«Шкура овечкина, а душа человечкина»: как Евгений Водолазкин «инспектировал» театры Казани

Звезда российского писательского цеха Евгений Водолазкин — автор романов‑бестселлеров «Брисбен», «Авиатор», «Лавр», «Чагин», обладатель премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» — недавно на несколько дней приезжал в Казань Фото: Сергей Елагин

Что делал Евгений Водолазкин в Казани?

Звезда российского писательского цеха Евгений Водолазкин — автор романов‑бестселлеров «Брисбен», «Авиатор», «Лавр», «Чагин», обладатель премий «Большая книга» и «Ясная Поляна» — недавно на несколько дней приезжал в Казань. Организовал поездку известный театральный режиссер Айдар Заббаров, которого с Водолазкиным связывают как плодотворные профессиональные, так и теплые дружеские отношения.

Программа пребывания в столице РТ у литератора, живущего в Санкт-Петербурге, получилась насыщенной. Водолазкин встретился с читателями на площадке Национальной библиотеки Татарстана, а также посмотрел два спектакля по его произведениям, которые идут на сценах казанских театров — это «Авиатор» в театре кукол «Экият в постановке Ильгиза Зайниева (три «Золотые маски» 2024 года) и «Музей» Заббарова в особняке Демидова. Забегая вперед: впечатления у автора литературного первоисточника оказались самые положительные, о чем писатель в числе прочего и рассказал в интервью «БИЗНЕС Online».

Спектакль «Соловьев и Ларионов» Фото: © Сергей Пятаков, РИА «Новости»

«Айдар — невероятно талантливый человек»

— Евгений Германович, как вы нашли общий язык с казанским режиссером Айдаром Заббаровым?

— С Айдаром я познакомился больше пяти лет назад. Он прочитал мой роман «Соловьев и Ларионов» и потом обратился ко мне, сказав, что с этой книгой в руках поехал в Ялту, поскольку действие в основном в Ялте происходит, а теперь хочет его поставить. И я, естественно, согласился и сказал, что готов помогать. Но помощь ему не понадобилась, потому что он талантливейший режиссер, очень популярный сейчас, и на него очередь стоит в Москве и Санкт-Петербурге, разные театры предлагают ему свои сцены для работы.

Но Айдар — молодец, потому что не забывает те края, откуда родом, и он очень часто, насколько я понимаю, бывает в Казани. Это очень хороший знак, когда человек помнит места, где вырос. Он здесь поставил, в частности, и мой спектакль.

Режиссер Айдар Заббаров Фото: «БИЗНЕС Online»

— Какие у вас впечатления от постановки Заббарова вашей пьесы «Музей» в особняке Демидова?

— Айдар просто замечательно поставил эту пьесу. Она довольно старая, я написал ее 25 лет назад, страшно даже подумать об этом. Но он ее прочувствовал, абсолютно точно настроил всех актеров, а это ведь очень важно, потому что актеры в данном случае из разных театров, где разные традиции, разный опыт, и он сумел создать правильное напряжение в системе. Знаете, когда с двух сторон подается напряжение в лампочку, она загорается. Лампочка загорелась у режиссера — и очень ярко. Очень важно найти общую для всех тональность. Не все могут петь высоко, не все могут петь низко, но он собрал такое содружество, которое поет в одной тональности. Все как один организм, это редко бывает в театрах, даже в репертуарных, где люди живут по 100 лет и великолепно знают друг друга. А здесь абсолютная сыгранность и единство.

Айдар — невероятно талантливый человек, и я уже имел случай в этом убедиться, когда он поставил мой роман «Соловьев и Ларионов» в московском «Современнике». Что касается «Музея», то это ведь непростой жанр — трагифарс, здесь важно не сорваться в китч, а с другой стороны — не пересушить. Такое, если угодно, движение по лезвию ножа — и оно удалось.

«Что касается «Музея», то это ведь непростой жанр — трагифарс, здесь важно не сорваться в китч, а с другой стороны — не пересушить. Такое, если угодно, движение по лезвию ножа — и оно удалось» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Интонации детские, другие пропорции, а трагизм остается»

— Есть ли, на ваш взгляд, идеальное воплощение на театральной сцене одного из ваших произведений? Возможно, настолько неожиданная постановка, что запомнилась больше других?

— Одна из первых по времени и одна из лучших — это как раз постановка Айдаром Заббаровым в «Современнике» романа «Соловьев и Ларионов». Она сейчас по ряду причин «в отпуске», но я до сих пор под сильным впечатлением от этой работы и надеюсь, что она в обозримом будущем возобновится.

Мне нравятся все постановки «Лавра», их три, и они все очень разные. В случае Эдуарда Боякова, который поставил «Лавра» во МХАТе на Тверском бульваре, а потом перенес его в Новый театр — это очень близкое следование тексту, и не столько театральное действие, сколько мистерия. Очень хорошая постановка «Лавра» в петербургском Театре на Литейном Бориса Павловича — там, наоборот, максимальное удаление от текста книги. Оба подхода оправданны, они просто преследуют разные художественные задачи. Огромное удовольствие я получил, когда ездил на «Лавра» в Магнитогорск.

Прекрасные постановки моей повести «Близкие друзья» в «Сатириконе» и питерском ТЮЗе… Я, может быть, назову сейчас не все постановки, но могу сказать, что у меня не было ни одного разочарования, только открытия и большая радость.

«Мин яратам сине, Татарстан!»: как «Золотая маска» заговорила по-татарски

Теперь я увидел очень талантливую и мне понравившуюся работу Ильгиза Зайниева по «Авиатору» в Казани. Очень хорошая постановка и, главное, совершенно необычная. Говорят, кукольный театр имеет свои пределы, что у него свой зритель — дети. Нет, и этот спектакль показывает, как можно талантливо сделать совершенно взрослую пьесу. Почему мы любим мультфильмы для взрослых? Потому что там предельное приближение к типу, очень чистое и четкое его выражение. В прозе ведь мы оперируем характерами, а в мультфильмах или, допустим, в кукольном театре выстраиваются не характеры, а определенный тип, недоразвившийся до характера. Там нет полутонов. Я с большим воодушевлением смотрел, как это сделано. Там совершенно другие пропорции, даже телесные. Большеголовые герои и, что еще интересно, интонации детские. Когда спектакль играется в таком виде, это словно классическую мелодию играют, например, на ксилофоне. Это вносит совсем иные краски. Интонации детские, другие пропорции, а трагизм остается. И он, может быть, даже увеличивается от того, что возникает из кукольного действа.

— Эта обобщенность, архетипичность и придает, возможно, большую трагичность действию?

— Да. Это ведь всегда так и бывает в искусстве. Если взять любимых мной «Старосветских помещиков» Гоголя — в этом и состоит, может быть, его гений, — то он описывает двух стариков, совершенно жалких, которые за завтраком обсуждают, что они будут есть за обедом, за обедом — что будут есть на ужин, и все, их жизнь не выходит за эти пределы. А потом, когда Пульхерия Ивановна умирает, Афанасий Иванович не может даже сформулировать, что происходит. Он просто постепенно увядает и умирает. И то, что такая великая любовь присутствует у людей вроде бы ничтожных, показывает, что человек с его чувствами, любовью всюду остается человеком, даже если в силу обстоятельств он имеет совершенно комический облик. Это как у Лескова: «Шкура овечкина, а душа человечкина». И это ключ к «Старосветским помещикам» или той инсценировке, которую я увидел в кукольном театре.

«К экспериментам над моей прозой я отношусь очень спокойно»

— Хотелось бы еще спросить о жизни ваших произведений на сцене театра. Сложно назвать еще одного современного российского писателя, у которого большую популярность в театре получили именно романы, нежели драматические произведения. Как бы вы сами это объяснили?

— Я думаю, сейчас вообще такое время, когда режиссеры предпочитают прозу, потому что театр меняется, и теперь он включает в себя те жанры словесного творчества, которые раньше не входили в его «компетенцию». Он активно осваивает прозу и даже нон-фикшен. В Петербурге идет хорошая постановка о Мейерхольде, которая была сделана исключительно на материале протоколов допросов и документов («Мейерхольд. Чужой театр» — спектакль Валерия Фокина в Александринском театре — прим. ред.). Это логика развития театра, потому что любые жанры меняются.

Кстати, и сама проза меняется, потому что сейчас больший запрос на достоверность, на реалистичность, нон-фикшен плавно переходит в фикшен и границы уже особенно не видны. Это объективная сторона, а субъективная состоит в том, что, если режиссер берет пьесу, то он ведь не вправе в ней менять что-либо, по крайней мере это не очень часто практикуется. Но режиссеру хочется свободы, и эту свободу предоставляет проза, потому что в любом случае режиссер должен делать именно инсценировку. Все эти обстоятельства, на мой взгляд, и привели к тому, что сейчас действительно очень много постановок прозаических произведений.

— О режиссерской интерпретации ваших произведений: некоторые писатели считают, что после того, как они написали последнюю строку своего текста, книга, как слово изреченное, отделяется от них. Как вы относитесь к тому, что ваша история вновь оживает в чужой интерпретации?

— К экспериментам над моей прозой я отношусь очень спокойно, поскольку понимаю, что роман и инсценировка — это совершенно разные жанры, и сюжет в них не может быть передан одинаковыми средствами. Это, так сказать, перевод, языка прозы на язык театра или кино. Это совершенно разные стихии, и поэтому ожидать, что все будет так же, было бы по меньшей мере наивно. Но на самом деле одно другому не мешает. Что называется, сон смерти не помеха, и вполне могут сосуществовать и прозаические тексты, и их инсценировки. Более того, я считаю, что просто приспособить прозу, придать ей черты драматургичности — это мало. Нужно сначала, если угодно, разрушить ее до основания.

Я как раз сторонник того, чтобы это было так: разбирается какая-то вещь, потом при сборке находятся «лишние» детали. И становится понятно, что для драматургического произведения это вещи ненужные. Что может сделать драматургия, чтобы это было полезным явлением? Казалось бы, в прозе все уже сказано: зачем это представлять в драматургическом виде? На самом деле это не так. Драматургия, как и кино, сосредотачивается на тех фрагментах, которые не очень четко или не очень подробно изложены в прозе. Потому драматургия способна расставить новые акценты, и в этом я вижу прямую пользу для прозы.

«У разных писателей разные сложности. Они во многом зависят от степени известности» Фото: Сергей Елагин

«Критика переживает у нас сейчас не лучшие времена»

— Мы говорим о вашей популярности среди театральных режиссеров, но этого нельзя сказать о кинематографе. Довольно давно существует проект создания фильма по роману «Авиатор». В каком он сейчас состоянии?

— Проект реализует продюсер Сергей Катышев, уже прошли два этапа съемок — зимние и летние. Сейчас съемочный период окончен, начался этап монтажа, который в кино чрезвычайно важен. Раньше я это недооценивал, а теперь понимаю, что во многом именно в этом пункте актер театральный отличается от актера кинематографического. Театральный актер держит в уме всю пьесу, он ее играет от начала до конца. А у актера кино дыхание рассчитано ровно на эпизод, и потом он может заниматься чем-то другим. Иногда эпизоды снимаются параллельно из разных частей фильма, и в этом случае непрерывного и последовательного действия нет.

— На встрече с читателями в Национальной библиотеке вы говорили о сложностях писательской жизни. Что беспокоит сегодня представителей вашего цеха?

— У разных писателей разные сложности. Они во многом зависят от степени известности. Для молодых писателей, допустим, это гонорары, внимание читателей. Разумеется, писательский успех измеряется не только количеством купленных книг, но и тем воздействием на каждого отдельного человека, которым литература отличается от всего другого, ведь каждый читатель — соавтор писателя.

У более раскрученных писателей другие проблемы. Им приходится сталкиваться с повышенным, часто недоброжелательным, вниманием. Окололитературная общественность зорко следит за их поездками, тиражами и прочим. Интересно, что в одном из отчетов о моем выступлении в Казани эта фраза была интерпретирована так, что это автор подсчитывает свои тиражи. Забавная такая трактовка: писателю не нужно подсчитывать тиражи, эти сведения ему предоставляет издательство. Такое голубоглазое вранье, кстати говоря, напоминает еще об одной писательской сложности — о низком профессиональном уровне многих из тех, кто пишет о литературе. Вообще говоря, критика переживает у нас сейчас не лучшие времена, а без хорошей критики не может быть хорошей литературы.