УБИЙСТВЕННАЯ ПРАВДА

Главное в шекспировской хронике «Ричард III» — это история семейной династии Йорков, в пух и, буквально, в прах раздираемой борьбой за трон. Центральный образ — зло как оно есть. Его средоточие — герой-горбун, которого в первом акте зовут герцог Глостер, а во втором — король Ричард. Для драматурга шекспировского уровня вполне естественно было свести фабулу 2,5-часовой пьесы к общеизвестному и неотменимому: «Король умер. Да здравствует король!» Нет, со сцены это не звучит. Просто когда в финале под трагического Генделя на первый план выходит омерзительно угрюмый ниспровергатель Ричарда с созвучным именем Ричмонд, а на публику — с нижнего до верхнего ряда — натягивают саваном белое полотно, все мрачные подтексты сюжета становятся яснее ясного.

Власть есть власть. Чем была во времена Плантагенетов, к которым принадлежал Ричард III, и позже — во времена Шекспира, тем остается и сейчас. Разве что главную для исторических реалий британского ХV века «правду убийства» заменила такая же по сути гнусная «правда политтехнологий».

Черное и белое резко скомбинировано только на одном человеке — в одеянии самого Глостера (художник по костюмам, увы, в программке не назван). Гамма прочих участников династической хроники разделяет эти два цвета, будто противоположные берега одной реки. Белые одежды, накидки, наконец, белые саваны — либо на обреченных, вроде умирающего Короля Эдуарда IV, либо на убиваемых по ходу действия Леди Анне, герцоге Кларенсе, графе Риверсе и принце Эдуарде с братиком Ричардом Йоркским. А серо-черные оттенки — либо на пока еще живых людях ричардова окружения, либо на его откровенных ненавистницах, вдовствующих королевах Маргарите и Елизавете, к слову, родной матери злодея.

В умной сценографии Сергея Скоморохова — свои секреты. Зеленой газонной травой не только выстлан периметр сцены — ею вздыблены и боковые панели. Противоестественная искривленность растительной «формы» ошеломляет рифмой со вздыбленным горбом узурпатора. Центральное же пространство выстлано металлической решеткой, а сверху еще и «придавлено» цинковыми арками. Еще одна «рифма» — о душе, придавленной страхом. В схематичной, но «говорящей» конструкции интриги идут одна за другой. Добро выглядит лишь обратной стороной зла. Родственное — лишь мимическим спазмом всепоглощающей ненависти. Но самое главное и страшное — та пустота, куда, обдумывая очередное убийство, со страхом заглядывают сподвижники и исполнители злодейств. Радуются, смеются даже, а потом — нет-нет, да и заглянут. «Какой-то страх невольный/Зловещим предчувствием сковал мне сердце», — спел бы о том же самом позаимствованный Пушкиным у шекспировского Ричарда царь-детоубийца Борис Годунов.

МЕРЦАНИЕ СОВРЕМЕННОСТИ

Градус, с каким актеры Камаловского театра играют Шекспира, далек от тусклых земных температур. Как это получается — не объяснить. Например, актерская палитра Искандера Хайруллина (Ричард) невероятна. Мгновенная смена масок «злодея», «влюбленного», «циника», «наглеца», снова «злодея» обеспечивает безостановочное скольжение по кругу ассоциаций, как шекспировских (вплоть до Фальстафа), так и пушкинских (Годунов), вплоть до узнаваемых «ликов власти» из дня сегодняшнего. При всей своей неординарности и эмоциональной безразмерности, исполнитель главной роли не «вываливается» в бенефис, обнаруживая замечательное ансамблевое чувство. Вот он робко вслушивается в отповедь Леди Анны (Айгуль Нажипова), а минуту спустя издевательски торжествует над ней: «Против меня закон и мир. И все ж я победил!» А вот с негодяйской улыбкой дает вылиться материнской ненависти, когда же истощенная Елизавета (Люция Хамитова) замолкает, с наигранной обреченностью приглашает к микрофону следующую праведницу — Маргариту (Ильсия Тухватуллина). Высказывайтесь, от меня не убудет!

Знаменитое шекспировское «Весь мир — игра, а люди в ней — актеры» как-то по-особенному работает в камаловской труппе. Женские роли все до одной крупны по-настоящему и вызывают к героиням-страдалицам самое искреннее сочувствие. При этом каждый монолог — мужской ли, женский ли — завершается аплодисментами по той простой причине, что он, как произведение в произведении, выделан, индивидуален по рисунку и как-то по-своему даже монументален. Структуру шекспировских сцен Ильгиз Зайниев чувствует настолько же хорошо, как и общую форму пьесы, поэтому не боится каждую сцену преподнести полновесным крупным форматом. Лампа драматургического накаливания работает у Зайниева безотказно. Словам и смыслам отзываются звуки мрачного Генделя и джазового саксофона, отвлекающего порой от династических конфликтов легкомысленным мажором и смешной ритм-секцией, Мол, ау, господа, это все-таки театр.

Театр, стоит признать, отличный. Надо же было придумать сделать частью визуальной лексики фотовспышки от селфи, так хорошо отражаемые пластиковыми козырьками-коронами на повинных головах: минута славы — она и в час смерти к кому-то приходит.

Кстати, о смерти. Нет, головы тут не секут и клюквенным соком кровь не изображают. Все гораздо поэтичнее: одни трупы лежат завернутые в саваны, другие — обернутыми в белое удаляются в сопровождении убийц, а Бэкингему, который только что смеялся над иронией судьбы, просто подвязывают полотном челюсть — он уже покойник. Символы жизни и смерти, кажется, амбивалентны. Обшитый травкой «трон» Ричарда раскачивается то ли детской люлькой, то ли маятником, отсчитывающим его время жизни. И скоро уж газонного «покроя» качели поднимут в никуда хладное тело короля-убийцы, на место которого выйдет другой король с челюстью прирожденного убийцы. Тут и понимаешь, что конец одной королевской жизни — отнюдь не конец истории, в которой идет по кругу одно и то же.

Согласно истории Ричард правил всего два года — с 1483 по 1485 гг. Судя по пьесе Шекспира в постановке драматурга Зайниева — не столько правил, сколько в корчах удерживал власть. Наверное, так оно и бывает, когда власть — цель и средство, а больше ни-че-го.

О ЛИТЕРАТУРНОМ И ЯЗЫКОВОМ

У Бориса Пастернака в «Заметках о Шекспире» 1942 года есть такие строки: «350 лет чувствуют то же, <>, 350 лет приходят к тем же мыслям. Мало оснований, чтобы вы подумали или сказали что-нибудь, что еще не сказано до вас. Единственное — напомнить, в каком смысле». Так вот о смыслах Шекспира, в частности, усвоенных Пушкиным в «Борисе Годунове», в тех же «Заметках» Пастернак писал: «Естественность, реалистическая полнота изображенья, разговорный язык. Дух простоты и правды».

В татарском переводе «Ричарда III» все эти категории, кажется, сохранены. Во время спектакля даже возникает желание снять наушник, откуда по-русски звучит текст в переводе Анны Радловой, чтобы полностью погрузиться в необъяснимую музыкальность Шекспира по-татарски. Этот вариант пьесы Резеда Гобаева делала приемом так называемого «двойного перевода»: ее «Ричард» — перевод русскоязычной, судя по всему, как раз радловской версии. Но, как признался в приватной беседе Зайниев, ничего особенного в Шекспире на татарском он не видит. «Никого же не удивляет Шекспир по-русски!» — резонно добавил режиссер и драматург.

Свою первую пьесу он написал, когда был пятиклассником сельской школы: «У нас была прекрасная учительница литературы. Чтоб мы лучше запоминали биографии писателей, она придумала такую форму, что мы как бы берем интервью у Пушкина, Лермонтова и других писателей и поэтов школьной программы. А еще в нашей школе был театр, где мы играли тоже разные вещи из школьной программы. Однажды я подумал: «Может, что-то свое, о нас лучше напишу? И написал». К концу школы, которую окончил с медалью, у меня уже было несколько пьес».

Потом Зайниев учился на актерском в Университете культуры. Потом — на курсах драматургов в Литинституте в Москве, но через три месяца оттуда сбежал: «Было неинтересно. Там преподавали какие-то нелюбознательные, старые люди. Раз в неделю. Скучно». И он вернулся в Казань, поступил на режиссуру, а параллельно писал одну за другой пьесы. В афише Камаловского театра порядка 10 его пьес. «Ричард III» попал в ту же афишу по его личной инициативе: «Пришел, сказал Фариду Бикчантаеву, что хочу поставить эту пьесу Шекспира».

И поставил, сделав очевидным невероятное. Судите сами, так оно или нет, если «Ричарда III» перевели на татарский язык; если шекспировская тема в театре им. Камала оказалась не «сброшенной с парохода современности», а ведь еще в 1959 году этот театр привозил на Декаду татарской культуры в Москву «Короля Лира». Наконец, состоявшегося драматурга Зайниева теперь есть все основания считать и состоявшимся режиссером.