«ДЛЯ РОССИЙСКОГО ПРАВЯЩЕГО КЛАССА УКРАИНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ОКАЗАЛАСЬ ШОКОМ»

— Как вы оцениваете состояние современного «левого» движения в России?

— Это вопрос терминологии. Буду ли я называть «левыми» только тех, кто соответствует моим личным симпатиям, или буду называть так всех, кто сам себя относит к «левым»? Я склоняюсь ко второму варианту, чтобы не впадать во вкусовщину и избежать позы цензора. Тогда нам понадобится максимально широкое, резиново-растяжимое определение. Например, такое: «левый» — это всякий, кто выступает за расширение бесплатного доступа людей ко всему, что создается обществом. Рост доступа для всех ко всему, созданному всеми. Включая как всеобщий продукт, так и всеобщий интеллект. Если человек подпадает под это определение, то дальше можно уточнять предполагаемый темп и формы доступа, чтобы отнести человека к конкретному варианту «левизны». Но в любом случае, речь будет идти о демонетизации и деприватизации нашей общей жизни. О социологической гипотезе, согласно которой человек работает на коллектив, а не на себя, с гораздо большим удовольствием и эффективностью, если, конечно, он уверен, что все блага внутри этого коллектива распределяются справедливо.

В нашем нынешнем политическом поле есть парламентские «коммунисты» и «справороссы». В первом случае это «красные», а во втором — «розовые» монархисты Его Величества. Зюганов вот уже несколько лет любую свою речь начинает с рамочной фразы: «Как совершенно правильно сказал наш президент...», а Миронов, как мы помним, всегда был самым громким лоббистом бессменного правления Путина. Это не значит, что в обеих названных партиях нет людей, которых я уважаю. Жорес Алферов и Олег Славин среди коммунистов и Олег Шеин из справороссов — это вполне полезные люди. Илья Пономарев в нынешней Думе — это вообще чуть ли не единственный человек, напоминающий там депутата. Единственный, кто не голосовал за аннексию Крыма и ввод войск на Украину.

За пределами парламента был довольно многочисленный «Левый фронт», потенциальный детонатор, куда входили самые разные антикапиталисты, включая «левых» мусульман Гейдара Джемаля, но Удальцов был бессрочно заключен у себя в квартире в лучших азиатских традициях борьбы с инакомыслием, а потом и все руководство «ЛФ» попало в чекистскую мельницу. Кроме них существует «РСД» — очень молодые, современные, богемные и европейские марксисты, но они, конечно, повисают в воздухе как некое искусственное явление, потому что пресловутые «ширнармассы» у нас такого «евромарксизма» не понимают. Кроме того есть ряд интересных субкультур со своими концертами, фэнзинами и внутренними харизматичными героями. Это анархистская антифа-веганско-феминистская среда. Но они, как и в Европе, остаются политизированным развлечением для наиболее чувствительных детей образованного среднего класса больших городов.

— Как вы считаете, есть ли перспективы (и какие они) у российских левых после украинских событий, когда стало так, что «левый» в России — это тот, кто поддерживает «имперку», Кургиняна и воссоединение СССР, а им противостоят никакие не «правильные левые», а, скорее, союз либералов и нацдемов (места в котором, скажем, анархистам, никакого нет)?

— Точно такая же ситуация была и в самой Украине, где почти все «левые» примкнули к «агентам Востока» против «агентов Запада», и до самого конца, пусть и с оговорками, поддерживали режим Януковича и демонизировали майдан, организованный либералами и националистами. Тут есть ключевой вопрос: что ближе к вашему политическому идеалу — движение страны в Европу или ее движение в Азию, на периферию мирового капитализма? Вы хотели бы жить в европейской стране со всеми ее проблемами или вы хотите слиться в скифском экстазе с Киргизией и Казахстаном, и вашим большим братом будет тогда Китай? Где именно вы хотели бы быть «левым»? Россия Путина под имперским флагом едет именно в эту, китайскую, сторону и тащит за собой еще ряд государств. Украина — единственное из этих государств-сателлитов, где нашлось заметное число несогласных, способных совершить революцию. Для российского правящего класса украинская революция оказалась шоком, личным оскорблением и очень плохим примером геополитического неповиновения. Поэтому дестабилизация Украины и отторжение ее территорий стали основной задачей путинской системы в этом году. То, что там происходит, — это не война «украинцев» и «русских». Думать так, значит попадать в идиотскую пропагандистскую ловушку этнической идентичности. Это война постсоветских людей, если угодно, постсоветских славян за то, куда идут их поезда: в условную Польшу или в условный Китай? Периферийный госкапитализм с его авторитарной патерналистской бюрократией или более прогрессивный капитализм метрополий с его демократическими возможностями? Отстыковать свою страну от кремлевского поезда и пристыковать ее к поезду европейскому оказалось гораздо сложнее, чем представлялось романтикам на майдане. Еще и потому, что политэкономически Украина не дотягивает ни до одного европейского показателя.

«МАРКСИЗМ — ЭТО ВЫХОД ИЗ МЕРТВОЙ И АБСУРДНОЙ ВСЕЛЕННОЙ ТОВАРНОГО ФЕТЕШИЗМА»

— Сегодня мы можем наблюдать достаточно успешный националистический проект «Спутник и Погром». Успешный в отношении посещаемости и цитируемости. Как вы считаете, с чем связано отсутствие у российских «левых» своего мощного печатного органа, консолидирующим лояльную аудиторию?

— Смешной парадокс тут в том, что марксист, который может сделать собственный «Спутник и Погром», никогда этого не захочет, а тот, который хочет, никогда не сможет, потому что находится в плену спектакля и парализован его приятным излучением.

Сделать левацкий аналог «Спутника и Погрома» для меня не составило бы большого труда. Я ведь работал в самых успешных глянцевых журналах, был политтехнологом, ответственным секретарем «Лимонки», рекламистом и много кем еще. Почему я этим не занимаюсь? Потому что цели последовательных антикапиталистов принципиально иные. «Левая» культура — это рефлексия, критика, вскрытие механики манипуляций, рентгеновский снимок классового анализа, а не гламурная фотосессия вокруг серпа и молота. Чтобы морочить голову людям, пугать и завораживать их любимыми образами Большого Зрелища, не нужно много ума, хотя и нужен некоторый талант шоумена. Если бы я куда-то избирался или что-нибудь продавал, то мне непременно пришлось бы делать это. Но так как я не делаю ни того, ни другого, то я свободен от такого печального «успеха». Конечно, Ленин соглашался позировать скульптору. Неохотно. Вздыхая над «учетом массовых вкусов и ожиданий». Но это было ПОСЛЕ победы революции, когда открылась возможность строить другое общество других людей. А в ситуации дикого капитализма нет никакого смысла прибегать к массовым манипуляциям, чтобы повысить личный рейтинг или раскрутить бренд. Марксизм — это выход из мертвой и абсурдной вселенной товарного фетишизма, а не еще один товар на ее длинном прилавке.

— В недавно изданном альманахе «Образ жизни» описывается левацкое сообщество Москвы и Петербурга, и при всей его разрозненности, было ощущение какого-то единого организма, где все друг с другом знакомы, тусуются в одних местах, на одни квартирах, как будто делают общее дело. Сейчас такого совсем нет, левые заняты какими-то внутренними склоками по поводу Украины, геев и прочего. Как вам кажется, куда это все приведет? Вообще, плохо или хорошо, что уже нет ощущения единого сообщества?

— Это ретроспективный эффект «легендарных времен». Он вызван понятной человеческой ностальгией по «славному прошлому», которое невозможно застать, потому что его никогда не существовало. И тогда тоже была масса дрязг, подозрений, размолвок, дроблений и обвинений. В середине 90-х местные анархисты писали на меня доносы в Европу из-за того, что я сотрудничаю с «фашистом Лимоновым». Киреева, издавшего этот самый «Образ жизни», ближайшие друзья — художники из группы Осмоловского, подвергли показательному суду и остракизму за то, что он неправильно сотрудничал с немецкими художниками. Профессора-антиглобалисты перехватывали друг у друга из-под носа западные гранты и потом годами не разговаривали. Нечто подобное происходило, кстати, и во времена народовольцев, когда Герцен и Нечаев делили бахметьевский фонд, а Бакунин и Маркс интриговали друг против друга в Интернационале. Я всегда относился к этому с большим юмором и воспринимал это как кухню радикалов, смешной комикс, еще один ненаписанный трэш-роман Стюарта Хоума или продолжение знаменитой пьесы Стоппарда. Для меня важно совсем другое: что ты думаешь и что ты при этом делаешь? А будни тусовки другими просто не могут быть. Представьте себе группу очень разных людей, которые собираются серьезно изменить мир, имея для этого совершенно разные причины, представления и почти никаких ресурсов. Комизм их жизни неизбежен, но их жизнь не должна сводиться к этому комизму.

— Илья Кормильцев был примером человека, который был ценнее целого движения, он был в прямом смысле слова просветителем. Оглядываясь назад на то, что было сделано и «Ультра.Культурой», и его деятельностью как публициста (вы ведь вместе работали в журнале «ОМ»), насколько, как вам кажется, это все сработало? То есть, были ли какие-то представления о том, что должно произойти, условно говоря, после открытия в России имен Паланика, Истона Эллиса и прочих?

— С Ильей мы дружили и занимались издательской деятельностью. Он отвечал в «Ультра.Культуре» за переводные книги, а я за местные. По ходу мы выдумывали и запускали в «Оме» эти смешные штампы, вроде «ренегатов гламура», «захватчиков сознания», «новых городских племен», «арт-телемизма» и т.п. Когда нас начали ощутимо щемить профессиональные патриоты из Думы и спецслужб, план у нас родился такой: создать по-настоящему подрывной вариант глянца, который спровоцирует настоящую революцию и необратимо изменит общество. К нам примкнул кое-кто из «Ома», арт-среды, киберпартизан, интеллектуалов и музыкантов. Возможно, мы много на себя брали, но уверенность, что мы это сможем, была полная, и готовность к конфронтации тоже. Оставалось найти на весь этот «Хелтер-Скелтер» денег для массового тиража и повсеместного распространения. Мы подготовили первый номер и обращались к самым разным олигархам с оппозиционным имиджем, в том числе и к заграничным. Никто на эту бомбу денег нам не дал. Так я практически выяснил две вещи. Олигархи, которые мечтают взорвать путинскую систему изнутри, — это пропагандистский миф. К сожалению. И ни одна революция не происходит просто по желанию креативной группы мечтателей, нужны гораздо более объективные причины, их уникальное совпадение. После этого выяснения Илья уехал из России, чтобы прожить в Лондоне последние несколько месяцев своей жизни.

ИМУЩЕСТВЕННОЕ НЕРАВЕНСТВО НА ГЛАЗАХ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В НЕРАВЕНСТВО ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ И КУЛЬТУРНОЕ

— Интересно ли вам то, что происходит в современной русской литературе? Вроде как все еще существуют толстые журналы, несколько литературных премий, появляются какие-то новые персонажи, но публика оживляется, только когда выходят новые Пелевин или Сорокин (иногда — Лимонов или Прилепин). Почему, к примеру, американским авторам удалось вписаться в эту околохипстерскую культуру, а российские авторы никому, кроме самих себя и их поклонниц-корректоров в толстых журналах, не нужны?

— Мы живем в одной из самых несправедливых, классово контрастных стран на планете. Это имущественное неравенство на глазах превращается в неравенство образовательное и культурное. Заборы растут вверх не только на земле, но и в головах. Поэтому в целых городах исчезает культура чтения, вульгаризуется культурная жизнь, приходят в упадок библиотеки, потребление становится магистральным удовольствием, люди добровольно собираются вместе только для того, чтобы потреблять или молиться, а все остальное вытесняется за пределы их понимания. Вслед за советским «равенством» уходит и советская «грамотность». Поэтому литературная аудитория сокращается. Тем не менее внутри нее есть немало традиций с совершенно разным прошлым. Это и наследники советских консерваторов, вроде Прилепина, и наследники советских либералов, вроде Сорокина и Пелевина, и социальные фантасты, вроде Рубанова, и темные декаденты, вроде моего давнего приятеля Миши Елизарова. И стилисты-концептуалисты, вроде Пепперштейна. Есть и новая популярная поэзия в самом широком спектре, от Полозковой до Емелина и Родионова. Так получилось, что именно я их всех расставляю на полки в лучшем столичном книжном магазине, поэтому следить приходится. Что касается моего личного вкуса, то он всегда лежал в области самых малотиражных, инновативных авторов и изданий. Три самых интересных мне сейчас писателя — это Виктор Иванiв, Андрей Сен-Сеньков и Евгений Бабушкин. Они описывают сцены из еще непроявленного кино, о котором писал Вальтер Беньямин. Из журналов я предпочитаю те, что наследуют неподцензурной андерграундной традиции — «Воздух» Димы Кузьмина, «Митин Журнал» Волчека, или вот появился новый интересный «Носорог» Кати Морозовой. А из премий я слежу только за «Андрея Белого» и «Нос».

— Почему вы все еще живете в России? У вас богатый опыт путешествий по Европе, вы знакомы с «тамошними левыми». Чужим человеком за границей вы вряд ли были бы. Сейчас в информационной повестке все чаще возникает тема «не пора ли валить?». Не возникало у вас желание эмигрировать на время или навсегда?

— Меня часто об этом спрашивают, как уже уехавшие друзья, так и просто товарищи. Типа, ведь кто сейчас, пока еще можно, не уедет, тот как бэ сам виноват, и жаловаться потом будет глупо. Если по-простому, то жить в Москве мне гораздо интереснее, чем, скажем, в Лондоне, Барселоне или в Праге. К комфорту я равнодушен, а к приключениям нет. У меня всегда был ослабленный инстинкт самосохранения. Бояться то есть лень. И у меня ничего нельзя отнять, ибо я позаботился о том, чтобы у меня ничего не было, так что я не очень понимаю, как выглядели бы «притеснения» в моем случае? Я даже квартиру, в которой живу, приватизировать не стал, чтобы за нее не трястись и не быть потенциальным рантье, мельчайшим буржуа, пристегнутым к порядку. Лишение свободы? Думаю, это очень почетно — оказаться в сегодняшней путинской России по одну сторону решетки, ну, скажем, с моим товарищем Алексеем Гаскаровым и другими политическими заключенными. Но это еще надо заслужить. Пока я живу невидимой жизнью внутреннего эмигранта, пишущего книги для нон-профитных издательств с маргинальными тиражами. Кто бы я был в Лондоне, куда меня зовут перебираться? Еще один гуманитарный марксист, которых там и без меня хватает. Здесь мне гораздо проще чувствовать свою необычность, да и степень непредсказуемости будущего тут гораздо выше, а это наркотик, который ничем не заменишь.

— Все ваши книги доступны для свободного скачивания в интернете. Как вы считаете, каким должно быть отношение к интеллектуальной собственности? Насколько в принципе определение «интеллектуальная собственность» состоятельно?

— У нас в «Циолковском» одно время даже помещался штаб российской пиратской партии, и прямо в магазине происходил виртуальный учредительный ее съезд. Все, что связано со свободным скачиванием, открытым кодом, антикопирайтом, подтверждает ключевой тезис Маркса о том, что само развитие технологий делает товарную капиталистическую экономику абсурдной. Прежние категории собственности просто не надеваются на нынешнюю информационную экономику. Если мы можем делиться чем-то, не теряя этого, значит, открывается коридор солидарных, а не конкурентных отношений. Копирайт и патентное право превращаются в наглядное реакционное препятствие, вредное для людей и нужное только для сохранения капитализма. Это и раньше было видно. Вы можете купить билет и не пойти на фильм, но вы не можете пойти на фильм, не купив билет. Это означает, что фильм — это прежде всего товар, а потом уже сообщение. Информация находится в плену товарной формы, она подчинена рыночной логике на уровне доступа. Любая деятельность при капитализме имеет целью не результат, а прибыль. Но с появлением интернета и торрентов, с распространением пиратских бухт, абсурд капитализма стал очевиден миллионам пользователей. Интересно, что социалисты долгое время представляли себе переход к нетоварным отношениям так: сначала бесплатным станет хлеб и другая еда, потом одежда и лекарства, и так постепенно с ростом технологий и сознательности наступит полный коммунизм, а кто будет против, того уберет с дороги революция. Но ирония нашей истории в том, что обобществление началось с абсолютно другого края, с самых новых и субтильных высокотехнологичных вещей.