Александр Дюма: «Даже зайцы в Казани очень дружелюбны»

Пять дней блистательного пути Александра Дюма-отца пришлись на Казань

КАК ДЮМА НЕ ПОВЕЗЛО С РУССКИМ ЦАРЕМ

15 июня 1858 года Александр Дюма-отец выехал из Парижа и возвратился из этого путешествия только 2 марта 1859 года. За это время он успел побывать в Петербурге, Москве, Нижнем Новгороде, Казани, Астрахани, Баку, Тифлисе, Поти, сообщает портал rukazan. Для начала пароходом из Штеттина в компании с художником Жаном Муане и популярным тогда шведским спиритом Дэниелем Денгласом Юмом он прибыл в Петербург. «Чуть позже в Москве, — читаем на литературном сайте «Буква», — Дюма обрел переводчика: студента Московского университета по фамилии Калино. Тот сопровождал писателя с сентября 1858 года по январь следующего года».

Автор «Трех мушкетеров» давно мечтал побывать в загадочной стране. «В 1851 году любовные связи его сына, влюбившегося подряд в двух русских знатных дам — графиню Нессельроде и княгиню Нарышкину, снова напомнили ему о России, — Андре Моруа (настоящее имя Эмиль Саломон Вильгельм Эрзог (1885 - 1967), французский писатель и член Французской академии; впоследствии псевдоним стал его официальным именем — прим. ред.) раскрывает причины этого увлечения великого француза соседней великой империей в своей книге „Три Дюма“. — Эти связи усилили искреннюю и глубокую симпатию Дюма к русским. Они были ему по душе. Мужчины-великаны пили горькую, женщины слыли самыми красивыми в Европе. История страны изобиловала борьбой страстей и кровавыми драмами, мало известными во Франции... Сочетание, заманчивое для Дюма как человека и как писателя».

Но в царствование Николая I у Дюма отношения с русским императором не сложились. Во-первых, Моруа замечает, что «царь питал инстинктивное отвращение к романтической драме». Во-вторых, тот же Моруа описывает историю, когда Дюма, охочий до всего блестящего, в 1839 году через знакомых попытался выцыганить у русского императора пожалование ему ордена святого Станислава 3-й степени взамен на преподнесение монарху рукописи одной из своих новых пьес «Алхимик» в нарядном переплете. Однако на полях соответственной докладной «император Николай написал карандашом: „Довольно будет перстня с вензелем“. Довольно будет? Кому? Уж никак не Дюма... Так как перстень долго не высылали, Дюма затребовал его и, в конце концов, получил. Он поблагодарил очень холодно, посвятил „Алхимика“ не царю, а [своей будущей жене] Иде Ферье и вскоре напечатал в „Ревю де Пари“ роман „Записки учителя фехтования“, который не мог не возмутить царя». В его основу была положена достоверная романтическая история любви гвардейского офицера-декабриста Ивана Анненкова и французской модистки Полины Гебль, которая последовала за любимым в Сибирь. Хоть герои и были выведены под вымышленными именами, роман был запрещен в России, его читали тайком. Читали все, вплоть до самой императрицы и всей царской семьи. «Учитель фехтования» (буквальный перевод — «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге») — один из первых романов Дюма, написанный в 1840 году. Кстати, помилованные уже Александром II граф и графиня Анненковы, которых Дюма, никогда не видев в глаза, сделал героями своего романа, были представлены ему нижегородским генерал-губернатором Александром Муравьевым во время пребывания писателя в Нижнем Новгороде в 1858 году. Эта история любви вдохновила и режиссера Владимира Мотыля сделать ее одной из важнейших и наиболее красивых сюжетных линий в его культовом фильме «Звезда пленительного счастья».

«МЫ ДАЕМ ВАМ АЛЕКСАНДРА ДЮМА ТОЛЬКО НАПРОКАТ»

Итак, въезд французскому романисту в Россию был заказан вплоть до кончины Николая I в 1855 году. При Александре II давняя мечта Дюма-отца смогла осуществиться, но, как увидим позже, в том числе и на казанском примере, неусыпная царственная подозрительность к нему даже такого великого либерала, как Александр, далеко не исчезла. Была еще одна причина, по которой романист стремился в Россию. Покидая родину, Александр Дюма пообещал своим соотечественникам написать роман про кавказскую войну и даже побывать у самого Шамиля (1797 - 1871, предводитель кавказских горцев, в 1834 году признанный имамом теократического государства Северо-Кавказский имамат, в котором объединил горцев Западного Дагестана, Чечни и Черкесии; национальный герой народов Кавказа — прим. ред.). То есть еще до старта он обозначил главную цель своего российского вояжа — написание книги, которая впоследствии получила название «Кавказ».

В шутливом напутствии популярный французский литератор Жюль Жанен писал: «Помните, петербургские господа и московские барыни, помните, что мы даем вам только напрокат Александра Дюма. Мы никак его вам не отдадим совсем. Вы не получите его ни за какую цену! Он наш по всем правам...» Иван Панаев отвечает: «Г-н Жюль Жанен может быть совершенно покоен. Город Петербург принял г-на Дюма с полным русским радушием и гостеприимством... Да и как же могло быть иначе? Г-н Дюма пользуется в России почти такой же популярностью, как во Франции, как и во всем мире» (Иван Иванович Панаев (1812 - 1862) — русский писатель, литературный критик и журналист XIX века; в 1848 году вместе с поэтом Николаем Некрасовым возродил знаменитый пушкинский литературный журнал «Современник» — прим. ред.). Дюма принимали так, что он даже спросил в Грузии князя Багратиона: «Не принимают ли меня за потомка Александра Великого?» «За самого Александра Великого», — был ответ.

Шамиль и Александр Дюма. Рисунок Николая Степанова

Слава Дюма была настолько широка, романы и пьесы его настолько были популярны в России, что, по выражению Панаева, ни один разговор не обходился без имени Дюма, его отыскивали на всех гуляньях, на публичных сборищах, за него принимали бог знает каких господ. Стоило шутя крикнуть: «Вон Дюма!» — и толпа начинала волноваться и бросаться в ту сторону, на которую вы указывали. Словом, господин Дюма был львом настоящей минуты.

Об интересе к французской знаменитости, часто слишком неумеренном, писала литературная критика тех лет. «Гоголь — по соображениям эстетическим — и официальная критика — по соображениям политическим — холодно отзывались о Дюма. Все эти недовольные, объявлявшие войну обществу, противники брака, тревожили официальные круги. Однако демократы — Белинский, Герцен — приняли Дюма всерьез и восторженно хвалили его», — отмечает Моруа. Именно подобострастие к Дюма во время его приезда стало причиной довольно холодного приема поэтом Николаем Некрасовым. Раздраженно отозвался о французе и Федор Достоевский. А известный карикатурист того времени Степанов (Николай Александрович Степанов (1807 - 1877) — российский художник XIX века, сын писателя Александра Петровича Степанова — прим. ред.) это раболепие перед «великим и курчавым человеком» российской аристократии и некоторых русских литераторов в 1858 году, когда Дюма еще находился в России, высмеял в своем альбоме «Знакомые». В одном из сюжетов обыгрывалось неосторожное обещание писателя встретиться с Шамилем. Дюма крепко держит за одежду отбивающегося от него Шамиля, а тот молит его о пощаде: «Мистер Дюма, оставьте меня в покое, я спешу отразить нападение русских». Но Дюма отвечает: «Об этой безделице можно подумать после, а теперь мне нужно серьезно переговорить с вами: я приехал сюда, чтобы написать ваши записки в 25 томах и желаю сейчас же приступить к делу».

Ну и в-третьих, абзац из «Спутника по Казани» Николая Загоскина (Николай Павлович Загоскин (1851 - 1912) — историк русского права, общественный деятель, краевед, ректор Казанского университета с 1906 по 1909 год — прим. ред.), в котором он приводит причины уже казанского варианта двойственного отношения к Дюма: «Знаменитый французский романист приехал в Казань в конце сентября 1858 года, когда еще свежи были воспоминания о севастопольской кампании и ближайшем участии французов в европейской коалиции против России. Вот причина, почему пребывание А. Дюма в Казани, вызвав энтузиазм в великосветских кружках общества, в других кружках его вызвало чувства далеко не симпатичные по отношению к романисту. Хроникер казанской губернской газеты того времени горячо ополчался против оваций, которыми встречен был Дюма частью казанского общества...»

«ВНИЗ ПО... «БАТЮШКЕ» ВОЛГЕ»

Около месяца пробыл Дюма в Петербурге, конец июля и весь август 1858 года — в Москве, затем 7 сентября отправился в Переславль-Залесский, потом через Калязин и Кострому в Нижний Новгород, оттуда — в Казань.

«Русские еще не настолько хорошо говорят по-французски, чтобы знать, что по-нашему Волга — мужского рода, — пишет он в письме к сыну Александру о своих волжских впечатлениях. — Из Нижнего, где я встретил Анненкова и Луизу — двух героев „Учителя фехтования“, возвратившихся в Россию после тридцатилетнего пребывания в Сибири... в Казань, неизменно вниз по „матушке“ или по „батюшке“ Волге...»

«Мы отправимся в путешествие по Волге, этой царице рек Европы, подобно тому, как Амазонка — королева рек Америки, по Волге, катящей воды через Тверскую, Ярославскую, Костромскую, Нижегородскую, Казанскую, Симбирскую, Саратовскую и Астраханскую губернии, принимающей справа Оку, слева Суру, Мологу, Шексну, Каму, Уфу, Самару и после 600 лье пути впадающей в Каспийское море 70 рукавами...

Я торопился увидеть Волгу. В каждой стране есть своя национальная река: в Северной Америке — Миссисипи, в Южной Америке — Амазонка, в Индии — Ганг, в Китае — Желтая река, в Сибири — Амур, во Франции — Сена, в Италии — По, в Австрии — Дунай, в Германии — Рейн. В России есть Волга, то есть самая большая река Европы. Рожденная в Тверской губернии, она 78 устьями впадает в Каспийское море, одолевая расстояние в 750 лье. Волга, стало быть, само величие. Я спешил приветствовать Ее Величество Волгу...»

Плесская ночь Александра Дюма. Рисунок Николая Степанова

«КАЗАНЬ ЯВЛЯЕТ СОБОЮ ЗРЕЛИЩЕ САМОЕ ФАНТАСТИЧЕСКОЕ»

«27 сентября 1858 года часов в шесть вечера с первыми тенями сумерек мы увидели на холме в шести-семи верстах от реки минареты древнего татарского города, — приводит первые впечатления Дюма о Казани краевед Ренат Бикбулатов. — Уже стемнело, когда мы бросили якорь и высадились на крутом берегу, изрезанном оврагами. Мы взяли двое дрожек для себя и телегу для багажа. После десятиминутной тряски по рытвинам и ухабам мы каким-то чудом без происшествий добрались до места назначения».

Как уточняют местные газеты, великий романист остановился в гостинице пароходного общества «Меркурий» в Адмиралтейской слободе. Далее Дюма пишет: «Казань — один из тех городов, что предстают перед вами в дымке истории. Ее татарские воспоминания здесь особенно свежи. Казань с ее восточными воспоминаниями и исламом имеет девятьсот восемьдесят улиц, десять мостов, четыре тысячи триста домов, много церквей, монастырей, десять мечетей, две гостиницы для путешественников, семь трактиров, два кабака, пятьдесят две тысячи двести сорок четыре жителя, из которых пятнадцать тысяч магометан.

Наша гостиница была расположена так, что мы могли увидеть Казань, лишь пройдя полверсты. Далее была огромная дамба длиною в пять верст, такая прямая, будто ее строили по бечевке.

Увиденная с дамбы Казань словно поднимается из глубин огромного озера. Открываясь взору со своим старым кремлем, она являет собою зрелище самое фантастическое.

Я никого не знал в Казани. Но ничего более мне и не требовалось, на следующий день вся Казань узнала о моем приезде, и мне при местном гостеприимстве уже не о чем было беспокоиться: ни о житейских мелочах, ни о провожатых.

Протока Булак. 19 век

На подступах к Казани мы прошли огромную протоку под названием Булак. Я не знаю ничего более живописного, чем длинная цепочка домов деревянных, которые выстроены по ту сторону Булака, и сотнями окон каждый вечер загорается огонек, создавая подобие праздничной иллюминации.

Здесь церковь и мечеть соседствуют и являют пример такого братского дружества меж крестом и полумесяцем, какое, пожалуй, можно встретить только в Казани».

«Легли спать (о, это не такое простое дело!), — снова Дюма-отец пишет своему знаменитому сыну. — Знаешь ли, с тех пор как я нахожусь в России, я в глаза не видел матраца. Кровать здесь — совершенно неизвестный предмет обстановки, и я видел кровати только в те дни, вернее — ночи, которые проводил с французами. Но имеются спальни с прекрасным паркетом, и со временем начинаешь понимать, что на паркете иногда не так уж плохо спится. Я предпочитаю всем другим сосновый, несмотря на то что он вызывает не слишком веселые мысли».

«Всюду и везде именитые князья, губернаторы провинций, предводители дворянства и помещики оказывали ему теплый прием, — читаем в „Трех Дюма“. — Чиновники величали его генералом, так как на шее у него всегда болтался по меньшей мере один орден. Он давал русским — и, в свою очередь, получал от них — уроки кулинарии, учился приготовлять стерлядь и осетрину, варить варенье из роз с медом и с корицей. Он оценил шашлык... Но водка ему не понравилась».

«В 1858 году Казань посетил Александр Дюма-отец, который держал себя довольно странно, — описывает поведение великого француза в Казани статья в „Спутнике по Казани“ Николая Загоскина. — Он поселился на окраине города, в Адмиралтейской слободе, и все время носил костюм русского ополченца. На недоуменные вопросы француз бесцеремонно заявлял, что он „оставил свой европейский костюм в последнем европейском городе — Петербурге“. Тем не менее казанское общество весьма дружелюбно относилось к известному писателю. Будучи приглашен на охоту и настреляв порядочное количество зайцев, он сострил, что даже зайцы в Казани очень дружелюбны».

Окончание следует.