«Японский фондовый индекс Nikkei 225 побил собственный рекорд за 34 года и взял новый максимум» Фото: © Yohei Osada/ AFLO/ www.globallookpress.com

«Потерянные десятилетия» Японии

На минувшей неделе, помимо очередной годовщины начала неизменно идущей по намеченному плану специальной военной операции, произошло еще одно занимательное событие. Японский фондовый индекс Nikkei 225 побил собственный рекорд за 34 года и взял новый максимум. Предыдущий рекорд был поставлен в конце декабря 1989-го, очень давно — тогда еще существовал Советский Союз. Отдельно любопытно и то, что новый рекорд почти совпал с государственным праздником Японии, в который не проводятся торги, — с днем рождения императора. Подарок, надо сказать, получился на славу. Вопрос остается лишь один: а что это означает для японской экономики в данный момент и в перспективе?

Вообще говоря, послевоенная история японской экономики в некотором смысле трагична. Страна потерпела поражение во Второй мировой войне, производственные мощности были сильно разрушены, но Япония отличалась от других азиатских государств тем, что в ней на тот момент уже существовала сама эта культура промышленного производства, культура линейного (а не циклического) времени, культура городской деятельности в целом. Привело это к тому, что Япония закономерно попала «под зонтик» США и стала развивать свою экономику по инвестиционному пути взаимодействия, являясь реципиентом американских инвестиций.

Эффективности здесь очень сильно добавляло то, что, во-первых, имевшаяся промышленность Японии была разрушена войной, и, соответственно, ничего не мешало строить все заново по ультрасовременным мировым (а именно американским) образцам. Эти два фактора, наложившись на традиционную японскую трудовую этику (трудоголизм и фанатичная лояльность работодателю-корпорации), отработали очень мощно: с середины 1950-х по середину 1970-х средние темпы роста реального ВВП Японии держались на уровне 10% в год, замедление началось лишь с середины 1970-х, по мере сближения жизненного уровня граждан США и Японии. Да и то рост величиной в усредненные 4,5%, бывшие в периоде 1975–1990-х, тоже есть весьма неплохой результат.

Собственно, именно в этом и заключается инвестиционный механизм развития, когда страна с низкой стоимостью труда открывается для инвестирования экзогенного капитала ради получения, соответственно, более дешевых товаров, имеющих более высокую конкурентоспособность на локальном (для инвестора) рынке сбыта. Было хорошо всем — Япония получила работу, технологии и деньги, американцы (и весь остальной мир) — дешевые японские товары. Но со временем ситуация изменилась, японская продукция стала однозначно теснить исконно американскую, в первую очередь в сфере автопрома — критичной для США. Картинка усиливалась культурной экспансией — всеми этими ниндзя, катанами, роботами и кошкодевочками.

США закономерно приняли меры. В 1985 и 1987 годах последовала разработка и реализация пары соглашений Plaza accord и Louvre accord, призванных снизить курс доллара по отношению к основным мировым валютам, включая японскую иену, и зафиксировать его на новом уровне. Иена, соответственно, укрепилась, японские товары потеряли конкурентоспособность, и это нанесло сильнейший удар по разогнавшейся перегретой японской экономике, ориентированной на внешний спрос, в первую очередь американский. Падение экспортных доходов спровоцировало сильнейший кризис, жесткое схлопывание жилищного пузыря (а это был именно пузырь, с положительной обратной связью, он выкачивал деньги из иных секторов экономики), и уже отражением его стал крах на фондовом рынке Японии.

Через два года, в 1992-м, индекс Nikkei 225 уполовинился, а к 2000-му рухнул вчетверо. Происходило это все на фоне активных попыток японских правительств стимулировать экономику. Именно к 90-м годам прошлого века и относится активное наращивание госдолга Японией в попытке за счет государственных инвестиций (типично кейнсианская история, да) в преимущественно инфраструктурные проекты вновь активировать работающую машинку экономики. Не вышло: государственный спрос мог заместить органичный внешний спрос лишь ограниченно, возврат трат огромной программы валовым размером более $200 млрд составил только порядка 35%. Это наложилось на обратную сторону японской корпоративной лояльности — распространившиеся по экономике зомби-фирмы, погрязшие в долгах, но избегающие банкротства и получающие новые деньги кредиторов, потому как банкротства и очищения рынка не допускает доминирующая культура.

Борьба с зомби-фирмами, политика «трех стрел»

Итогом этого был период, который в Японии прямо и однозначно именуется «потерянные десятилетия». Сначала одно, потом второе, потом третье, сейчас же идет уже и четвертое. Япония за это время перепробовала многое — и активное раздувание госрасходов, и попытки повысить эффективность госаппарата при правительстве Дзюнъитиро Коидзуми, и какие-то меры по борьбе с зомби-фирмами, и репатриацию капитала. Сюда же можно вписать и проводившуюся в 2010-е годы совмещенную политику «трех стрел» ныне покойного премьер-министра Синдзо Абэ — борьбу с дефляцией и укреплением иены, политику бюджетных стимулов и проведение реформ в госуправлении.

Ситуацию ухудшало то, что Япония естественным образом видится в Азии как локальный экономический лидер со стабильной политической системой и гарантией прав собственности, в результате чего именно в иене традиционно размещаются горячие капиталы из иных стран, в том числе и выведенные всеми правдами и неправдами из Китая. Ухудшало потому, что такой постоянный тренд на укрепление иены угнетал производящую часть японской экономики. Финсектор, конечно же, мог более эффективно размещать капитал на внешних рынках, но для социума в целом более важна условная Mitsubishi Electric, нежели Sanwa Bank Ltd.

На выходе ситуация получается странной и неоднозначной. Японская экономика находится в стагнации уже четвертое десятилетие подряд, и по подушевому ВВП ей крепко наступает на пятки Южная Корея, которая вступила на путь инвестиционного взаимодействия 15 лет спустя после Японии, на рубеже 50-х и 60-х годов прошлого века, и для которой даже и Япония, помимо США, была донором капитала. Более того, Япония находится в технической рецессии (два квартала спада ВВП подряд) и в настоящий момент. Кроме того, страна обременена колоссальным госдолгом, но при этом основную его часть держат сами японцы, финансируя свое государство, помимо основной нагрузки — налогообложения. Иена обвалилась в 1,5 раза от уровней трехлетней давности. Но прямо на глазах вырос этот пик же фондового рынка, вроде бы никак не коррелирующий с состоянием экономики.

Японский разворот

С пиком, впрочем, относительно просто. Японская экономика традиционно сильна в электронике, в частности, в производстве чипов — не одним тайваньским TSMC живет полупроводниковый мир. А на чипы сейчас спрос, обусловленный не разрывом производственных цепочек, как это было в ковидный период, а ажиотажем вокруг AI-технологий и топовой капитализацией Nvidia. Экономические выгоды от внедрения AI пока неоднозначны, но рынкам, живущим ожиданиями, на это наплевать. Полируется это ситуацией в Китае, где более года дефляция в ценах производителей, четыре месяца потребительская дефляция и мощнейшее падение прямых иностранных инвестиций. Проще говоря, Китай перестал быть притягательным реципиентом капитала, он закономерно ищет себе точки приложения, и привычная Япония — одна из них.

Есть и еще одна любопытная особенность японской экономики, связанная с «чистой» производительностью труда — ВВП на одного трудоспособного гражданина; такая оценка точнее, чем привычный «ВВП на душу», в силу высокого среднего возраста японцев. Дело в том, что в период с 1988 по 2019 год в Японии этот показатель вырос на 31,9%, а в США прирост составил 29,5%. Иными словами, вот такая вот «первичная эффективность» была и остается на высоком уровне, несмотря на все вышеперечисленные проблемы и особенности.

Чем хорош данный кейс? Тем, что в нем очень хорошо видна историчность экономического развития. Понятен старт развития экономики современного вида, ясны предпосылки для этого, есть вся фактура решений разной степени качества и адекватности. Важно понимать, что бывшая ранее история в очень большой степени обуславливает колейность, широту пространства решений, доступную в каждой точке времени. Экономика не гоночная машина, в которую надо залить правильное топливо (принять «правильные» экономические решения), предварительно ориентировав в «нужную» сторону. Это невероятно сложная и инертная система с многочисленными механизмами компенсации тех или иных искажений, отклоняющих от этой самой многодесятилетней (а то и многовековой) колеи. Решения, принимавшиеся десятилетия назад, будут аукаться и в настоящем времени, и это тем более верно для стран, у которых есть свои «потерянные десятилетия».