АБСТРАКТНАЯ СКУЛЬПТУРА В КАЗАНИ

— Как вы оцениваете Казань с точки зрения городской скульптуры?

— Я увидел только один объект в центре города — он из цветов, где-то рядом с озером, довольно большой. Он напомнил мне о собаке Джеффа Кунса, знаете, он ее в разных городах немножко по-разному выстраивает. Я не знаю, известен ли автор этой скульптуры или ее сделал муниципалитет, но это пример абстрактного искусства, что меня очень порадовало. Но это пока все, что я увидел.

— Ну, современной скульптуры у нас вообще не так много. А если говорить о других городах, не столичных, но крупных?

— Я знаю только пермскую историю, которую делал Марат Гельман. Там стоят работы Полисского, Люблинского. К сожалению, у нас в стране опыт обращения к художникам для создания авторской городской скульптуры очень небольшой. И это наталкивается порой на сопротивление жителей, ведь они привыкли, что в городе ставят памятники, монументы.

ЛЮБОВЬ К ИСКУССТВУ XVIII ВЕКА

— Насколько, по-вашему, малые архитектурные формы, вписанные в городское пространство, должны удовлетворять эстетические предпочтения большинства?

— Возьмем, например, Барселону, куда приезжает множество туристов и где огромное количество городской скульптуры. Если спросить жителя города о том, что бы он хотел видеть здесь, то он что-нибудь наверняка ответит, но, скорее всего, это будут не абстрактные работы Миро или Чилидо, которые стоят там прямо в центре города, и не десятиметровое произведение Роя Лихтенштейна. Они с детства живут с этим искусством и понимают, что оно отражает свое время. В XVIII веке скульптура в Петербурге была одной, в XXI веке она будет совсем другой.

— И ведь она должна быть другой... Но при этом мы видим, что в России все происходит иначе: сейчас, скорее, людям интересна скульптура XVIII века.

— Конечно. Появляется бронзовое литье, и главное, чтобы было узнаваемо, чтобы был портрет, например, какого-то князя. Современной скульптуры в России, насколько я знаю, очень мало.

— Как, на ваш взгляд, эту ситуацию можно изменить?

— Вот, например, я приехал на один день на этот фестиваль, и сюда пришли студенты, и вы вот об этом спрашиваете, — все мы должны делать что-то по чуть-чуть, потихоньку. В Москве этим занимаются кураторы. Работы очень много, много факторов, и это, конечно, тяжело. В Европе, в Америке это непрерывающиеся традиции.

ПОСТОЯННАЯ БОРЬБА С ФОРМАЛИЗМОМ

— Вы в своем творчестве идете к упрощению, к минимализму. И если возвращаться к авангардистам, которые тоже обращались к геометрии, то интерес народа к ним минимальный...

— Заставить народ любить авангирдистов, конечно, нельзя.

— Но если говорить о той же Барселоне, которую вы вспоминали, когда-то же это зародилось, и поэтому спустя годы это стало нормой.

— Это заняло много лет. Еще Франко ставил там абстрактные скульптуры.

— У нас тоже был Малевич, был Кандинский, Суетин, Чашник...

— Весь наш дизайн, вся наша архитектура закончились в 30-х годах прошлого века. И сейчас у нас в этом направлении большие проблемы, потому что мы перестали читать абстрактную форму. Простая форма, где нет фигуратива, человеку не очень понятна.

— Можно ли говорить, что соцреализм в какой-то степени погубил ту скульптуру, которой вы сегодня занимаетесь?

— Наверное, да. В 30-е годы была борьба с формализмом. И за 70 лет было 3 периода такой борьбы, причем жесткой: 30-е, 50-е, 70-е. Сейчас мы опять находимся в непонятном состоянии, последние несколько месяцев.

ОТПЕЧАТОК УКРАИНСКОГО КРИЗИСА НА РОССИЙСКОМ СОВРЕМЕННОМ ИСКУССТВЕ

— В своем выступлении вы говорили о том, что государственные СМИ не приезжают на тот же «Винзавод», на Ночь музеев. То есть им совсем не интересно современное искусство. С чем бы вы это связали? Ведь это, в принципе, отказ от реальности, от того, что происходит за окном.

— Прошло уже пять биеннале современного искусства, сейчас «Манифест» в Петербурге, и это в большой степени финансируется государством. Мне кажется, что за последнее время, за три-четыре месяца все как-то перевернулось с ног на голову. До этого у нас строились центры современного искусства, спонсировались музеи, появился ГЦСИ, образовательные институции... Но все это к чему-то шло. И на протяжении последних трех-четырех месяцев для меня не очень понятно, как все будет идти дальше. Я читаю высказывания министра культуры, декларации — все это очень странно.

— Если говорить о минкульте, буквально вчера был отменен показ двух постановок на ММОКФ с удивительной формулировкой: «в пьесе «Душа подушки» могут быть усмотрены признаки пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних».

— Да, да. И история с современным искусством — это то же самое. Я недавно виделся со знакомыми из музея в Архангельском, где традиционно проходила «Усадьба Jazz». И в этом году фестиваль будет последним, потому что музыка буржуазная, западная и так далее. И что будет с «Манифестой», никто не знает. Все сейчас в подвешенном состоянии.

— Как вы считаете, можно ли на это как-то влиять? Или это механизм, который необратим: он идет как ледокол, и его не остановить?

— В 70-х годах художники улетали из страны как перелетные птицы. Сейчас все думают об этом, все не очень понимают, куда мы движемся. Да, было 10 лет, когда была перспектива и каждый шаг был в правильном направлении. К нам привозили выставки, мы ездили за границу: Год России в Голландии, Год России в Италии, перекрестные годы культуры...

— Сейчас с Англией...

— Да, фонд Екатерины должен был привезти молодых британских художников. Но сейчас уже не очень ясно, они могут и не приехать из-за санкций, из-за всего... Рушатся проекты. Если вариться внутри страны — мы не будем ездить к ним, они не будут ездить сюда, то это никому на пользу не пойдет. Мы здесь все друг друга и так знаем. А надо, конечно, выезжать.

— В обозримом будущем вы видите эту проблему?

— Да, это серьезная проблема, и будем надеяться, что все не дойдет до абсурда. Эти запреты спектаклей, запреты запретов и все такое... Нам скоро ехать на биеннале во Францию, и до сих пор непонятно, состоится поездка или нет... Все из-за этих политических событий.

Кирилл Маевский