Альберт Асадуллин: «Не хочу верить в то, что кому-то не угодил в Казани»

Альберт Асадуллин: «Последние много-много лет я просто работаю: пою, создаю новые программы, делаю мюзиклы, несу людям радость — ведь это главное» Фото: Сергей Елагин

«ВЫ ЧТО, КАК ПОСЛЕ АЛЬБЕРТА ПЕТЬ МОЕМУ?!»

— Альберт Нуруллович, когда в Казани было ваше последнее по времени серьезное выступление, уже и не вспомнить...

— Если брать какое-то важное выступление — действительно, прошло много времени. Наверное, это был мой бенефис в 2009 году.

— Почему так давно?

— Я не могу ответить на этот вопрос... Может, местные организаторы думают, что Асадуллин «кончился», уже не поет. Говорить о себе как-то неловко, но если представить, что рядом со мной сидит мой импресарио, он бы сказал: «Вокальные данные Асадуллина не то чтобы не убавились, они были, есть и остались на том же уровне, слава богу». Артисты, которые хотят с годами оставаться на своем уровне, естественным образом становятся только мудрее — как и любой нормальный человек, в принципе. Я езжу по миру, даю сольные концерты в разных городах, в том числе участвую в сборных выступлениях.

— То есть ваш основной род занятий с годами не поменялся?

— Какой он был, такой и есть. (Смеется.) Я — певец. Один из замечательных последних моих проектов называет «Четыре голоса – четыре континента». Слух о нем до Татарстана, наверное, еще не дошел. Это четыре вокалиста 60–80-х годов. Один из них Леонид Бергер — первый вокалист ансамбля «Веселые ребята», он давно живет в Австралии. Второй континент — Северная Америка. Его представляет экс-вокалист московской группы «Аракс» Анатолий Алешин. Третий исполнитель — я, представляющий Россию, Европу. А Азия — это Израиль, автор проекта «Четыре голоса — четыре континента», мой очень хороший друг Виктор Березинский. Мы знакомы еще со времен «Орфея», когда гастролировали по всей стране. Последние лет 25 он живет с семьей в Израиле. Мы исполняем великие хиты тех лет, и публика этого проекта уже обозначена. Кстати, радостно, когда с родителями приходят и их дети, молодежь.

— А нет обиды на татарстанских организаторов, что нет активности с их стороны?

— Не знаю, стоит ли это рассказывать, но был случай, когда в Москве готовили большую концертную программу и я попросил друга, одного из организаторов, сделать так, чтобы принять участие в мероприятии. Он согласился. И ближе к дате проведения позвонил, сказав, что ничего не получилось, при этом добавив, что позже объяснит почему. И вот звонок: «Ты знаешь, Альберт, проблема у тебя огромная, именно твоя — ты очень хорошо поешь. Ты поешь, можно сказать, лучше многих звезд нашей эстрады». Как выяснилось, когда возник вопрос моего участия в этой программе, менеджер одного из артистов, узнав об этом, выступил резко против: «Вы что, как после Альберта петь моему?!»...

В общем, я не берусь судить, но было, есть и, наверное, будет всегда некоторое соперничество между артистами. И, в принципе, это нормально. Хотя никому даже в мыслях я не пожелаю ничего плохого, ни о ком плохого не скажу, ведь это великий грех злословить о людях. Даже в училище меня называли «татарской могилой». (Смеется.) Последние много-много лет я просто работаю: пою, создаю новые программы, делаю мюзиклы, несу людям радость — ведь это главное. Я простой верующий мусульманин. Не думаю и не хочу верить в то, что я кому-то чем-то не угодил в Казани, что-то не то сказал.

— Что собой представляют ваши нынешние сольные программы?

— Где бы я ни выступал — говорю это не потому, что я родом из Казани, — обязательно пою на татарском языке. Я даже спрашиваю: «Возможно, в этом зале нет ни одного татарина — это так?» Правда, редко бывает так, чтобы вообще никто не отреагировал, обязательно несколько татар да будет. Поэтому я пою одну-две-три татарские песни, порой не запланированные в программе. Кстати, так было, когда я выступал на авиасалоне «Париж-Ле-Бурже», где должен был петь «Дорогу без конца». Но мне захотелось спеть что-то родное, и я запел «Тэфтилэу»: «Очты дөнья читлегеннән, тарсынып күңелем кошы». И народ принял песню криками «Браво», хотя татарского языка, уверен, никто не знал. Все потому, что песня у меня шла из души.

А если брать классический мой сольный концерт, тогда, как правило, я исполняю те композиции, благодаря которым и стал узнаваемым, знаменитым, какие-то этапные произведения, например песню «Дорога без конца», которую я пел и в Индии, и в Швеции, и в Норвегии, и во Франции, и даже среди вулканов и гейзеров в Исландии.

— В общем, музыка продолжает кормить.

— Проектов, не связанных с музыкой, у меня нет — все вертится вокруг нее. Хотя был период, когда мне хотелось использовать свою профильную профессию, ради которой я получил образование. И она меня завела в реставрационный — назовем это хорошим словом — бизнес. Но это не настолько увлекло меня. Здесь, в Казани, я учился на театрального художника в училище. А в Академии художеств в Ленинграде поступил на архитектурный факультет и, выпускаясь из него, получил диплом художника-архитектора. Но поработать в этом направлении я не успел.

 «САМЫЙ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ЖАНР В МУЗЫКЕ — МУЗЫКАЛЬНЫЙ СПЕКТАКЛЬ»

— Но почему не музыкальное училище, не консерватория?

— Я не думал об этом совершенно. Это не то, что не имело никакого значения, просто была у меня маленькая такая особенность, она есть и сейчас: я бываю безумно стеснительным. В детстве был особенно. По пению у меня была «двойка», потому что я стеснялся петь. Мне нравилась одна девчонка, и я считал, что если спою, а я слышал, как это делают другие, то спою лучше всех и это будет воспринято как выпендреж. Поэтому я стеснялся. В 12–13 лет у меня появилась гитара — не у меня лично, просто оказалась в руках — и мне это стало интересно. Потом, как и мой друг Рафис, который жил на улице Мазита Гафури рядом с автовокзалом нашим, когда я поступил в училище, начал что-то наигрывать, какие-то студенческие песни, шуточные, в то время были популярны барды: Высоцкий, Визбор, Клячкин, Кукин и другие. Они были близки нам, студентам.     

— При этом у вас так и нет никакого музыкального образования.

— Один знаменитый музыкант, композитор сказал: «Когда я узнаю, какая нота между какой строчкой, линией находится, моя музыка закончится». И это правда. Я никогда не думал о том, высока эта нота или нет, ля-бемоль это или до-диез. Сейчас, конечно, я знаю — само собой как-то узналось. Но, честно признаюсь, нотную вокальную партию с ходу с листа до сих пор не прочитаю. Да и сколько себя помню, всегда хотел рисовать, только рисовать. Помню, жили мы очень скромно, возможности покупать какие-то альбомы не было, поэтому у меня было изрисовано то, что попадалось под руку. И рисовать было главной мечтой того мальчонки с хулиганской, криминальной «Суконки». А сестра моя старшая Люция — вот она пошла по музыкальному пути. Хотя потрясающий голос был у обеих сестер — и Луизы тоже. У них даже был дуэт — сестры Асадуллины — как в Америке сестры Бэрри. И когда оказалось, что мальчонка-то Асадуллин не поет, было удивительно.

Еще помню, когда моя сестра уже училась, мама с трудом ей взяла напрокат пианино. Люция меня посадила на колени, чтобы провести урок, открыла крышку инструмента, взяла мою ручку и начала нажимать на клавиши... Мне уже через пять минут это надоело. Я поднял ноги, уперся в пианино, сказал: «Не хочу». Оттолкнулся, и мы вместе упали назад. Она меня так тогда нашлепала, я кричал, верещал: «Ненавижу музыку». И я ненавидел ее всегда. (Смеется.) Но среда меняет человека, меняет его мысли. Поэтому, уже в училище, музыка меня увлекала. Гитарка, что-то мы начали петь... И когда я понял, что умею петь, для меня это стало главным. Ну а полностью я отдался музыке, когда поступил в Ленинградскую академию. А там, как бывает на каком-нибудь собрании, каждый показывает, что умеет. И тут же «на картошке» собралась наша группа «Призраки»...

— Но вы ведь могли сделать и карьеру оперного певца.

— Мог... Не потянуло меня тогда. Я понимаю сейчас, что реально мог. Был даже момент, когда меня приглашали в Кировский театр на партию Петушка в опере Римского-Корсакова «Золотой петушок». Это было как раз время появления меня как вокалиста, время «Орфея». Но плотность гастролей, концертов, спектаклей не позволяла куда-то вырваться. Я был рад тому предложению, потому что безумно люблю театр. Даже своим студентам я говорю, что самый замечательный жанр в музыке — музыкальный спектакль, потому что именно в нем по-настоящему раскрывается актер-вокалист.  

«ВОКАЛЬНЫЕ ДАННЫЕ — ЭТО ТОЛЬКО 50 ПРОЦЕНТОВ УСПЕХА. ПЕВЕЦ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЕЩЕ И АРТИСТОМ»

— Вы сказали: «Моим студентам». Преподаете?

— Да, так получилось. Меня буквально затащили арканом, я сопротивлялся. Преподаю я вокал, конечно, в педагогическом университете имени Герцена. Его филиал есть и в Казани. Это великий вуз, ему исполнилось 250 лет, в котором есть все-все направления, а педагоги нужны всегда. Естественно, есть и факультет музыки, который сейчас вылился в отдельный вуз — Институт музыки, театра и хореографии. И восемь лет назад мне позвонил потрясающий джазовый музыкант, очень известный, Давид Голощекин. «Алик, — друзья зовут меня так, — я предложил тебя на музфак Герцена в качестве педагога, я сам там преподаю». Я сперва отказался наотрез, у меня расписаны гастроли, а время приближалось к занятиям. На следующий год, ближе к лету, мне позвонила уже сама декан. Я снова отказывался, ведь не прочитал даже тонюсенькой брошюрки по музыкальной педагогике — как я буду преподавать? Она сказала, что мне дадут концертмейстера и все, что нужно: «Нам очень важно, чтобы вы передали ученикам свое мастерство, свое видение и опыт. То есть то, что вы накопили за годы». И она уговорила меня, уболтала. Постепенно даже выработалась какая-то своя методика.

— Молодые студенты, которые приходят к вам, знают, кто их преподаватель, кто такой Альберт Асадуллин?

— Поступая в университет, ко мне приходят целенаправленно. И даже если к началу учебного года моя группа полностью сформирована, ученики могут добавляться. Несмотря на то, что им по 19–20 лет, они знают меня. Видимо, кому-то рассказывают родители, кто-то залезает в интернет.

— Ну а какой основной посыл вашей программы обучения?

— На свете много вокалистов, которые, будучи богатыми внутренне и актерски, создавали произведения, не имея каких-то суперголосов. Таких примеров очень много. Я же главенствующее значение отдаю пониманию того, что ты делаешь. Пониманию драматургии, композиции, которая длится три-пять минут, ведь песня это миниспектакль. И когда ученики начинают это понимать и любить каждую строчку, каждое слово, это меняет звук, меняет посыл. Вокальные данные — это только 50 процентов успеха. Певец должен быть еще и артистом. И вот остальные 50 процентов — это твоя душа, твой интеллект, ум, сердце. Когда это все вместе соединяется, получается стопроцентный артист. Например, в работе над «Орфеем» стояла не чисто вокальная задача, но еще и актерская. Трансформация, изменения, которые происходили с персонажем, — для этого, действительно, нужно было иметь хорошие актерские данные. Не имея опыта даже драматического кружка, тем не менее у меня все получилось, причем здорово. Это мнение зрителей, музыкантов и специалистов.

— А если бы вас в Казань пригасили преподавать, вы бы согласились?

— Легко. Не то чтобы рекламирую себя, но я прошел через все. Я с трепетом отношусь к народной музыке, пою татарские народные песни, я их понимаю, чувствую. К счастью, мне это дано Аллахом. Думаю, это передалось мне от мамы, которая удивительно пела, не имея никакого образования. И все это я передаю своим студентам. Могу научить их говорить о рок-вокале, о том, как это поется, наряду с этим могу объяснить, как петь и классические произведения. Я смотрю на возможности каждого своего ученика и узнаю, что они хотят, какую цель преследуют. Кто-то хочет научиться петь, чтобы преподавать вокал потом. Другой говорит, что хочет петь на сцене и приходит именно ко мне, чтобы научиться. Есть мальчишка, ему 13 лет — он просто бредит музыкой. Его мать говорит, что он увидел меня на одном концерте, и с тех для него ничего не существует: он хочет учиться у Асадуллина и петь также.

 «У ТАТАРСКОГО МУЗЫКАЛЬНОГО ТЕАТРА БЫЛА БЫ СВОЯ АУДИТОРИЯ»

— Насколько популярны сейчас ваши любимые жанры: рок-опера, мюзикл?

— Очень. У нас они не менее популярны, чем мюзиклы на Бродвее. Может быть, они не настолько масштабно поставлены, тем не менее есть труппы, которые работают в этом жанре. Например, наш петербургский театр «Рок-опера», откуда я родом как вокалист; театр «Мюзик-Холл», у них есть потрясающий спектакль «Мастер и Маргарита», «Онегин», «Оскар» и другие. Они работают по всем законам жанра, как на Западе. Там великолепный набор актеров-вокалистов.  

— Но в Татарстане такое, кажется, не очень востребовано...

— Хорошими постановками можно создать интерес к тому или иному жанру, спектаклю. Если там будет настоящая интересная музыка, сценография, замечательная актерская игра, то почему нет? Ты побывал на спектакле, остался в восторге, рассказал другу, он — своему знакомому и так далее. Лучшая реклама, когда мы передаем свои ощущения из уст в уста, друг другу.

— Сами участвуете в современных постановках?

— Несколько лет назад была премьера мюзикла «Безымянная звезда», в котором сыграл роль Морина. В начале этого года работал над постановкой «Кентервильское привидение» в ТЮЗе, где я исполнил главную партию сэра Кентервиля, привидение. В этой работе как раз есть то важное, о чем я говорил, — драматическая сторона. Впереди намечен следующий мюзикл, но о нем пока рано говорить.  

— В нашей республике в последнее время много говорят о том, что Казани нужен свой татарский музыкальный театр.

— Это было бы потрясающе, потому что это движение вперед. К тому же этот жанр, как я уже говорил, имеет популярность. Если бы татарский музыкальный театр появился в Казани, Альметьевске или Челнах, не важно, — это бы поспособствовало большему появлению произведений на татарском языке. Композиторы бы работали уже на конкретную труппу, на конкретную площадку, на ее возможности. Потому что невозможно писать то, что неисполнимо, то, что не сыграть и негде поставить. Резюмируя, я абсолютно убежден, что у татарского музыкального театра, где будут ставиться мюзиклы, рок-оперы, музыкальные спектакли, была бы своя аудитория. Я бы даже согласился руководить этим театром.     

ПРО РОЗЕНБАУМА И ГРЕБЕНЩИКОВА

— Вы все еще ощущаете себя рок-музыкантом? Хорошо ли вы знакомы с питерскими рок-легендами — Гребенщиковым, Шевчуком, Кинчевым?

— Они появились позже. Первая волна рок-групп — это конец 60-х, 1968–1969-й. Там были группы «Земляне», «Ку-67», «Мифы», первая наша группа «Призраки», которую мы создали в Академии художеств, потом «Фламинго», в которой я пел еще более жесткий рок. Однажды на нашем выступлении в Политехе студенты устроили безумный дансинг, во время которого девушки размахивали над головой верхней частью нижнего белья. После этого инцидента городские власти запретили всем рок-группам играть в Ленинграде. Затем родился коллектив «Невская волна», а вот позже уже появляются Боря Гребенщиков, Виктор Цой, Юра Шевчук, Костя Кинчев с «Алисой» — новая волна рокеров со своей музыкой и поэзией. С ними мы общались, но тогда я уже ушел на профессиональную сцену, в «Офрей», они приходили на постановку.

— В вашем коллективе «Пульс» начинал свой путь как музыкант Александр  Розенбаум. Вы с ним поддерживаете отношения?

— Да, у нас хорошие отношения. Хотя был момент, когда он задрал нос, поэтому мы расстались. Он по жизни человек очень целеустремленный, временами жесткий. В какой-то момент, находясь в нашем коллективе, он посчитал себя звездой и, гордо хлопнув дверью, ушел. Затем был период, когда он даже не вспоминал и не упоминал мое имя и тот факт, что начинал у Асадуллина. На это я нисколько не обижался, потому что он хороший музыкант и замечательный поэт. И именно поэтому, когда он появился, сразу взял у него несколько песен. Позднее их мы исполняли вместе. Могу сказать, что он, действительно, поступил очень мудро, придя к нам группу. География концертов у нас была огромная и, приезжая в каждый город, Саша бежал в какой-нибудь клуб самодеятельной авторской песни и давал им свою кассету. Иначе как бы он мог ее довезти, скажем, в Пермь или Владивосток? А так в каждом городе о нем узнавали, где-то он тут же давал концерт. Помню, встаю на пробежку, раннее утро — а он откуда-то только возвращается. Спрашиваю: «Саш, ты откуда?» Он мялся, не хотел рассказывать, но в итоге сказал. Гениально, молодчина. Я за это его только хвалю. Буквально через какие-то полгода о нем узнала вся страна. Дай бог ему здоровья.  

«С Александром Розенбаумом у нас хорошие отношения. Хотя был момент, когда он задрал нос, поэтому мы расстались. Он по жизни человек очень целеустремленный, временами жесткий»Фото: ©Евгений Одиноков, РИА «Новости»

«ОБЩАТЬСЯ В ПЕТЕРБУРГЕ НА ТАТАРСКОМ МНЕ НЕ С КЕМ»  

— Вы все-таки ощущаете себя казанцем или петербуржцем?

— Кстати, в этом году исполнилось ровно 50 лет, как я живу в Петербурге, в 1967 году поступил в академию и остался там. У меня два родных города — в Казани я родился физически, а в Ленинграде родился артист Асадуллин. Эти два города чем-то близки, и не я об этом первый говорю. Не зря руководство Казани и нашего Петербурга очень дружат. Неслучайно на тысячелетие Казани открылась улица Петербургская, которая раньше называлась Свердлова.

— За 50 лет проживания в Питере связь с татарскими корнями не ослабла?

— Нет. Это не может ослабеть в человеке. Также, как не может прекратиться циркуляция крови, пока ты жив.   

— Но в Казань вы приезжаете только к сестрам?

— К ним, также здесь есть и друзья, хотя многие разъехались, кто-то ушел из жизни. Но приезжаю я сюда все же домой, как к роднику живительной чистой воды.

— У вас молодая супруга, две маленькие дочери. Они говорят по-татарски?

— К сожалению, нет. Вся жизнь дочерей протекает в русскоязычной среде. Детский сад, школа, какие-то дополнительные занятия, бальные танцы — везде говорят на русском.

«Как раз то, о чем говорили на съезде всемирного конгресса татар, — об общении в семье. Этого мне и не достает» Фото: «БИЗНЕС Online»

— А вы с ними на татарском не говорите?

— Этого не хватает. Как раз то, о чем говорили на съезде всемирного конгресса татар, — об общении в семье. Этого и мне не достает. Я пытался учить, но не выходит. Дети — это губочки, они все впитывают. Если я с кем-то говорю на татарском языке, они это слышат, запоминают. И колыбельные надо петь, стишочки учить, все это заложится. Необходима бытовая практика, но общаться в Петербурге мне не с кем. Это беда не только моя. Это, действительно, проблема нашей нации, которая оказывается в других регионах, в других городах. Даже в Казани смешанная семья — это проблема для ребенка, и на татарском языке  вряд ли он уже заговорит.

— Дочери бывают в Казани?

— Да, но не так часто.

— А как же татарское землячество в Петербурге?

— Оно есть, конечно, и я принимаю участие во всех главных мероприятиях. Буквально на днях позвонил полномочный представитель президента РТ и пригласил принять участие в праздновании Дня Республики Татарстан в Петербурге. Насколько могу, я всегда со своими земляками. Особенно стараюсь не пропускать Сабантуй, где все очень рады моему появлению на сцене.

«Могу отметить победительниц первого «Голоса» Эльмиру Калимуллину и Дину Гарипову. Обеих я пригласил на свой последний концерт в Петербурге, но смогла приехать только Эльмира, за что я очень ей признателен»Фото: «БИЗНЕС Online»

 «МНЕ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ СОВРЕМЕННЫЕ ПЕСНИ БЫЛИ ПРОНИЗАНЫ САМЫМ ГЛАВНЫМ — МОҢ»

— О татарской современной эстраде что-то можете сказать?

— Есть очень хорошие голоса, артисты. К сожалению, не всех знаю по именам, но могу отметить победительниц первого «Голоса» Эльмиру Калимуллину и Дину Гарипову. Обеих я пригласил на свой последний концерт в Петербурге, но смогла приехать только Эльмира, за что я очень ей признателен. Она пела сольно татарские песни, а вместе мы исполнили композицию The Prayer из репертуара Андреа Бочелли и Селин Дион.  

— Пик татарской эстрады уже пройден?

— Он еще предстоит, я не сомневаюсь. Как я уже говорил, есть хорошие вокалисты. Но одного мне очень хочется — чтобы те современные песни, которые появляются, а хорошие есть, были не «умца-умца-умца», а были пронизаны самым главным — моң. Это должно быть. Это то, чего нет ни у кого, — только у татар.

— А что такое татарский моң? Как вы отвечаете на этот вопрос?

— Для меня это душа. Душа песни, музыки. Можно играть на курае, на гармони, но если моң нет, это не татарская песня. Я слышал современные песни, исполняемые на татарском языке, хорошие. Но если поставить русские слова, получится обычная песня, потому что нет характерной музыкальной особенности у нее, нет украшений в виде татарских мелизмов. Здесь есть хорошие аранжировщики, музыканты, которые чувствуют национальные корни, национальную стилистику, при этом они очень современные ребята.

«Можно играть на курае, на гармони, но если моң нет, это не татарская песня. Я слышал современные песни, исполняемые на татарском языке, хорошие. Но если поставить русские слова, получится обычная песня» Фото: Сергей Елагин

— Например?

— Не знаю, как сложилась его судьба, но, в частности, в моем проекте, который назывался «Энҗеләр» («Жемчужины»), это было уже давно, мы отлично поработали с Радиком Салимовым. По сей день эта работа оценивается многими профессиональными музыкантами.

— В следующем году у вас юбилей — 70-летие. По такому случаю будет ли концерт в Казани?

— Да, я очень хочу его провести. Во время съезда ВКТ я даже разговаривал по этому поводу с одним высокопоставленным лицом, мы договорились встретиться и поговорить об этом подробнее. Хочу повторить опыт последнего выступления в Казани в 2009 году, когда состоялся мой бенефис, — кстати, благодаря Рустаму Нургалиевичу Минниханову, который был на тот момент премьер-министром. Я пришел к нему, он поддержал меня, было выделено официальное финансирование, и мы с театром танцев «Булгары» сделали прекрасный тур по Татарстану. И в этом туре главное было не зарабатывание денег, а желание нести радость, счастье людям. Ведь самое главное для меня в жизни — это нести моему народу, то, что дал бог: музыку, песни.