Мухаммат Сабиров: «Я восхищался своим отцом»

Мухаммат Сабиров Фото: archive.gov.tatarstan.ru

ШЕСТИЛЕТНИЙ «ШТАТНЫЙ» РАБОТНИК

Маленькая башкирская деревенька Ново-Курмашево, две улочки и дворов 60, была местом его рождения. Но семья переехала в райцентр — крупное село Кушнаренково в той же Башкирии, когда Мухаммату Сабирову было четыре года, поэтому с его малой родиной у него связаны только самые ранние, смутные и отрывочные воспоминания. «Я был младшим ребенком и единственным сыном. Отец баловал меня, правда, строгость и нежность всегда были рядом», — рассказывает он в своей книге. Кроме него из детей в семье были еще три сестры.

«Меня не оставляли мечты о братишке. Мама рассказывала, что до моего рождения были еще две дочери, но они умерли в младенчестве. Через год после переезда в Кушнаренково мама родила долгожданного братишку. К нашему несчастью, он не прожил и года, детская смертность в те годы была высокой.

Хорошо запомнился случай, когда меня хотели определить в детский сад. Оказалось, что я совершенно не подготовлен к детсадовскому распорядку. Я стремился на улицу к сверстникам, где всегда можно было найти достойное для мальчишки занятие. Еще больше мне нравилось быть рядом с отцом, помогать ему управляться с лошадьми и по хозяйству. Поэтому каждое утро я пытался найти уловку остаться дома, были случаи, что сбегал из детского сада. Надо отдать должное родителям, они не стали меня, что называется, перевоспитывать. Так в шестилетнем возрасте я распрощался с детсадом и начал «взрослую» жизнь и стал работать на крупозаводе.

Собственно, «работать» — это громко сказано. В мои обязанности входило править лошадью, перевозить на телеге различные грузы на территории завода. Часто мне поручали возить и разгружать мешки с лузгой, овсяной шелухой, которая остается после выработки крупы из зерна. Лузгой топили печи в заводской котельной, она горела как порох, пепла почти не оставалось. Мешки считались легкими, весом они были не более 20 килограммов. Таскать их приходилось вверх по крутой длинной лестнице, которая вела к бункеру для хранения лузги. Если учитывать мой возраст, работа была нелегкой. Как награду я воспринимал долгожданный момент, когда после окончания смены вел свою лошадь на водопой и купание. Верхом я научился ездить еще в деревне, а после переезда в райцентр меня считали настоящим наездником. На крупозаводе работали также мой дед Галлям, отец Галлям улы Галлям, а позднее и все три старшие сестры. Мать, как тогда было широко распространено, вела домашнее хозяйство».

Родители Галлям и Нагима Сабировы Фото из книги Мухаммата Сабирова «Три поры»

КАК РАСКУЛАЧИЛИ ВЕТЕРАНА ВОЙНЫ

Сабировы жили небогато, однако и бедными не считались — так жило большинство семей. Кормились огородом и заработками на крупозаводе. Мясо ели только по праздникам. И тем не менее в годы коллективизации у них свели со двора коня — главное достояние любой крестьянской семьи. «Я тогда был слишком мал возрастом, чтобы понимать смысл и мотивы раскулачивания. Только догадывался по поведению взрослых, что случилась беда и страшная несправедливость. Отец отошел за угол дома, сел на завалинку, уткнулся глазами в землю — он не мог наблюдать эту картину. Старшие сестры голосили, словно в доме покойник. Пытаясь отстоять любимую лошадь, мать, ухватившись за гриву, повисла на шее коня... Вскоре после этих событий мы переехали в районный центр».

Отец Мухаммата, Галлям улы Галлям, 1888 года рождения отличался жизненной мудростью и рассудительностью. Когда родился сын, отцу не было и 45, но за плечами у него уже было участие в Первой мировой войне, где он подвергся газовой атаке немцев и получил тяжелое ранение, повредившее позвоночник. Здоровье было серьезно подорвано, он тяжело болел долгие годы, но трудился с утра до вечера, потому что надо было обеспечивать семью. «Я восхищался своим отцом, особенно две его черты я считал поистине необыкновенными: искусство игры на тальянке и умение запрягать лошадей. Играл отец на тальянке действительно великолепно, заслуженно считался лучшим гармонистом в округе, хотя был самоучкой. К игре на тальянке я не пристрастился, а вот запрягать и править лошадьми научился у него рано, к 6 годам делал это не хуже взрослых». Галлям Галлямович возил директора крупозавода в Уфу и был, как тогда говорили, кучером. Эта должность считалась почетной — все же не просто конюх!

Годы жизни в Ново-Курмашево и Кушнаренково запомнились Сабирову как два совершенно различных периода. В деревне все было своим: дом, двор, баня, конь, и работали там больше на себя. А в райцентре все по-другому: казенный дом, работа на заводе. «Сейчас многое из того, что было недоступным для понимания тогда, становится почти очевидным, — пишет Мухаммат Галлямович. — Например, отношение отца и матери к кушнаренковскому бытию... Помню, как отец отхлестал меня впервые ремнем за то, что я заводское кожаное крепление для оглобель разрезал на подвязки для коньков. Это было убедительно, больше такого я себе не позволял».

Ленинский призыв «Учиться, учиться и учиться» был в ту пору не формальным лозунгом. «На мое отношение к знаниям в значительной степени повлиял отец. Сам он был человек малограмотный, постиг истину ценности знаний через жизненный опыт. Ему удалось еще в раннем детстве внушить мне, что без образования невозможно достичь серьезного жизненного успеха. В духе предвоенного времени большинство мальчишек мечтали стать военными летчиками или моряками». Но Мухаммат стал инженером по настоянию отца и ни разу об этом не пожалел.

В гостях у сестры Фатымы и зятя Ефима под Киевом Фото из книги Мухаммата Сабирова «Три поры»

ВОЙНА НЕ ТОЛЬКО ГОРЕ, НО И ХОРОШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ

1941-й. Война пришла бедой в каждый дом. Поля сражений находились далеко от Башкирии, но эхо войны докатилось и до Кушнаренково. Сюда стали прибывать эвакуированные жители областей, где шли активные боевые действия. В основном это были жители Ленинграда, Белоруссии и Украины. Кушнаренковцы устраивали эвакуированных в свои дома целыми семьями, хотя и самим было тесновато; питались вместе, делились последним — одним словом, жили одной семьей. А что же делать, коли горе было всенародным?

Массовое заселение Кушнаренково эвакуированными вызвало повышение культурного уровня жизни в поселке. Все прибывшие были горожанами, среди них было много образованных людей, в русской школе все вакансии учителей заполнили прекрасные преподаватели из Ленинграда и других крупных центров. Местным школьникам, конечно, повезло, они получили подготовку на уровне хорошей городской школы. Об этом свидетельствует тот факт, что все 11 выпускников класса, где учился Сабиров, с первой попытки поступили учиться в институты.

В 1942 году ушла на фронт добровольцем средняя сестра Фатыма — красавица с длинными до пят волосами, добрая и отзывчивая девушка. Она отрезала перед отъездом свои косы, мама повесила их в доме на видном месте, чтобы напоминали семье том, что Фатыма где-то далеко на фронте бьется с фашистами... После окончания школы она поступила на курсы связистов, изучала азбуку Морзе, телеграфные устройства и телефонную связь. Однако окончить курсы не пришлось — в Уфе срочно формировалась женская татарско-башкирская дивизия. «О первом боевом крещении этой дивизии мы узнали из рассказов Фатымы только после войны, — пишет ее брат. — Тогда мы и представить себе не могли, что довелось пережить ей и ее однополчанкам. Молодых необстрелянных девчат летом 1942 года перебросили на Сталинградский фронт, где в тот период решался исход войны и судьба нашей страны. Их дивизия несколько раз пыталась форсировать Волгу и закрепиться в Сталинграде, однако ударные гитлеровские части раз за разом отбрасывали обратно к берегу... Женская дивизия снова шла под пули, много девушек-бойцов погибло, но боевая задача была выполнена, группе смельчаков удалось закрепиться на вражеском берегу. Позже, когда прибыли силы из резерва, женскую дивизию вывели с линии обороны Сталинграда и перебросили в Мурманск в состав войск противовоздушной обороны. Там женщины-воины выполняли боевую задачу по защите транспортных караванов союзников США и Англии. Фатыма прослужила в Мурманске до конца войны, встретила там суженого — своего командира Ефима Иосиповича Колистратенко».

На первом курсе (слева) Фото из книги Мухаммата Сабирова «Три поры»

«ТУДА, ГДЕ СТИПЕНДИЯ ПОБОЛЬШЕ»

Война закончилась, но заметного улучшения жизни все равно не последовало. Особенно неурожайным выдался 1949 год, во многих семьях нехватка продуктов питания приблизилась к критической точке, люди теряли сознание от истощения. Тогда же наш отец окончательно слег, больше не мог работать...

«Близилось к концу лето 1950 года, — читаем дальше книгу «Три поры». — Учиться в школе мне предстояло последний год в десятом классе. Вдруг старшая сестра Марьям, она тогда была уже мастером на крупозаводе, заявила: «Мухаммат, ты в школу больше не пойдешь. Поступай на работу, я одна содержать вас больше не могу». Наступило 1 сентября, я сижу у окна, слезы текут... Как же так, всего год учебы — и я бы окончил школу. Так хочется получить образование! Мои друзья, те, что живут подальше от школы, проходят мимо нашего дома. Взобрались на завалинку и постучали в окно, мол, давай выходи... А я молчу, не знаю, что и ответить... Тут поднялся отец, еле ноги волочит от болезненной слабости, и говорит: «Пока я жив, Мухаммат мой будет учиться. Может, я еще поправлюсь, сам работать пойду. Не дам сорвать его из школы». Окончил я 10 классов почти без четверок. После того разговора я просто не мог позволить себе учиться с прохладцей...

Мы спорили, мечтали и строили планы о том, кто и куда поступит учиться после окончания школы. Мой друг Витя Тимофеев предлагал вместе поступать в Ленинградский политехнический институт на физико-математический факультет. Я рассуждал следующим образом: мы были хорошо подготовлены по физике и математике, наверное, я тоже бы смог выдержать вступительные экзамены. Но на какие средства ехать в Ленинград, на что там жить? Так далеко родители меня отпускать опасались, уговаривали ехать в Уфу. Для них главным доводом было то, что в Уфе жила моя родная тетка. Следовательно, решалась проблема с местом, где можно остановиться на время вступительных экзаменов.

В Уфе тогда было несколько институтов — авиационный, педагогический, сельскохозяйственный. Стал интересоваться условиями учебы. Узнал, что в башкирской столице есть еще и нефтяной институт, стипендия там больше, чем в других институтах, и получают ее все студенты, даже те, которые учатся на тройки. Эти чисто материальные соображения стали, пожалуй, решающими, и в 1950 году я отправился в Уфу поступать в нефтяной институт».

ВОЙТИ В НЕЗНАКОМЫЙ МИР

«Я давно уже заметил: вспоминая свои студенческие годы, люди внутренне будто начинают светиться. За очень редким исключением, все говорят о студенчестве как лучшей поре своей жизни, — пишет Сабиров. — Я не уверен в том, что время учебы в Уфимском нефтяном институте было для меня самым счастливым, но я твердо убежден, что эти годы сделали меня таким, каким я стал. Действительно, что я видел и знал о жизни до того, как поступил в институт? И вдруг — огромный город, столица автономной республики! Я оказался в окружении абитуриентов, ребят в основном городских. Они держались уверенно и раскованно; многие из них были одеты сравнительно хорошо, даже общались они каким-то особенным образом... Мои первые впечатления можно назвать если не шоком, то наверняка сильным потрясением. Но я был полон решимости войти в этот незнакомый мир и занять в нем свое место. Впервые в жизни я оказался в такой ситуации, когда предстояло сдать экзамен не только приемной комиссии по вопросам школьной программы, но, прежде всего, выдержать жизненное испытание на силу воли, целеустремленность и настойчивость в достижении важного рубежа на пути к своему новому положению в обществе. Этот первый и самый важный экзамен я выдержал.

Знания, полученные за годы учебы в нефтяном институте, позволили мне стать специалистом, обладателем престижного в те годы диплома горного инженера. Студенческие годы преобразили меня из сельского паренька с райцентровским кругозором в современного для того времени молодого человека. Этому способствовала как организация обучения в Уфимском нефтяном институте, которая, кстати, отличалась высоким научным и педагогическим уровнем, так и здоровая атмосфера в студенческой среде. Выражаясь кратко, детство в Кушнаренково это было время, когда формировался мой характер, студенческая пора в Уфе — становление личности. Да и что тут говорить, просто это была моя молодость. Кто-то из древних мудрецов справедливо заметил: родина не там, где ты родился, а там, где ты нашел себя».

Продолжение следует.