«Вторым орудием подбили танк. Такое тоже было. В момент наступления противника мы попали по движущейся цели первым же снарядом», — рассказывает мобилизованный казанец о буднях службы в одном из артдивизионов в зоне СВО. Для него с момента объявления частичной мобилизации миновал уже почти год, за который бывший электрик прошел и переподготовку в артиллеристы, и боевые, и даже одну ротацию. О том, с чем приходится сталкиваться на линии боевого соприкосновения, как отрабатываются вражеские минометы и натовские гаубицы, за что артиллеристов благодарят штурмовики, а командиры дают «подзатыльники», все ли устраивает мобилизованных в окопах и на гражданке и когда дойдем до Киева, — в интервью «БИЗНЕС Online».
Повестка в сентябре 2022 года Алексею не приходила, в военкомат он явился сам — вокруг активно мобилизовывали его товарищей и тот не мог просто оставаться в стороне
О герое
Алексею (имя изменено по соображениям безопасности и просьбе героя — прим. ред.) чуть больше 40 лет, родом он из Казани. В мирной жизни работал электриком, в последние несколько лет ремонтировал грузовики. За плечами двухгодичная «срочка» и недолгое участие во второй чеченской кампании. Повестка в сентябре 2022 года Алексею не приходила, в военкомат он явился сам — вокруг активно мобилизовывали его товарищей и тот не мог просто оставаться в стороне. Его порыв оценили в военкомате и все-таки мобилизовали практически в последнюю волну. По предписанию нашего героя записали в артиллерию.
«Ребята собрались все работящие, веселые. Сначала, конечно, были определенные трения. Но это уж как всегда, когда собирается мужской коллектив «в возрасте»…
«За сутки мы оказались вблизи линии боевого соприкосновения…»
— Алексей, почему именно артиллерия?
— Так получилось. Когда я пришел в свой районный военкомат, как раз комплектовали пехотный штат. А мне надо было утрясти там пару моментов, попросил сутки на сборы. Как вернулся — уже формировали артиллеристов. Поэтому [попал] практически случайно.
— Дальше были сборы, «Казань Экспо», танковый полигон?
— Да, ребята собрались все работящие, веселые. Сначала, конечно, были определенные трения. Но это уж как всегда, когда собирается мужской коллектив «в возрасте»…
— Еще и из разных социальных слоев…
— И с разными характерами. Понятно, что не может быть без конфликтов. Но ничего, притерлись со временем. За месяц нас натаскали как настоящих артиллеристов.
— Здесь много стреляли?
— Конечно. В Казани из гаубиц Д-30 стреляли. Это наше основное орудие, нам их потом и выдали. То есть изначально нас к работе на них и готовили. Сначала долго на учебе мучились, на макете, потом привезли две уже реальные гаубицы. Вот на танковом полигоне здесь мы на них 120 снарядов отстреляли. Это нормально. Успели наработать опыт такой, что на момент отправки мы были уже вполне боевым подразделением.
— После учебки сразу повезли на «передок»?
— Нет, сначала на границу с Украиной. Там стояли еще несколько месяцев. И только в феврале мы зашли в зону СВО. И то сначала сидели в тылу. Много тогда возникало спорных вопросов, непонимания, почему мы были в тылу — все хотели как можно скорее начать «работать». Потом уже наши командиры выяснили всю ситуацию.
Оказалось, что поставить наше подразделение было просто некуда — все посадки в том направлении, куда нас собирались отправить, оказались полностью заняты. Просто было некуда зайти, а в поле вставать — это плохо, мягко говоря. В результате мы еще около полутора месяцев постояли в глубоком тылу. А уже после прорыва нашими ребятами линии обороны противника места появились и нас перевели на «передок». Все происходило в один день: с утра жили еще в домах, в поселках свободных — это там не запрещено при условии соблюдения порядка, а уже в обед нам сказали, что намечается «командировка».
— Это теперь так называется?
— Глубоко не поясняли. Сказали, что командир будет вечером и все расскажет. Это было в обед. А еще через час сказали: «Ожидайте прихода снарядов». Вот так просто, на ровном месте, нам привезли много снарядов — несколько «Уралов». В остальном нас укомплектовали «с иголочки» за сутки. На следующий день, едва успели собрать вещи, мы оказались, так скажем, гораздо ближе к линии боевого соприкосновения, чем раньше.
— Как близко?
— От 3,5 до 6 километров. Дивизион был раскидан на несколько участков.
— Мне почему-то всегда казалось, что артиллерия, наоборот, подальше от «передка» должна быть…
— Наши орудия несильно дальнобойные. Максимальная «рабочая» дальность их — это 15 километров. А на такую дальность мы даже и не стреляли. Обычно это от 8 до 12 километров. А зачем орудия мучить? И вот считайте: от 8 до 12 минус 3,5–5 километров, где стоят наши, — это несильно и далеко получается, поэтому нас старались поставить чуть-чуть вперед, поближе.
«Первые наши выстрелы были неточными, потому что орудия были еще не опробованными, не пристрелянными, мы к ним не привыкли»
Об основах артиллерийской стрельбы
— Часто приходилось стрелять?
— Я сам из взвода управления, непосредственного участия в работе орудий мало принимал. Обычно охраняю и слежу за подвозом боеприпасов, плюс прочая помощь при строительстве укреплений. При выходе на боевое охранение противник был в прямой видимости. Даже на дальности до 4 километров условия таковы, что посадка, в которой сидел противник, была видна невооруженным глазами. Мы знали, где он стоит. Стреляли много. Стреляли сначала неточно.
— Почему?
— Стреляли много и мы, и по нам. Первые наши выстрелы были неточными, потому что орудия были еще не опробованными, не пристрелянными, мы к ним не привыкли. Пристрелка шла около двух дней, пока свежепоставленные орудия промяли под собой землю, пока мы поняли баллистику, познакомились с бригадными разведчиками, которые давали нам все координаты и цели, пока пристреляли свои точки. Было такое, что вот выходили [вражеские] минометчики — их сразу срисовали наши «птичники» (операторы БПЛА — прим. ред.), они даже выстрелить не успели, как мы их накрыли. Нам передали координаты, что происходит движение техники и живой силы, и дали команду выстрелить до того, как успел выстрелить вражеский миномет.
За нами стояла гораздо более дальнобойная «арта». У них были свои цели, у нас — свои. Мы больше по пехоте работали.
— То есть по самому «передку»?
— На самом «передке» у них почти ничего нет. Они не сидят на самом «передке».
— Как это не сидят?
— Очень мало, по крайней мере. Неинтересно расходовать снаряды на 3–5 солдат, которые укреплены в блиндажах и не ведут особо активных боевых действий. Мы били по большому скоплению людей, технике, координатам, которые нам давала разведка. То есть сами мы со своих закрытых позиций не видели, куда стреляем. Мы просто стреляли по команде: сколько снарядов, какая мишень… Работали, и все.
— Вам не говорили, по кому вы стреляете?
— Сразу нет. Только уже после успешной отработки нам приходила информация, что вот вторым орудием подбили танк, например. Такое тоже было. В момент наступления противника мы попали по движущейся цели первым же снарядом. Так получилось.
— Не в Leopard случайно?
— Не знаю, до нас кусочками доходит эта информация. Была и другая ситуация. Был выход врага в нашу сторону, и требовалось срочно поддержать наших «штурмов» (штурмовиков — прим. ред.). Срочно очень. Мы отработали. А уже после пришла информация, что «штурмы» нам большое спасибо сказали. Потом приезжал их командир, разговаривал с нашим. На следующий день нам только рассказали, что наши «штурмы» сидели в окопах впереди, готовились выйти вперед, как вдруг на них поперли хохлы. И пошли такой толпой, что наши посмотрели на все это и уже было попрощались друг с другом…
— Но координаты успели передать?
— Да. Они успели нам дать координаты, орудия уже были наведены, скорректированы. Мы больше сотни снарядов в течение двух минут отправили в том направлении. «Штурмы» выдохнуть не успели, как вся эта толпа, что на них перла, просто кончилась. Потом мы еще отправили около 70 снарядов. И следующий залп еще поменьше, потому что толпа уже тоже значительно поредела. Дальше уже, еще через две минуты, стала работать вся другая артиллерия, корректировались под нашу стрельбу. За 5–7 минут мы полностью подавили наступ. Настолько подавили, что наши штурмовики, как они нам потом рассказали, просто строем и с песней пошли в свое контрнаступление. Там уже не было никакого сопротивления, они все либо легли, либо разбежались.
— Еще одно подтверждение того, что именно «арта» решает в этом конфликте…
— Очень много таких моментов было. На своем направлении мы работали несколько месяцев. За это время мы от разведки узнали, что сопротивление противника было подавлено, что он был выведен на удаление от 5 до 7 километров. То есть мы их туда задавили просто. И в какой-то момент мы стали до них не доставать. Получилось так, что в какой-то момент мы работали много, в какой-то очень много, потому что у них был контрнаступ. Они каждый второй день выходили, доставали минометы и стреляли по нам. Каждый второй день мы работали на подавление. Работа была плотная первое время. После подавления их наступов, во-первых, они перестали серьезно выходить сами, а во-вторых, мы перестали до них доставать. Последние недели работы дежурно стреляли по паре снарядов в несколько дней, чтобы просто показать, что мы еще здесь, чтобы не расслаблялись.
О контрбатарейной борьбе
— Что самое сложное было при стрельбах?
— Иногда проводили ночные стрельбы. Они слишком часто выбирали очень плохое время для наступления: дожди, туманы — плохие условия. Во многих случаях мы стреляли по командам от штурмовиков, от «передка». Противник выбирал часто самые хреновые погодные условия.
— Зачем?
— «Птицам» (БПЛА — прим. ред.) сложно было их видеть: тяжелее засечь и проводить корректировку. Но ничего, работали. И в ночное время тоже. Там свои нюансы. Орудия советские, для ночной работы штатной системы было недостаточно, пришлось подправлять.
— Зачем вообще проводить ночные стрельбы?
— Чтобы не спали. Если они не вылезли сами, то чтобы им несильно и хотелось бы. Невыспавшийся солдат обычно плохо выполняет свои задачи.
— По вам работали?
— Много.
— А как? Вы меняли позиции?
— С этим было сложно. Менять было не на что, все соседние посадки заняли. Происходили и такие конфузные случаи, когда на наши позиции приезжало другое подразделение зенитной артиллерии и спрашивало: «Можно мы тут постреляем?» Мы — им: «А нельзя!» Доходило потом до того, что машина два часа ездила по полям и искала, куда ей встать. Ее из каждой посадки люди с автоматами выгоняли просто.
— Почему выгоняли?
— Если бы они открыли огонь возле наших позиций, то туда, конечно, полетела бы ответка. И, естественно, тогда бы задело и нас. Это не только зенитчиков касалось, но и многих других подразделений. Все искали место, чтобы встать. Посадки были все заняты. Увозить орудия с посадки означало потерять свою позицию, и встать потом уже было бы некуда. Поэтому работали мы стационарно. Это достаточно удобно при дежурстве на цель. Если орудия в походном состоянии, то бывает трудно потом навестись. Чтобы произвести первый выстрел, может потребоваться от 7 до 12 минут до толкового приведения в боевой режим. Когда орудие стоит стационарно, оно пристреляно — мы точно знаем, куда полетит снаряд. То есть получается намного быстрее и точнее. Так было поставлено в нашей бригаде: все было точно и быстро. У нас было так, что меньше 30 секунд проходило от команды «Открыть огонь!» до самой стрельбы. Это очень даже неплохой результат, учитывая, что все мобилизованные и ребята вообще не артиллеристы в жизни. У нас даже четверых наградили медалями «За отвагу». Работа была достаточно успешной, прорыва нашей обороны не допустили.
— Но и по вам, наверное, тоже прилетало…
— Работали мы — работали по нам, и достаточно много и часто. Либо «Градом» (РСЗО — прим. ред.), либо «кассетами» (кассетными боеприпасами — прим. ред.), которые часто используются противником, либо ствольной артиллерией. Дивизион раскидан в разных посадках. Поля все открытые, просматриваемые, с небольшими склонами. Видно все очень хорошо. Мы видели, по кому летит, где разрывы и так далее. Если противник обрабатывал нашу первую батарею, мы тут же засекали его и отрабатывали тем подразделением, что находилось вне боя, по кому не летит, чтобы не подвергать опасности ни бойцов, ни орудия. Получалось так: если по нам работали с одной точки, то в ответ на них летело уже сразу с нескольких батарей. Было такое, что у них на позициях как-то появилось орудие 777 (американская 155-миллиметровая гаубица M777 — прим. ред.). Те успели выпустить около 7 снарядов, после чего орудие вместе с расчетом было уничтожено. Вот такая контрбатарейная борьба. То есть они зашли, сделали несколько выстрелов, попасть нормально не успели (все разрывы легли рядом с посадкой, в поле), как тут же были уничтожены.
— Не первый раз слышу, что украинцы достаточно плохо стреляют.
— Они очень часто промахиваются. Не знаю, с чем это связано. Точность работы очень низкая у них — это да. Но там и украинцев-то толком не осталось, судя по данным нашей разведки. Там украинской речи практически уже нет. По большей части там наемники: негры, поляки.
«Случалось такое, что после начальной корректировки командир спрашивал: «Выстрел был или нет?» А он был, но разрыва не произошло. Это возможно из-за брака или каких-то других факторов»
Мифы о снарядном голоде
— Был ли снарядный голод?
— Такого вопроса никогда не было. Есть вопрос целесообразности наличия большого количества снарядов на боевой позиции. Целесообразность наличия большего числа снарядов на одно орудие, я считаю, неактуальна. В одном «Урале» умещается 100 ящиков снарядов. Это целая машина. Чтобы перевезти орудие и начать огонь, достаточно и 10 ящиков. Этого хватит, чтобы нормально отстреляться.
— Почему нельзя больше?
— Если прилетит, то разорвет, будет уничтожен весь БК. В боевых [условиях] у нас было такое, что оставалось на одном орудии три снаряда — машина пришла как раз в тот момент, когда она была нужна, и мы быстренько все выгрузили и продолжили работать. В смысле по факту и не прекращали. То есть снаряды даже не успели закончиться, как машина подошла раньше. Обеспечивали нас нормально. Немного старые снаряды, а остальные свежие, достаточно новые.
— Почему вы так выделяете старые и новые снаряды?
— Краска на них свежая, год выпуска на них написан.
— А по боевой эффективности как?
— Разницы нет. И те и другие работают. Снаряд — это же кусок железа, который напичкан порохом.
— Но бывает же, что порох сыреет…
— Может быть, но взрывается нормально так. Были моменты… Осечки бывают, неразрыв снаряда. Случалось такое, что после начальной корректировки командир спрашивал: «Выстрел был или нет?» А он был, но разрыва не произошло. Это возможно из-за брака или каких-то других факторов.
— Это обычная история?
— Нет, вы не подумайте. Из 100 снарядов попадается таких иногда 1–2, а порой ни одного. Это небольшое количество. Тогда привезли просто снаряды с пластиковыми взрывателями, которые почему-то плохо настраивались, и случилось, что во время одной из работ у нас 2 или 3 снаряда подряд не разорвались с одного орудия. Мы тогда просто переключились на другое орудие, с другими снарядами, и все было хорошо. А те боеприпасы мы потом вывезли в тыл, там уже разбирались. Возможно, это просто дефектные пластиковые взрыватели. Бывает, что попадаются с повреждениями: отсутствие крышек, замятие резьбы — такие невозможно подготовить, они не разорвутся. Их тоже отправляем обратно в тыл. А так все снаряды нормальные, одинаковые, по ГОСТу.
— А по количеству-то что?
— Такого, чтобы противник пошел в наступление, а у нас нет снарядов, не случалось вообще ни разу. Был только вопрос: а какими будем стрелять в той или иной ситуации? Снаряды осколочно-фугасные разные бывают: ОФ56, ОФ24… Там свои тонкости. Снарядного голода у нас за все время никогда не было. Слухи — да, но это только слухи какие-то. Мы выезжали и в бригаду на грузовиках в составе погрузочных команд. Надо 100 снарядов — получите, нужно 200 — забирайте. Приезжаем, забираем.
— Недавно общался с одним «вагнером», собственно, он и рассказывал о снарядном голоде. Так он работал на «Рапире»…
— МТ-12? Да, знаем такие. У нас одно подразделение из Башкортостана тоже к ним готовилось.
— Он рассказывал о том, как у них коммуникации осуществлялись. В частности, штурмовики якобы напрямую у расчетов по рации запрашивали артподдержку. У вас сообщение было не напрямую?
— Свои нюансы имеются. У меня звание не очень высокое, со своей колокольни, может, не вижу всей картины, но цепочки порой бывают сложные. Есть определенные проблемы с передачей информации, согласованием и так далее. Думаю, эта военная операция даст много опыта нашим военачальникам. Скорее всего, будет даже некая реформа армии под новые условия боевых действий.
«Ехали мы туда готовые просто всех разорвать. Пока ехали, ситуация, конечно, морально ломала»
О быте, питании, снабжении
— На своем направлении вы работали несколько месяцев, пока не отбросили врага. Что было дальше?
— Нас поблагодарили. Мы перестали уже толком стрелять. Думали, что сейчас будем перемещаться на более близкие позиции, так как наши уже зашли вперед. Но вдруг нам объявили, что нас ротируют, бригаду отводят в тыл. За эти несколько месяцев мы прошли боевое крещение, по сути. И неплохо так поработали, получили награды. Комбат нас похвалил. И мы ни одной царапины не получили, ни одного раненого во всем дивизионе не было.
— И слава богу.
— Дальше мы уехали в тыл на 2–3 дня. Но потом оказалось, что во время ротации остался неприкрытым батальон впереди. То есть «арта» уже ушла, а батальон остался. А новый зайти еще не успел, так как он более тяжелый, поэтому ему развернуться трудно, свои сложности. То есть мы вот уже откатились, как нам вдруг дают свисток выдвинуться и прикрыть ребят. Там был участок фронта посложнее.
— Почему посложнее?
— Противник был гораздо сильнее оборудован, там намного больше техники как с их стороны, так и с нашей. Если я на первом направлении танки видел раз в неделю в лучшем случае, то на новом участке мы обнаружили четыре наших танка за 10 минут, дежурящих, двигающихся. Очень много техники. Противник активно пользовался воздушными средствами наблюдения. Дронов очень много было у них: и ударных, и разведывательных. Поэтому на новых позициях [противники] стреляли уже достаточно прицельно. Там у нас на втором обстреле повредили одно из орудий, несколько машин завалило лесом. Несмотря на это, все подразделение сохранило свою мобильность, мы продолжали работу в необходимых масштабах, да и люди у нас тоже не пострадали. Там мы пробыли некоторое время для прикрытия батальона выходящего и для удержания позиции, чтобы могла зайти другая штатная «арта». Сильных успехов не было, нам нужно было удержаться самим и удержать фронт, чтобы еще и нашу пехоту не постреляли. В общем, там по нам работали гораздо активнее.
На этих позициях мы пробыли еще несколько недель. Оттуда же я и в отпуск уехал. «Отдыхать» мы уходили, получается, очень тяжело. Уже будучи здесь, я получил информацию, что весь состав дивизиона выведен обратно в тыл, выполнили свою задачу.
— Чем сейчас занимается ваше подразделение?
— Оно на отдыхе, который только начался.
— Там, где можно выспаться, в общем.
— В ближайшее время боевой работы там не предвидится, поэтому весь дивизион в походном положении, спрятан надежно в лесу.
— Как по боевому духу?
— Нормально. Ехали мы туда готовые просто всех разорвать. Пока ехали, ситуация, конечно, морально ломала. Потому что все было очень долго. Четыре раза меняли позиции: жили в палатках, домах, потом снова в палатках, оттуда снова в дома, потом переехали в блиндажи. Условия себе мы всегда создавали сами. А что? Руки-ноги есть, ребята в дивизионе работящие, тяжелой работы не боимся. Поэтому и в блиндажах у нас условия всегда были достаточно качественные для жизни, оборудовали все так, чтобы было очень похоже на дом.
— Глубоко окапывались?
— Не 1 и не 2 метра выкапываются, сверху — бревна, полиэтилен, земля, разные прослойки, там свои технологии. Высота перекрытий тоже немаленькая.
— Как по снабжению было?
— Всегда всего хватало. За год я получал форму 3 раза. Есть такое выражение среди солдат: «„Арта“ живет!» Это и правда так. Мы живем не прямо на передовой, доступность транспорта у нас всегда высокая, поэтому всегда все было: работал и тыл дивизиона, и тыл батареи, и тыл бригады, армии. У нас всегда всего хватало. Не было недостатка ни воды, ни еды. У нас даже имелся избыток еды! Не всегда нам хотелось есть столько, сколько нам ее готовили. Да и выбор всегда был большой. Опять же, на освобожденных территориях есть магазинчики небольшие, они продолжают работать. Там нашим ребятам за рубли очень много чего удается прикупить.
— А что по рациону?
— Общевойсковой. Все блюда, что готовили, в основном были из тушенки. Готовили харчо, борщ, щи — все с тушенкой — и каши, гречку, макароны, рис. Это вот то, что нам давали каждый день. Помимо этого, при переезде, чтобы народ не страдал от голода, нас снабжали водой, сухпайками. В составе одного такого столько еды, что на сутки хватало. Лично я его никогда за сутки не доедал ни разу.
— Не похудели?
— Да я потолстел! (Смеется.) Поправился, пока передвигались по освобожденным территориям, где-то на 20 килограммов. Когда вызвали на боевые, это даже принесло свои трудности. Потому что пришлось достаточно много в бронежилете передвигаться, бегать. Понадобилось срочно худеть. Участие в боевых действиях на меня серьезно повлияло — я намного поздоровел, набрал в весе, стал таким серьезным.
— Не зря трижды выдавали обмундирование…
— Форма была разного назначения: х/б обычная, ВКПО (всесезонный комплект полевого обмундирования — прим. ред.) летний, ВКПО демисезонный. Выдавали на год берцы летние и зимние. Зимние берцы в тех условиях я носил всего 1–2 дня.
— Почему?
— Там практически нет зимы, очень длинная осень. У нас здесь дожди, грязь засохла, замерзла. А там стадии «грязь замерзла» нет: у них либо грязь, либо засохла. Там намного меньше снега, гораздо выше средние температуры. Получалось в обычной армейской палатке с двумя печками жить спокойно, было нехолодно, спали в трусах в спальных мешках. Что по поводу всего остального — спальных мешков, медицины, — все выдали. Бронежилет нормального качества, новые автоматы, в смысле новые, но старого года, с хранения. АК-74 выдали всем, БК сразу полностью по несколько магазинов. При всех условиях за полгода — с февраля по сентябрь — на линии боевого соприкосновения… Скажу честно: я здесь, на подготовке в Казани, стрелял из автомата гораздо чаще, чем на линии боевого соприкосновения. Все выданные патроны находятся у меня сейчас в магазинах, они не израсходованы вообще. В Казани мы отстреляли по два боекомплекта. Потом еще на границе на стрельбища ездили несколько раз и всегда отстреливали полный боекомплект. Нас готовили на всякий случай к штурмовой работе, очень хорошо подготовили по медицине.
И все у нас есть. Некоторые говорят, что все низкого качества, что это не работает… Знаю тех, кто купил себе облегченные бронежилеты. Так вот, после первого обстрела один из таких бронежилетов остался на улице — теперь это просто дуршлаг. Я видел, как осколки сразу через две плиты таких бронежилетов проходили насквозь — после этого пропало желание пользоваться таким.
«Гуманитаркой нас просто заваливают. Привозят вообще все»
О потребностях и «необходимостях»
— В чем нуждаетесь?
— Гуманитаркой нас просто заваливают. Привозят вообще все. Этим занимается супруга одного из наших сослуживцев здесь, в Казани. Она собирает информацию, и все, что надо, отправляют. Нам очень нужны были в свое время бензопилы, так как лес приходится валить часто для блиндажей, укрытий, противоосколочных заграждений. Сейчас их по 3–4 у каждого подразделения, хватает. Да и у нас есть зарплата, вокруг магазины, в случае необходимости мы могли бы просто встать и купить эту бензопилу. Небольшая проблема.
— Больше гуманитарки от родственников или организованной от республики?
— От республики ее тоже достаточно привозят. Все, что спрашиваем, привозят, плюс еще и с бонусами. Например, приходили недавно носки на весь дивизион, до этого были трусы, футболки, продукты такие, что в войсках не выдают. В основном все это из районов, откуда призвали ребят: Рыбной Слободы, Арска и так далее, о Казани только вот особо не слышал. Из районов шлют много материалов: профильные трубы, сетку-рабицу из Альметьевска привозили для противодроновых конструкций, старые снятые рекламные баннеры, которые обычно по городу развешивают, — нам для строительства и изоляции укрытий самое то. С одного предприятия «гумкой» привезли два тепловизора. Есть волонтерские сообщества в Казани — от них приходят подарки. Совсем недавно обновили парк «птичек», но без комментариев. В общем, гуманитарка доезжает, с этим все в порядке.
В свое время нам нужны были дизельные генераторы. Так уж вышло, что в армии ими не комплектуют. Они есть, но очень большие, неподходящие. А в поле же нужно электричество, надо заряжать рации, необходима связь, свет в блиндажах для ряда инженерных систем. Не буду врать, у нас даже телевизор работал в блиндаже.
— Да ладно?
— Да, на 5-километровом отдалении у нас стоял телевизор, мы смотрели новости.
— А как это?
— Антенна на дереве.
— Не Wi-Fi?
— Он есть отдельно. Подразделением было приобретено несколько таких систем. Помимо радиосвязи, подразделения между собой общаются и по интернету.
— А это не опасно? Запеленгуют еще…
— Сами телефоны все закрыты для связи. Но, так или иначе, они есть у всех в составе батареи, просто потому, что в телефонах сегодня находятся все основные рабочие приложения. «Арта» сегодня наводится по телефонам, планшетам, где картография вся хранится. Это прямая необходимость новой войны. Интернет нужен, потому что радиосвязь может быть недоступна. Хотя и для нее мы придумали там свои примочки.
В наших блиндажах было настолько комфортно, что мы даже баню себе построили. Это также первая необходимость. Мы с ребятами сразу решили, что, как только переезжаем, после того как сколотили нары, на которых можно спать, следующее, что делаем, — это баня. Отдельно выкапываем блиндажик небольшой или прямо на улице, если есть такая возможность, — нам ребята по гуманитарке привезли щитовую сборную баню.
— Часто удается помыться?
— Гораздо чаще, чем необходимо. Это не ежедневный душ, конечно, но по доступности мочалок, воды на «передке» порой лучше, чем с той же доступностью в городе.
«И у нас были обстрелы. Но мы все равно чуть дальше находимся от «передка». Миномет до нас уже, например, не достает»
Все ли так хорошо?
— Это везде так?
— К сожалению, нет.
— Вот мы разговариваем, а мне во многое просто не верится…
— Мы создали себе так. Мы не сидим на месте, работаем регулярно, постоянно копаем, пилим, возим, чтобы что-то у нас было. Мы не успокаиваемся на «стандартном». Если нужно что-то приобрести, то собираемся, обсуждаем, договариваемся, скидываемся и закупаем. Начальство понимающее.
— Почему тогда у других похуже?
— У пехоты немного иные условия жизни. Там гораздо больше работы именно боевой. Другой момент — нахождение пехоты ближе к переднему краю затрудняет свободное передвижение. Туда порой очень тяжело на машине привезти некоторые вещи.
— Иногда даже элементарно с водой проблемы, я слышал…
— Потому что очень часто обстрелы. И у нас были обстрелы. Но мы все равно чуть дальше находимся от «передка». Миномет до нас уже, например, не достает. Даже те гаубицы вражеские не всегда достают до нас, поэтому работает либо дальнобойная, либо ракетами уже. Поэтому… Не знаю, двоякая тут ситуация. Пехота приезжала на наши позиции, во время общения были прилеты, и многие говорили сами: «Да ну вас, я лучше на „передке“ буду. Вас кроют гораздо сильнее». А как вы хотели? «Арта» против «арты». Другой момент… Наверное, потому что у пехоты работы своей больше, хотя блиндажи они себе также успевают вкапывать, и пулеметные доты, и прочее. Да и часто техника сейчас другая, более мобильная. Если раньше пулемет приносили и ставили в окоп, то сейчас он прикручен к уазику. Он может приехать, развернуться, задом отработать и уехать снова. Такое тоже сегодня распространено.
— Стационарные пулеметные позиции неактуальны?
— Обратите внимание, что ко многим «уралам» прикручены зенитные установки. Под новые условия войны сегодня разработаны и новые гаубицы. Мы в новостях видели, что это уже запущено в работу. В войсках еще не видел, но сказали, что есть, появится, испытания уже прошли. То есть ситуация меняется, у людей открываются глаза. Условия войны поменялись. Интернет — это обязательное условие сейчас.
— Воевать по старым методичкам уже не прокатит?
— Это малоэффективно. Если бы мы работали без электричества, интернета, по старым методичкам, наверное, такой точности… не точности, а скорости реакции не добились бы. Точность была бы той же самой. В Казани мы готовились по классической системе, ни о каких телефонах и интернете нам здесь не рассказывали. Учили работать старыми советскими методами: буссоль, прибор управления огнем, бумажные карты и так далее. Мы с помощью этого научились стрелять. А приехав на боевые позиции, стали усовершенствовать эту базу уже. Вся война меняется.
— Командование понимает, что эти перемены неизбежны?
— Наши понимают. У нас этот вопрос жестко обсуждался. Если есть свободное время посидеть с телефоном, то там должна быть открыта рабочая программа артиллерии, карты, системы корректировки и так далее. Если командир видел у человека в руках телефон, он обязательно смотрел на то, что в нем открыто. Если там вдруг не было открыто нужной программы, то такой солдат получал подзатыльник (смеется). Бывает всякое, конечно. И общение с родственниками очень нужно.
— Часто удается связываться?
— Да, вполне.
— Раз в день?
— У нас да. Раз в день, раз в два дня — по необходимости. Связь не всегда такая хорошая, как хотелось бы. Но она есть.
— А что у вас с порядком на отдыхе, в тылу?
— Военная полиция работает. Автомобильная военная инспекция — тоже. Доходит до того, что машина бегает на «передке» ночью в лесу с выключенным светом — там никто документов не спрашивает. Но при выезде с позиций нужно, чтобы был при себе полный комплект документов. Иначе гаишники машину могут забрать с дальнейшим выяснением. Военной полиции там много, чтобы солдаты ничего такого не устраивали — люди же все-таки.
— Тем более мобилизованные, вырванные из мирной жизни.
— Ситуации бывают разные, поэтому за порядком там следят строго. Контроль за войсками большой со всех сторон.
О коротком возвращении в мирную жизнь и потерях
— Вы уходили из мирного времени, видели жизнь в условиях войны, сейчас в отпуске. По ощущениям за год что-то поменялось здесь?
— Поменялось — взгляд людей. Когда приезжаешь, в первый день отпуска стараешься в форме ходить. Гуляешь в форме и чувствуешь, что отношение людей изменилось.
— Как?
— Все стараются помочь, приветствуют вежливо как-то.
— Есть живой пример?
— Приехал и хотел побыть с детьми, договорились с бывшей женой (а я разведен) сходить в зоопарк. А детям, семьям мобилизованных там были определенные льготы сделаны, всем этим супруга занималась, она получала карточки для детей, по которым билеты в зоопарк можно получить бесплатно. И вот мы пришли в зоопарк. На кассе так получилось, что супруга карточки детские протянула, на детей билеты оформили сразу, себе она купила билет, и вопрос встал на мне. Я протянул деньги, попросил билет. А кассирша мне: «А вы кто?» Я объясняю, что отец этих детей, мобилизованный. У женщины глаза сразу квадратными сделались: «А как вы тут?» Объясняю, что отпуск. Она так сразу задумалась: «Как мне вас провести тогда?» Я говорю: вот деньги, дайте билет. Она — мне: «Нет, так не пойдет». Кассирша позвонила руководству, доложила, что пришла семья, в которой есть мобилизованный, что в ней есть дети с льготами, мама, а еще папа, этот самый мобилизованный. «А как его оформлять? Он, по идее, не должен же платить полную сумму. А с другой стороны, как подтвердить, [что он мобилизованный], как это провести через кассу?» — спрашивала женщина. Она разговаривала секунд 30, потом повернулась ко мне: «А у вас „ветеранка“ есть?» «Нет, в боевых участвовал, но еще не получал ветеранского. „Участника“ тоже еще не получал», — отвечаю я. В конце она сдалась: «Проходите так, молодой человек». Во всей очереди стояли человек пять, они сначала стали возмущаться, а потом, как услышали о ветеране, боевых действиях, ко мне двое мужиков из этой очереди подошли и руку пожали.
— Это трогательно.
— Да, но все на самом деле не так хорошо, как это звучит.
— В смысле?
— В прошлом отпуске я 9 мая был в городе. Ездил открывать стелу моему товарищу, с которым уходил в той же волне, только я в «арту», а он в пехоту. Ему посмертно дали орден Мужества. Парень молодой, 25 лет, погиб. Практически на том же направлении, что и мы стояли. Просто так получилось. Их из блиндажей, которые по весне стало очень сильно топить, вывели в поселок, посадили в дома. И в этот момент начался прилет. А у них в доме находился небольшой снарядный погребок с БК, газовыми баллонами, гранатами. И вот туда прилетел снаряд. Друг находился в наряде, и их там четверо сразу «двухсотые». Так как он был в наряде, по сути, выполнял свой воинский долг, получил орден Мужества посмертно. Ездили с родителями на кладбище, открывали стелу, как раз на аллее с погибшими в Великой Отечественной войне.
Сколько реально погибло — не знаю. Но понимаю, что потерь с той стороны гораздо больше, чем у нас. В разы.
— Как вы относитесь к тому, что у нас о потерях как-то не принято говорить?
— Это плохо. Но тут есть причины. У нас народ очень эмоциональный. Если рассказывать все в деталях, наверное, могут и волнения подняться на ровном месте. Участвуя несколько месяцев на достаточно серьезной боевой позиции, у нас не было ни одного «двухсотого», таких не видел даже в соседних подразделениях. Раненые были, да.
«Думаю, еще какие-нибудь полгода, и наша армия будет самой боеспособной в мире»
О перспективах СВО в солдатском понимании
— Если вас так послушать, то…
— Что? Мы давно должны были пройти Киев? (Смеется.) Мы были последними мобилизованными, мы все проходили чуть-чуть позже и не хлебнули всего того, с чем столкнулись первые заходящие.
— Так почему мы до сих пор не в Киеве?
— Мы там были. Говорят, народу не хватило, закрепиться не смогли, отошли, сберегли личный состав. Закрепились на тех позициях, на которых закрепились. Думаю, до Киева мы еще раз дойдем, но уже более уверенно. Прошлый опыт учтен.
— В какие сроки?
— Это виднее сверху.
— По вашим ощущениям?
— Можно только гадать, фронт движется туда-сюда. Пока их будут поддерживать, пока есть люди, готовые пойти на ту сторону, пока есть государства, которые им оказывают поддержку, это будет продолжаться. Наша военная машина запущена, оборонные предприятия работают круглосуточно, всего хватает. Тактика вся отработана, как все должно быть — мы уже поняли, опыт получен, все прощупано. Есть небольшие моменты, это корректируется, все поправимо. Думаю, еще какие-нибудь полгода, и наша армия будет самой боеспособной в мире. Потому что вести боевые действия против группы стран, которые оказывают поддержку техникой, людьми, боеприпасами и так далее… И при всем этом они нас побить не смогли. Мы их, правда, пока тоже до конца. Но мы одни, а их много. Стоим, держимся. Опыт нарабатывается, силы копятся.
— И как далеко готовы идти?
— Сначала надо сделать так, чтобы прекратились обстрелы Донецка, Луганска. С другой стороны, есть четыре региона, которые прошли референдум. Их же всех обстреливают. А чтобы прекратить эти обстрелы, противника нужно задвинуть подальше. Об этом и президент говорил сразу. А так получается, что после выхода из Луганской республики в Харьковскую область, если смотреть дальше, на какую дальность они стреляют, то там и до Киева недалеко. Хочешь не хочешь, но на Киев придется выходить (смеется). Но это такая приколюха, юмор очень тяжелый, конечно. Наверное, эта страна будет в дальнейшем просто ликвидирована.
— То есть?
— Войдут в наш состав.
— Думаете, будущего у них в качестве самостоятельного государства нет?
— Если даже они удержат фронт… Все же в политику упирается. Весь конфликт может закончиться по щелчку пальцев, если они (политики — прим. ред.) договорятся, и все тут же прекратится. Просто я знаю, что ничего не прекратится. Проверяли уже. Вот был режим прекращения огня с нашей стороны, а с их — нет. Хотя договоренность была.
— О чем это говорит?
— Их же американцы учат, а у тех своя правда. Для тех врать — это нормально. Они могут в лицо сказать так, а как развернутся — сделать все иначе. Они этим живут.
Чтобы добиться буферной зоны, нам просто придется подавить то, что стреляет по нашим областям. А это уже очень далеко на западе Украине. И им еще каждый раз все более и более дальнобойное оружие выдают. Придется идти дальше.
Ладно, даже если это все остановится, представьте ситуацию: они набрали кредитов на туеву кучу миллиардов долларов, евро, а населения там осталось полтора человека. Кто будет отдавать долги? Их просто за долги заберут. Инфраструктуры нет, уничтожена, своими глазами видел все.
О пожеланиях гражданским
— Что бы вы пожелали тем, кто остается здесь и не участвует в СВО?
— Чтобы как можно быстрее пришло ко всем понимание: война эта не за Украину, а за Россию, за наши ресурсы по факту. Все хотят разорвать наше государство и по кусочкам разнести. Эта война сейчас за нашу жизнь, за наших детей. Я изначально искал вариант, чтобы пойти на СВО просто потому, что у меня старшему сейчас 17 лет. Я бы очень не хотел, чтобы он коснулся этого всего, хочу, чтобы он жил в свободной стране, в которой можно работать, жить. Пусть, может быть, не в самых идеальных условиях, но жить и работать можно. Если сюда придут европейцы или американцы, то этого уже не получится, они разрушат страну — они так делали уже не единожды, проверено, история все подтверждает. Понимаете, нельзя нам давать сейчас заднюю ни в коем случае. Хотел бы, чтобы как можно больше людей поняло эту ситуацию. Когда все поймут что к чему, откуда и куда — вот тогда, может быть, все будет намного проще.
— Но понимание нужно не просто ради понимания…
— Нужны действия. Надо всем встать и вместе пойти туда. Да, не все могут держать автоматы. На войне и не надо, чтобы все этим занимались. Там очень много нужно, например, инженеров, чтобы совершенствовать боевую технику. Те же прицепные гаубицы — у них есть колеса, которые «взрываются» прямо по дороге, а резины такого образца не хватает, приходится на ходу что-то придумывать. Было такое, что мы при переезде с одной позиции на другую с разорванным колесом приехали с гаубицей в шиномонтажку: «Ребята, можно тут что-то придумать?» И придумали, кстати.
— Вы сейчас говорите о режиме военного времени? Чтобы вся страна, гражданская промышленность и так далее встали на военные рельсы? Думаете, это сейчас нужно?
— Примерно. Чтобы каждый занялся чем-то полезным для фронта. Тут сейчас половина ходит, живет какой-то своей жизнью и не понимает, что там реально стреляют, гибнут наши ребята. Они прямо сейчас лежат там раненые, с оторванными конечностями и искалеченными судьбами. И получается сейчас так, что маленькая часть страны вывозит на себе все. А это очень тяжело. Но когда все встанут и внесут свой посильный вклад — вот тогда мы сможем просто разорвать и всю Европу, и всю Америку.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 16
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.