Рафаэль Хакимов
Рафаэль Хакимов

НЕМЦЫ И ЯПОНЦЫ БОЛЕЕ СПЛОЧЕННЫЕ НАЦИИ, ЧЕМ РУССКИЕ ИЛИ ТАТАРЫ

И в божьем мире то ж бывает,
И в мае снег идет порой,
А все ж Весна не унывает
И говорит: «Черед за мной!..»
Бессильна, как она ни злися,
Несвоевременная дурь,—
Метели, вьюги улеглися,
Уж близко время летних бурь.

Федор Тютчев. 11 мая 1866

Проект «Большого Татарстана», как и «Большой России», требует соответствующих средств коммуникации, иначе останется мечтой. Если на стороне «Большой России» громадные, почти неограниченные ресурсы, включая военную мощь, то соединение Татарстана и дисперсно расселенного татарского народа требует значительных материальных и интеллектуальных ресурсов. Прежде всего, это вопросы автобусных, железнодорожных и авиасообщений, создания информационного поля, не в смысле количества малотиражных и блестящих журналов, а осмысленного контекста, который подсказывает наиболее удачные модели поведения. Не менее значимы вопросы образования и не только в плане обеспечения учебниками и кадрами, но также обучения татар в республиканских университетах. Общетатарские мероприятия далеко не всегда решают ключевые проблемы, от их проведения, как правило, не появляется реальная солидарность с отдачей в виде роста конкурентоспособности республики. Малая эффективность одноразовых мероприятий видна на примере форумов имамов, которые регулярно собираются в Казани и Болгаре на большие застолья, но в итоге раздоры внутри мусульманской уммы не уменьшаются, как и количество радикально настроенных общин.

Почему немцы и японцы более сплоченные нации, чем русские или татары? Особенно это заметно у немцев, которые отличаются разнообразием исторических традиций баварцев, саксонцев, швабов, пруссаков и т.д. У них множество диалектов, которые мы назвали бы самостоятельными языками, тем не менее все признают верховенство литературного немецкого языка и общей культуры. Панславянство оказалось мифом, как и пантюркизм, а пангерманизм процветает, как и англо-саксонское единство. При этом ни у немцев, ни у японцев, англичан или американцев нет тоталитарных режимов, нет подавления этнических меньшинств. У них режим власти не просто демократический, а вполне либеральный, т.е. индивиды чувствуют себя достаточно свободными.

На первый взгляд, доминирование общества над индивидом должно обеспечивать солидарность. При советском режиме общественные интересы были выше личных, а потому общество выглядело монолитным. Не только взгляды, мораль, поведение были регламентированными, но также была высокая степень социального равенства, что важно для сплоченности общества. Тем не менее «монолитность» советского народа оказалась не столь прочной в смутные времена. Интегрированность общественной системы на однотипной социализации, единстве ценностей и норм не стала гарантией прочности в период «перестройки». Советская система не была готова к изменениям. Она хорошо работала в условиях стабильности, не меняющихся внешних условий, но оказалась не конкурентоспособной в соревновании с западной системой, которая устойчива, несмотря на разномыслие, социальное расслоение, отсутствие государственного регулирования идеологических процессов. Чем же объясняется прочность западных обществ? Причина кроется в готовности общества к переменам как нормальному состоянию общества, готовности людей к восприятию самых разных точек зрения. Тоталитарность не ведет к солидарности, а плюрализм мнений может создать более высокую сплоченность именно благодаря уважению к чужого мнения, национальной и религиозной толерантности.

Перемены не всегда означают отказ от традиций. В основе любой развитой нации лежит некая традиционная система ценностей, которая мало меняется от столетия к столетию, а иногда переживает целые эпохи, как это происходит в японском обществе, чья древняя культура легко сочетается с технологическими новинками. Преемственность культуры поддерживается общественной мыслью, чьи новые адепты вырастают на плечах прежних поколений, не отвергая, а обогащая прошлую культуру. Достаточно вспомнить классическую немецкую философию, начатую Кантом и имеющую продолжение не только в немецкой, но и французской, британской философии и социологии. Она вошла в плоть и кровь многих европейских народов, для которых в отличие от нас, общественная мысль значит не меньше, нежели финансовые или материальные ресурсы.

Татарская, как впрочем и русская, общественная мысль умерла. Хуже того, она считается бесполезной. Мэйнстрим в России свелся к колонкам нанятых комментаторов, кликушеству сомнительных «активистов» в интернете, которые на любые критические статьи пишут одни и те же грязные отзывы. Полуграмотные «наемники» стали властителями дум вместо независимых философов, писателей, публицистов. Они якобы защищают стабильность, но общество в условиях единомыслия впадает в состояние комы. «Наемники» не способны создать подлинную солидарность, вместо этого они настраивают всех против всех. На этой почве процветают религиозные и политические радикалы.

«БУДУТ ДЕНЬГИ — ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ПРИЛОЖИТСЯ!» — ЛОЗУНГ НАШИХ ДНЕЙ ЗАМЕНИЛ ВЫСОКИЕ ИДЕАЛЫ

«Главное препятствие к прогрессу человеческого рода — то, что люди прислушиваются не к тем, кто говорит наиболее разумно, а к тем, кто говорит наиболее громко».

Артур Шопенгауэр

Развитию общественной мысли в республике мешает экономический материализм, пришедший на смену историческому материализму. Общественное сознание вместе с переходом к рыночным отношениям стало приземленным. Будучи марксистами, мы были настоящими идеалистами. Мы жили не просто идеями, а утопиями вроде развитого социализма или светлого коммунистического будущего. Сегодня, отрекшись от диалектического и исторического материализма, мы погрузились в самый примитивный экономизм. Люди озабочены составлением бизнес-планов с обоснованием прибыльности каждого шага. Сонм новоиспеченных экономистов стали как гуру. Им верят, преклоняются, их советам следуют. Сам процесс обсуждения финансовых проблем завораживает, он стал похож на молитву, все следят за курсом доллара, вслушиваются в состояние котировок на биржах, как будто от этого зависит их жизнь. «Будут деньги — все остальное приложится!» — лозунг наших дней заменил высокие идеалы. Если идея не дает немедленной прибыли, она отвергается. Интересно, кто оценит в рублях идею суверенитета Татарстана, провозглашенного в 1990-м году? Мы до сих пор с нее получаем дивиденды. Разве существует себестоимость межэтнического согласия? Если дать волю рыночным категориям, то мы в ответ получим не солидарность, а социальную и политическую напряженность. Как показывает практика, те нации становятся богатыми, которые думают об интеграции людей вокруг общезначимых идеалов, выходящих за рамки рыночных категорий.

Экономический материализм ничего не объясняет в таком явлении, как дух нации, сплоченность народа, его устремленность к масштабным целям. Если при этом расслоение населения приобретает этнический оттенок, межэтнические отношения подвергаются суровому испытанию. Для генерализации идей, укрепления этнической и межэтнической солидарности рыночный материализм наихудший помощник. Только подчинив экономическую составляющую жизнедеятельности идеологическим и политическим задачам можно добиться солидарности народа, а значит реализовать идею «Большого Татарстана». То же самое справедливо с некоторыми нюансами и для «Большой России».

ЗА ЛЮБУЮ ПРОВИННОСТЬ — КОНФИСКАЦИЯ ИМУЩЕСТВА, ЛИШЕНИЕ ВСЕХ ПРАВ...

Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!

Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?

Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг –
И мы, в борьбе, природой целой
Покинуты на нас самих.

Федор Тютчев. Бессонница. 1829

Итак, любое сообщество отличается не только количественными параметрами, но и степенью солидарности. Для дисперсно живущих татар вопрос солидарности становится более важным фактором, нежели количественные цифры, о которых любят вспоминать к месту и не к месту. Для укрепления солидарности первое, что требуется, это выработка правил игры. Следование правилам игры лежит в основе любой культуры, ибо именно это отличает человека от животного. К сожалению, российская политическая культура всегда строилась на произволе, следуя принципу «Похошь пожаловати — пожалуешь, а не похошь пожаловати — не пожалуешь». Поэтому правила игры постоянно менялись.

По иронии судьбы яркие личности в истории России оказывались весьма противоречивыми. Иван Грозный был неуравновешенным, начинал строить государство и собственной рукой же разрушал все построенное. Его жестокость была нелепой, неоправданной, безграничной. Выдающийся, причем вполне официозный историк Василий Ключевский писал о его деятельности, имея в виду Новгород: «Ничего не расследовав, по одному подозрению, так, зря, бесчеловечно и безбожно разгромил большой древний город с целою областью, как никогда не громили никакого русского города татары». В результате в Великом Новгороде из 6 тысяч дворов осталось только 1 тысяча. В Москве Иван Грозный перешел к настоящему террору. «Опалы, ссылки, казни заподозренных лиц, — пишет другой официозный историк Сергей Платонов, — насилия опричников над «изменниками», чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и робкое смирение перед тираном». Все помнят завоевание Иваном Грозным Казанского и Астраханского ханств, но забывают, что после его правления наступила смута. Ключевский так подводит итог его деятельности: «Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования». Произвол, заменивший золотоордынские порядки, вошел в плоть и кровь российских правителей.

Вслед за Иваном Грозным Петр I как никто другой содействовал развитию произвола как элемента политической культуры. Сила заменила убеждение и согласие, произошел раскол в церкви и обществе. Вместо внятных правил игры он вводил налоги, чем задушил всякое экономическое развитие. Все его достижения имели основой нещадную эксплуатацию народа, а не его благосостояние и просвещение. Именно он окончательно узаконил крепостничество, ввел порку и продажу людей, увеличил налоги в 6,5 раз, отбросив общество далеко назад! «Начиная с 1704 года один за другим вводились сборы: поземельный, померный и весчий, хомутейный, шапочный и сапожный — от клеймения хомутов, шапок и сапог, подужный, с извозчиков — десятая доля найма, посаженный, покосовщинный, кожный — с конных и яловочных кож, пчельный, банный, мельничный — с постоялых дворов, с найма домов, с наемных углов, пролубной, ледокольный, погребной, водопойный, трубный — с печей, привальный и отвальный — с плавных судов, с дров, с продажи съестного, с арбузов, огурцов, орехов» и другие, — пишет Ключевский. За религиозные верования была отдельная дань. За ношение бороды и усов отдельные расценки, свадебные налоги и т.д. и т.п. Ханам не снилась такая непомерная, бессмысленная, разрушительная дань. Татарская дань всего-то составляла десятину.

Петр ополчился на бороды и одежду. Купцам за торговлю русским платьем — кнут, конфискация и каторга. Война с бородами и кафтанами была просто его недостойна, она была безобразна, породила в людях отчаянное сопротивление реформам. Но он не успокоился на этом. Петр перелил церковные колокола в пушки, отнял у монастырей распоряжение их вотчинными доходами, установил монополии к прежним — смоле, поташу, ревеню, клею и т.п. прибавились — соль, табак, мел, деготь, рыбий жир и дубовый гроб (!). Соль продавалась государством вдвое дороже против подрядной цены. Петр думал о своей казне, а не о народной свободе, искал не граждан, а тяглецов.

Ни один из татарских ханов не был так непомерно жесток к русскому народу, как Петр. С ним мог сравниться только Иван Грозный. За любую провинность — конфискация имущества, лишение всех прав, виселица, политическая или физическая смерть. Именно он ввел разнарядки на заключенных, которые должны были умереть на строительстве кораблей, галерах и возведении новой столицы. Петербург построен на костях, усеявших финские болота. Петр требовал подготовить «несколько тысяч воров» и отправить их на строительство крепостей. При нем появились специальные тюрьмы, объединенные с заводами — прототип концлагерей. При непомерных богатствах России Петр мог получить те же деньги без разорения народа, если бы все делал с умом, с пониманием экономики и политики. Численность нации при нем сократилась на одну пятую! Демографическая катастрофа!!! Все заслуги Петра меркнут перед лицом порожденных им социальных бед. Он поднял Россию на дыбы.

Как ответ на петровские реформы началось массовое бегство, порой целыми деревнями, в Польшу, на Дон, к башкирам, за Урал, в сибирские города, а затем появились по всей стране разбойничьи шайки, предводимые беглыми солдатами, они соединялись в вооруженные конные отряды и уничтожали многолюдные села, останавливали казенные сборы, врывались в города. «Разбоями низ отвечал на произвол верха: это была молчаливая круговая порука беззакония и неспособности здесь и безрасчетного отчаяния там. Столичный приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин выбрасывали за окно указы грозного преобразователя и вместе с лесным разбойником мало беспокоились тем, что в столицах действуют полудержавный Сенат и 9, а потом 10 по-шведски устроенных коллегий с систематически разграниченными ведомствами. Внушительным законодательным фасадом прикрывалось общее безнарядье», — заключает Ключевский. При Петре было четыре страшных мятежа и несколько заговоров, причем с участием родного сына.

После Петра Россия вступила в затяжной кризис — началась мутная волна переворотов, крестьянских и мусульманских восстаний, доведших страну во время пугачевского пожара до полной неуправляемости. «Недостроенная храмина», как называл Меньшиков Россию, достраивалась уже не по петровскому плану, впрочем, вряд ли можно говорить о наличии самого плана. Промышленность после Петра не сделала заметных успехов, внешняя торговля так и осталась в руках иноземцев, внутренняя торговля падала, города не развивались, а крестьяне просто впали в отчаяние и отвечали на произвол бунтом. Логика права и законности оказалась враждебна государству. Русский человек предпочитал жить по совести, но не по закону. Он на произвол отвечал бунтом, который был самым что ни на есть откровенным и диким произволом. Пушкин писал о медном всаднике:

О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Продолжение следует

Читайте также: