансовую и жилищную сторону? (Елена)

— По ипотеке ответить я не готов, а общий подход в подобных вопросах такой: если государство лишает кого-то собственности, оно должно адекватно компенсировать. Это вопрос права на собственность, есть отдельная статья в Европейской конвенции, большая практика Европейского суда по этому вопросу. Мы ведем такие дела. Буквально в мае ушла жалоба в Европейский суд от одного питерского бизнесмена, у которого за долги приставы забрали помещение на Невском проспекте — по цене, в три раза ниже рыночной. Он с ними судился, у него есть разные противоречивые решения суда, и в итоге он обратился в Европейский суд по правам человека. Цена вопроса — 6–7 миллионов рублей, которые он потерял. Это предмет ЕСПЧ. 

У государства есть право на конфискацию строений и земельных участков, потому что есть генплан развития. Грубо говоря, если вам принадлежит дом на правах собственности, это еще не значит, что с этим домом государство ничего не может сделать. Оно может у вас его взять, но оно должно заплатить вам адекватную компенсацию. Вот в чем смысл. Иногда люди говорят: «Нет, я хочу жить только здесь и только в этом доме». Но такого права у людей нет. А вот если забрали и дали в три раза меньше, чем это должно было стоить, то здесь есть повод для защиты прав человека.   

— Все чаще сталкиваешься с тем, что можно попасть в руки правоохранительных органов, причем причина может быть любая. Естественно, незнающий человек может растеряться в этом случае. Стоит ли обычным гражданам иметь семейного адвоката или есть какой-то другой совет? Ведь зачастую в оперативном порядке времени на поиски уже может и не быть. (Алмаз)

— Однозначно семейный адвокат должен быть. Это стереотип, что адвокатские услуги дорого стоят. Особенно если у вас есть знакомый в адвокатской среде, с которым можно проконсультироваться. А то, что в современной России у каждой семьи время от времени возникают проблемы, требующие специальных познаний в области юриспруденции, это абсолютно точно. За последние 15–20 лет у всех появилось недвижимое и движимое имущество, дети подрастают и создают разные сложности... Мы все соприкасаемся с правоохранительной системой, потому что ездим за рулем, живем в ТСЖ и так далее. Мы все — осознаем это или нет — погружены в юридические процессы. И жизнь показывает, что люди, которые сталкиваются с этими проблемами и не вовремя обращаются к юристам, несут гораздо больше расходов. Возможно, для большинства ваших читателей семейный адвокат, как и семейный врач — это из области американского кино, но это то направление, в котором все будет развиваться.

— Павел Владимирович, спасибо за полезный разговор. Успехов вам!