«У нас был оклад в 150 рублей, который мы получали, написав определенное количество слов»

Свой 75-летний юбилей недавно отметил Евгений Макаров — незаменимый сотрудник нашей спортивной редакции

«СМЕРТЬ СТАЛИНА ЗАПОМНИЛАСЬ ТЕМ, ЧТО МОЖНО БЫЛО НЕ ХОДИТЬ В ШКОЛУ»

— Евгений Михайлович, вы родились 12 октября 1940 года, за полгода до начала Великой Отечественной войны, застав ее окончание, когда вам исполнилось 4,5 года. Что-то запомнили из тех лет?

— Нет, не запомнил. Помню только возвращение из армии старшего брата. Он воевал, пройдя Великую Отечественную, а потом и японскую войну. Потом он еще два года дослуживал до демобилизации и вернулся домой только в 1947 году. Вот этот момент остался в моей памяти: когда он вернулся, мама бросилась к нему на шею, а меня, стыдно в этом признаваться, заинтересовал большой чемодан брата с трофеями. Открыв его, увидел там медали за победу над Германией и Японией, кружку и алюминиевую ложку. Мне было 7 лет, и на глаза мои навернулись слезы...

Также из воспоминаний тех лет у меня отложилось в памяти, как мы бегали посмотреть на пленных немцев, достраивавших театр оперы и балета. Интересно было посмотреть: с кем же мы воевали, что это за существа такие — фашисты? Получается, что театр начали строить до войны своими силами, а заканчивали уже после войны...

— Силами немецких «гастарбайтеров».

— (Смеется.) В общем, да!

— Второй вопрос уже по следующему памятному событию. Вам 12 лет, умер Сталин. Как восприняли эту новость?

— Я учился в 109-й школе, которой сейчас уже нет. Она располагалась на месте межвузовской столовой. Бревенчатый сруб, обшитый досками, именно там я оканчивал шестой класс, когда скончался Иосиф Виссарионович. И помню, как 5 марта пришла наша классная руководительница Адель Васильевна Малышева и со слезами на глазах сказала: «Умер великий вождь, товарищ Сталин!» Честно говоря, осталось в памяти только ощущение, что сейчас нас отпустят по домам.

«Особой горечи или радости от известия о смерти Сталина я у себя не запомнил»

Особой горечи или радости от известия о смерти Сталина я у себя не запомнил. Радости, потому что никто из нашей семьи не был репрессирован, за исключением моего дяди Филиппа Яковлевича. Но я его не знал, потому что его арестовали в 1937 году, а освободили уже в 1955-м. Мы встретились с ним спустя много лет, когда я уже занимался судейством. Он жил под Ташкентом, я пришел к нему, мы познакомились, и он заплакал. Но у нас в семье относились к дяде не очень хорошо, потому что, находясь после войны на вольном поселении, он женился на обрусевшей немке. А у нас в семье ненависть к гитлеровской Германии долгое время распространялась на всех немцев. Я, кстати, это отношение не разделял даже в том возрасте. Но все тяготы с заключением не сказались на моем дяде, он умер в районе 90 лет. У нас в семье вообще все долгожители. Мои мама и папа — каждый — не дожили всего по несколько месяцев до своего 90-летия.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ — БАСКЕТБОЛ

— Вы занимались музыкой, спортом. Что было ранее и как удавалось совмещать?

— Первым был баскетбол. Мой сосед предложил пойти на тренировки по баскетболу в секцию, которая располагалась на стадионе «Динамо». Только тогда на месте нынешнего Дворца пионеров располагался шикарный теннисный корт. До революции там находился знаменитый Панаевский сад, видимо, уже в те годы там занимались теннисом. Когда начали закладывать фундамент под Дворец пионеров, мы видели, с каким умом был выстроен теннисный корт. Там был настоящий «пирог» для покрытий теннисного корта — песок, щебень, опять песок. В результате это покрытие высыхало почти мгновенно, несмотря на дождь.

Вот на этих открытых площадках мы и начали тренироваться в секции баскетбола у знаменитого тренера Нины Николаевны Савощенко, которая воспитала множество сильнейших баскетболисток. Среди них — легендарная Тамара Слиденко (Пыркова), будущий член сборной СССР, чемпионка мира. Впрочем, и сама Нина Николаевна была легендарным человеком, фронтовичкой, медсестрой, спасавшей жизни наших солдат в Сталинграде.

«Знаменитый тренер Нина Николаевна Савощенко была легендарным человеком, фронтовичкой, медсестрой, спасавшей жизни наших солдат в Сталинграде» (фото: sportsreda.ru)

— Многолетний лидер УНИКСа Петр Самойленко познакомился так со своей будущей супругой, опекая ее во время совместных тренировок, когда мальчиков ставили играть против девочек старше их на год. У вас не проводились такие тренировки?

— Да, кстати, возраст Томы Пырковой был старше моего на год, и мы подобным образом часто играли друг против друга. А зимой мы тренировались и играли в спортзале Менжинского. Там проводились грандиозные для послевоенной Казани соревнования, когда разыгрывался финал центрального совета общества «Спартак», приезжали известные игроки. Особенно запомнился состав команды Латвии, в которой играл знаменитый в будущем тренер Раймонд Карнитис. Глядя на их мастерство, мы понимали, что сделали правильный выбор, начав заниматься баскетболом.

— Он в те годы был очень демократичным в плане роста игроков. На одной площадке могли играть «малыш» Арменак Алачачян (174 сантиметра) и Увайс Ахтаев (236 сантиметров). Глядя на первого, вы также понимали, что человек с невыдающимся ростом может достичь серьезных высот?

— Именно так. Они составляли известную пару разыгрывающего и центрового и вместе играли в Казахстане. В Казахстан, как я понимаю, оба попали волею судеб, так как Алачачян родился за границей, а Ахтаев был чеченцем по национальности, Вася Чечен, как его называли. Я видел, как он играл на площадке, ему было тяжело с его ростом, он добегал до кольца чужой команды и некоторое время отдыхал, держась одной рукой за кольцо. Кстати, подобных двоек «малыша» и «великана» в советском баскетболе было несколько, но Алачачян — Ахтаев была самой знаменитой из всех. И карьера Алалачяна, ты прав, помогла утвердиться в мысли, что в баскетбол можно играть, и не обладая могучими физическими данными.

«Двоек «малыша» и «великана» в советском баскетболе было несколько, но Алачачян — Ахтаев была самой знаменитой из всех»

— А как можно было заниматься спортом в послевоенные годы, когда не хватало спортинвентаря?

— Почему не хватало? С этим все было нормально. Как только война кончилась, производство перестроилось и начало выпускать товары, необходимые для мирной жизни. И мы играли нормальными для того времени кожаными мячами со шнуровкой. Поэтому при ведении мяча всегда приходилось следить за тем, чтобы он не попал шнуровкой на землю и не ушел из-под контроля. В футболе также были кожаные мячи со шнуровкой, которые отдельные мастера умудрялись навешивать так, чтобы мяч попадал в голову нешнурованным концом, что требовало особенного мастерства.

Единственное, был дефицит качественной спортивной обуви, мы уже в те времена носили обувь китайского производства. Дружба между СССР и Китаем была сильна до того времени, как в СССР не разоблачили культ Сталина, и эта дружба позволяла насыщать наши магазины китайскими кедами. Очень качественными и бывшими предметом вожделения всех людей, занимавшихся спортом.

— Тем самым, Евгений Михайлович, вы сами перескочили на второй рельс вашей жизненной биографии. Давайте поговорим о вашем увлечении музыкой. Как оно возникло?

— Ты не поверишь, но, опять же, не без участия моего соседа Виталика, который заманил меня в баскетбол, а спустя некоторое время предложил ходить с ним еще и в музыкальную школу №1 имени Чайковского. Я выбрал кларнет.

— У вас пальцы не страдали, потому что в баскетболе они часто травмируются? А потом надо было перебирать пальцами отверстия и клапана на кларнете...

— Расскажу еще историю: когда я служил в армии, то у меня был сослуживец. Он совмещал еще более несовместимые вещи: занимался боксом, боксируя в легком весе, и играл в оркестре на флейте.

— Зато он был «художником», которого обидеть было очень нелегко!

— Да уж! (Смеется.) Мне в этом плане везло, пальцы не травмировал, а чаще всего травмировались голеностопы, которые мы потом лечили парафином. Может быть, мне и не надо было так разбрасываться, следовало бы сосредоточиться только на одном виде деятельности. Каком — трудно сейчас сказать. Хотя мой папа тогда между музыкой и спортом выбрал бы последнее. Его фраза «Дудкой на хлеб не заработаешь» так и осталась у меня в памяти. Когда встала проблема выбора — куда идти после школы, он советовал мне идти на завод: «Завод тебя прокормит, он тебе все даст. Путевку в санаторий, дети родятся, даст общежитие, путевку в детский сад. А что ты будешь иметь с музыки?»

— Что-то можно вынести с завода, как это делалось при Советском Союзе...

— Это сразу нет. В этом плане папа у меня был очень правильным. Преподавал правила уличного движения, считался асом в своем роде деятельности. Очень уважаемым в городе. Вспоминаю, что когда мы выходили из дома в баню, то никогда не доходили до нее пешком. Обязательно находился кто-то, кто ехал на машине и предлагал нас подвезти.

— А у вас прав нет...

— Выяснилось со временем, что у меня пониженное цветоощущение. Когда я сдавал на права, кстати, еще будучи учеником школы, потому что у нас преподавали автодело, меня забраковали врачи на медкомиссии. В целом я не дальтоник, прекрасно различаю цвета у того же светофора, но...

ПЕРВЫЕ СТРОКИ ПРИНЕС «ЗА РОДИНУ»

— И чем вы занялись после школы?

— После окончания школы я пошел в пединститут на факультет физвоспитания в качестве вольного слушателя. Дело в том, что я опоздал с подачей документов и меня зачислили с правом перевода на очное обучение, если кого-то отчислят из группы. Я отучился один год, но ситуация не менялась, так и был вольным слушателем. Тогда решил пойти в армию.

— Добровольцем?

— Да, так меня и назвали в Татвоенкомате. Служил в Куйбышеве, совмещая это с игрой в баскетбол. Мы играли, как нынешние футбольные команды Сан-Марино, Андорры, когда утром ты на службе, вечером на тренировках, и только перед соревнованиями нам устраивали сборы. Наша военная часть трижды была сильнейшей в Приволжском военном округе. Это косвенно подтолкнуло меня и к выбору профессии. Мой сослуживец Слава Левченко после одной из побед сказал: «Женя, мы выигрываем, а о нас никто не пишет. Давай тогда ты напиши об этом в нашу окружную газету «За Родину».

«Нам на кафедре журналистики преподавали среди прочих Гази Кашшаф, Станислав Антонов, Людмила Пивоварова...» (на фото справа — Пивоварова; kpfu.ru)

Через неделю после выхода моей заметки пригласили в редакцию. Так началось наше сотрудничество, а перед самым дембелем я разговорился с редактором о том, чем мне заняться на гражданке. Он мне сказал: «Иди в журналисты, мы дадим тебе положительную характеристику, задатки у тебя есть». Так я и сделал, поступив на истфилфак КГУ. Нам на кафедре журналистики преподавали среди прочих Гази Кашшаф, Людмила Пивоварова, Станислав Антонов, Джавид Акчурин, Андрей Роот...

Меня больше всего увлек курс «Техника производства и оформления газеты». Я слишком серьезно этим увлекся, что в какой-то мере помешало мне стать полноценным хорошим спортивным журналистом, потому что во всех изданиях, в которых я работал, совмещал написание спортивных материалов с оформлением и производством газеты, так как вопрос нарисования макета газеты не всем давался легко. У нас были студенты, которые потом доработали до должностей редакторов серьезных изданий, стали большими журналистами, у которых не получался процесс оформления газеты. Все-таки это вопрос больше не творческий, а близкий, скажем, к черчению. А когда я ходил на практику в ту же «Советскую Татарию», мне советовали: «Женя, займись этим серьезно!»

Мне подсказывали, что никто не хочет заниматься оформлением газеты, все стремятся писать. Но это дело субъективное, а верстальщик всегда востребован. Макет — дело святое, ты всегда будешь иметь свой хлеб с маслом. И как-то так я втянулся в эту профессию. Даже произвел в свое время маленькую революцию в многотиражных газетах, которые сейчас называли бы корпоративными. Тогда я первым перешел на формат верстки в шесть колонок. Это давало больше возможностей для верстки. Сейчас это прозвучало бы смешно, но тогда подобное новшество встречалось в штыки корифеями нашей прессы. До тех пор, пока они самостоятельно не убедились в удобстве этого нововведения.

«Надо сказать, что Гаврилов очень интересно подбирал первый коллектив редакции»

«ДО СИХ ПОР ЛЮДИ ПОМНЯТ О НАШИХ РОЗЫГРЫШАХ НА 1 АПРЕЛЯ»

— И как, оправдались ваши ожидания? Легко было найти работу?

— После окончания университета у нас было распределение. Все мечтали распределиться в Тольятти, там только начал строиться АвтоВАЗ, все видели себя в качестве журналистов, разъезжающих по загранкомандировкам. Кстати, наш одногруппник Володя Большаков так и попал в Тольятти, поработал в этой вожделенной газете, а продолжил свою карьеру в КГБ. И ушел в отставку в должности генерала, а на пенсию — с должности заместителя министра печати РФ. Меня распределили в «Советскую Татарию», но там не было места в штатном расписании, мне предложили быть корреспондентом на гонорарах. К тому времени я женился, была дочь, и я некоторое время зарабатывал на хлеб, не будучи журналистом. Был экскурсоводом, потом освободилось место в штате «Комсомольца Татарии», и я работал там. Потом Миша Демянюк ушел на учебу в Минскую школу КГБ и посоветовал мне идти на его предыдущее место, в многотиражную газету ПО «Оргсинтез». Я устроился туда ответсекретарем, отработав пять лет. Уже оттуда меня пригласили в «Вечернюю Казань».

— Вы практически с первых дней работали в составе легендарной редакции «Вечерней Казани» под руководством редактора Андрея Гаврилова, уйдя из спокойной многотиражки с еженедельным выходом в беспокойное ежедневное издание, ломая привычный уклад жизни.

— Мне совсем немного не хватает для того, чтобы сказать, что я работал в «Вечерке» с первых дней ее рождения. Я пришел в газету 19 января 1979 года, спустя две недели, как появился первый номер. Надо сказать, что Гаврилов очень интересно подбирал первый коллектив редакции. Андрей Петрович набрал журналистов из многотиражек, как и меня: Елена Чернобровкина, вместе с которой я работаю и в «БИЗНЕС Online», Миллер, Нил Алкин, Рощектаев, Агафонова и Морозова из городской газеты Зеленодольска.

«Вечеркинцы» на одном из вечеров памяти Гаврилова

— То есть Гаврилов не воспитывал свой коллектив, не подбирал его «под себя», а набрал вполне сложившихся журналистов?

— Именно так. Каждый был уже со своей темой, своим взглядом на журналистику. Андрей Петрович только просил нас не делать вторую «Советскую Татарию», не писать для руководства. Он просил писать для людей, об их жизни, а это социальная жизнь, торговля, бытовое обслуживание, об их интересах, следовательно, требовалось много материалов о культуре и спорте. Мы должны были стать и стали газетой для души, для чтения, подчас для легкого чтения. Это было генеральной линией, в рамках которой мы могли делать практически все, чего душа хотела и просила. Не возбранялось даже, назовем его так, легкое хулиганство. До сих пор люди помнят о наших розыгрышах на 1 апреля.

— Когда вы в 1984 году, если не ошибаюсь с датой, написали, что в единственную пиццерию Казани приедет то ли Адриано Челентано, то ли Тото Кутуньо. И люди пошли его встречать.

— Ну не только это было. (Улыбается.) Или розыгрыш с кометой Галлея, когда мы написали, что те, кто не успел увидеть ее полет, приглашаются 1 апреля на площадь перед Центральным стадионом и комета Галлея пролетит еще раз «специально» для жителей Казани.

«Мне совсем немного не хватает для того, чтобы сказать, что я работал в «Вечерке» с первых дней ее рождения»

Потом в нашу редакцию влился Артем Карапетян из Москвы. Конечно, мы смотрели на него с неким налетом провинциальности. Тогда это был еще молодой человек с нестандартным для того времени прозападным взглядом на вещи. Но не могу сказать, что он вел себя в коллективе обособленно, как-то свысока относясь к коллегам. Во многом и потому, я считаю, что коллектив у нас был такой, из которого не хотелось уходить. Приходя на работу к девяти утра, мы не позволяли себе уйти в шесть, с окончанием рабочего дня. Заканчивался рабочий день, начинался рабочий вечер. И не в том понимании, что накрывался стол — и «понеслось». Мы общались, у нас были прекрасные поэты-песенники. Из нашего коллектива вышел Леонид Сергеев, который, в отличие от Карапетяна, наоборот, поехал из Казани в Москву, стал там очень заметной личностью в культурной жизни столицы. А у нас он был простой парень Леня, вытаскивавший гитару и певший в том числе свои замечательные произведения. Лично мне запомнились две зонг-оперы, посвященные спорту — чемпионату мира по хоккею в Праге 1978 года и шахматному матчу между Анатолием Карповым и Виктором Корчным в Багио. Так мы и засиживались на работе с девяти до девяти, уйти в шесть считалось даже неприличным.

— Странные у вас были тогда понятия о приличиях, Евгений Михайлович...

— Мы были увлеченными людьми. Вот я сказал о культуре, а что касается спорта, то мы очень любили играть в шахматы, сами участвовали в турнирах, а потом и очень плотно освещали шахматную жизнь и страны, и даже мира. Нашими отчетами о другом знаменитом шахматном противостоянии все того же Карпова и Гарри Каспарова в Москве зачитывалась вся страна.

— Не вижу связи между казанской «Вечеркой» и матчем между двумя советскими шахматными суперзвездами...

— Кроме нас, так плотно никто не писал. Все дело в том, что за Каспаровым стоял всесильный Гейдар Алиев, первый секретарь обкома партии Азербайджана, за Карповым тоже были серьезные политические силы в КПСС, а потому столичные газеты не рисковали встать на чью-либо сторону. А мы были в этом плане более свободными. Феликс Феликсон, надо отдать ему должное, нашел по своим связям человека в Москве, Гагика Карапетяна, который очень подробно описывал события в матче — как шахматные, так и спортивное закулисье. Как главный арбитр матча Светозар Глигорич сломал ногу, играя в теннис. Как работал на матче парапсихолог Тофик Дадашев. И так далее.

«Нашими отчетами о знаменитом шахматном противостоянии Карпова и Каспарова в Москве зачитывалась вся страна»

Тут надо снова обратиться к нашему тогдашнему энтузиазму, потому что вставала проблема: как передавать эти отчеты о матчах в газету? Гагик тогда бежал с рукописью на вокзал, отдавал ее проводникам поезда Москва — Казань, а с утра уже я ее получал. Шел либо на вокзал, либо, не успевая, в депо, где поезда стояли в отстойнике. И в четыре вечера этот отчет выходил в газете, что для советской печати было супероперативной работой.

Плюсом нашей газеты была оперативность и в наполнении первой полосы. Мы делали ее с утра, в день выхода газеты, и там вся информация стояла со словом «сегодня». Это и позволяло поднимать тиражи до 200 тысяч экземпляров, что с учетом того, что в Казани было под миллион жителей, показывало — нас читали практически в каждой семье. У нас были замечательные фотографы, среди которых нестандартным взглядом на события отличался Олег Климов. Его тянуло в горячие точки, которых перед развалом СССР хватало. И армянский Спитак, где произошло страшное землетрясение, и многие места военных конфликтов того времени. Я, если честно, никогда не понимал фотографов, операторов, журналистов, специализировавшихся на таких темах и программах, где смерть, убийства, людские трагедии происходят изо дня в день. Потом у Олега появилась сподвижница Лаура Ильина, они вместе уехали в Москву.

ЗАВОДУ ПОМЕШАЛ... КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС

— Неужели для «Вечерней Казани» не было закрытых тем?

— Были. Например, мы ничего не писали про авиакатастрофу «Пахтакора», несмотря на то что там погиб воспитанник казанского футбола Александр Корченов, экс-игрок «Рубина». Все-таки были определенные требования цензуры.

— В начале 80-х была катастрофа теплохода. Потом люди с прибрежных деревень на лодках подплывали к погибшим, утопшим и мародерствовали, раздевая их догола.

— Об этом событии мы давали информацию, понятно дело, без таких подробностей, о которых ты сейчас вспоминаешь. Произошло это в районе Ульяновска, когда трехпалубный, если я не ошибаюсь, теплоход по ошибке прошел под не тем пролетом моста. И ему снесло верхнюю палубу. Но эту информацию трудно было скрыть, потому что ее давали в центральной печати. Что касается того, что можно или нельзя было давать в прессу, — существовало управление по охране гостайн в печати. А там каких только пунктов не было.

Например, нельзя было упоминать, что дедушка Владимира Ленина был шведо-немцем. Нельзя было писать, что дедушкой российской авиации являлся Росинский, потому что официально это звание было закреплено за Жуковским. Какое это отношение имело к государственной тайне, я не знаю. Или же нельзя было публиковать количество железнодорожных путей на Казанском вокзале. Потому что это могло показать мобилизационные возможности Казани в случае военных действий. Скрывалось количество человек, получивших профзаболевания. Одним словом, по всем этим ограничениям был написан целый талмуд. Но мы к таким правилам уже были привыкшие. В многотиражках, особенно на военных заводах, приходилось писать материалы следующего содержания: «Сегодня в цехе номер пять было произведено изделие номер 13. Оно через два часа было отправлено на просушку, а потом отправлялось в цех номер три, где превратилось в изделие номер восемь». Читать подобные материалы было невозможно.

Мы были влиятельной газетой. По нашим материалам, в частности, отменили строительство АЭС в Камских Полянах, была отброшена идея о строительстве биозавода в Боровом Матюшино. Тогда секретарь горкома партии Рево Идиатуллин дал задание создать общественное мнение против строительства завода, взамен пообещав квартиру. Гаврилов вызвал тогда молодого еще Александра Фролова и дал ему задание. Вот Саша, сейчас уже покойный, и вцепился в эту тему, каждый день что-то писал, и решение о строительстве было пересмотрено.

«КОМПЬЮТЕР ОСВОИЛ В 60 ЛЕТ»

— Расписывали такое событие, как «казанский феномен»?

— Как-то не очень. Писали, я помню, о другом нашумевшем с точки зрения криминала событии — задержании зеленодольского людоеда Суклетина. Но все равно писали мы тогда совсем не так, как сейчас, не смакуя детали. В этом во многом я вижу изменения между советской журналистикой и нынешней, российской. Тогда ту же трагедию под Ульяновском мы описали, насколько это возможно, без деталей, сейчас же на подобном делают акцент.

На встрече сотрудников «Вечерки». В центре — Артем Карапетян, справа — Любовь Агеева

— Почему вы, будучи в штате и зная спорт изнутри, отдали такие лакомые кусочки, как футбол и хоккей, Феликсу Феликсону и Евгению Климовицкому?

— В этом был определенный экономический расчет. У нас был оклад в 150 рублей, который мы получали, написав определенное количество слов. В этом плане все время шло негласное соперничество отдела культуры, который возглавляла Любовь Агеева, и отдела городского быта под руководством Нила Алкина. Нил Халилович частенько сетовал, что к Агеевой приходит музыковед Георгий Кантор, напишет огромный материал, который и править особо не надо, а ей в зачет идет количество слов. «А у меня, — сетовал Алкин. — Придет, допустим, продавец, расскажет что-то косноязычным языком. За него напишешь, потом ему же принесешь на согласование, чтобы можно было поставить его фамилию как автора». Это сколько работы, а отдача такая же, как у Агеевой. Вот и у меня со временем появились свои авторы — Феликсон и Климовицкий, поскольку, работая на верстке, занимаясь баскетбольным судейством, я не мог бы успевать ходить на матчи. А им это нравилось, писали они добротно, со знанием дела.

— В «БИЗНЕС Online» вы пришли, уже освоив компьютерную грамотность. Как она вам давалась?

— В «Восточном экспрессе», все так же оставаясь после работы. Тамошний корректор Ольга Богаченко пошагово объясняла мне все необходимые действия, и я освоил компьютер на начальном уровне. Мне тогда было где-то 60 лет, как говорится: век живи — век учись!

«Мне читать эти скороспелые, но приземленные материалы менее интересно, чем если бы они писались с чувством, с толком, с расстановкой...»

— Вы уже мельком затронули вопрос: чем отличается советская журналистика от российской. Так вот, если подробнее...

— Раньше журналисты на своих темах работали очень знающие. Взять состав спортивной редакции Гостелерадио прежних времен, так там сплошные звезды спорта — теннисисты Николай Озеров, Нина Дмитриева, Александр Метревели, футболист Владимир Маслаченко. Все они пришли в журналистику из спорта, все они самостоятельно могли выступать в качестве экспертов, с чем мы сейчас постоянно испытываем проблемы при написании материалов. Где эти эксперты — раз-два и обчелся.

Сейчас компетентность уступает место актуальности. Отсюда поверхность суждений и оценок. Но это и веление времени. Если раньше сыграла команда в футбол, завершив матч в девять вечера, то я располагал целой ночью, чтобы обдумать репортаж и только потом его написать. А сейчас подобный материал ставят на полосу интернет-газеты с финальным свистком судьи. У меня есть знакомый краснодеревщик, который всегда спрашивает у заказчика мебели: «Вам быстро или качественно?» Или можно рожать ребенка и за 6 - 7 месяцев, но он получается недоношенным. Оттого и ухудшается качество журналистики, качество материалов с точки зрения словесности. Мне читать эти скороспелые, но приземленные материалы менее интересно, чем если бы они писались с чувством, с толком, с расстановкой...