Александр Ломанов: «Тайвань – самая опасная ситуация, которая будет в ближайшие годы»

Александр Ломанов: «Сейчас Россия сотрудничает с Китаем, а потом, когда все нормализуется, опять будет стремиться в европейский дом и рваться куда-то на Запад» Коллаж: mgimo.ru , www.globallookpress.com

«Те договоренности, которые были между Россией и Китаем в прошлом, материализовались»

— Александр Владимирович, накануне глава МИД России Сергей Лавров провел в Москве переговоры с китайским коллегой Ван И. Это произошло в преддверии недели высокого уровня 78-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Как на этом фоне выглядят наши отношения с Китаем? Чего хочет от нас Поднебесная? При Иосифе Сталине говорили, что Китай — наш младший брат, а сейчас мы для него младшая сестра?

— Это, пожалуй, самое забавное из того, что связано с нашими языками, цивилизациями, культурами, потому что когда наши предки пели «Русский с китайцем братья навек», то в русском языке звучало слово «брат» и все, без уточнения старшинства. А в китайском языке нет просто слова «брат». Там есть один знак для старшего брата, а другой — для младшего. Так повелось веками и тысячелетиями, поскольку иерархии семейных отношений там строго соблюдаются. На русский язык многие из них приходится переводить значительным количеством слов, чтобы пояснить, объяснить тонкости и уже забытые, неуловимые для нас нюансы внутри- и межсемейных отношений. Это еще два, три уровня от того, что у нас являются двоюродными или троюродными родственниками.

Это я к тому, что китайцы с целью описать советско-китайское братство 1950-х годов сами начали называть СССР старшим братом — лао дага. Это звучало очень уважительно и заинтересованно, поскольку Китай хотел получить от СССР самую разнообразную помощь и поддержку, а потом сами же китайцы в течение как минимум 15 лет, с середины 1960-х до конца 1970-х, обличали Советский Союз за то, что он якобы назвал себя старшим братом, хотя на самом деле это пришло из самого же китайского словоупотребления. То есть наши взаимные восприятия настолько сложны и неоднозначны, что вначале кто-то сам себя кем-то провозглашает, а потом его мировоззрение меняется и он начинает обвинять другую сторону в том, что сам оказался в какой-то неблагоприятной ситуации.

До прихода к власти Си Цзиньпина какие-то вопросы нашего стратегического позиционирования в мире вообще не стояли, поскольку китайское понимание сотрудничества с нашей страной было в сфере подчеркивания того, что мы не делаем. То есть да, мы сотрудничаем в сферах, где выгодно обеим нашим странам, поддерживаем друг друга на международной арене, стремимся к тому, чтобы мировой порядок был более демократичным, более настроенным на то, чтобы отражать интересы большинства стран, центральная роль принадлежит ООН. Но это не дружба против кого-то.

Придя к власти, Си Цзиньпин не предложил дружить против кого-то, но Китай сейчас обрел целый спектр концепций, которые претендуют на глобальное значение. При его предшественниках такого не было. Первое, с чем сейчас всюду выступает Китай, — это желание подчеркнуть, что у человечества есть общие интересы, общие ценности. Стала вырисовываться альтернатива милому садику господина Борреля в том, что это не сад и джунгли, а общая судьба, которая касается всех стран, народов и цивилизаций.

В развитие этой идеи общности судьбы человечества в течение последних двух лет китайское руководство провозгласило три глобальные инициативы, которые сейчас очень важны для понимания китайского позиционирования в мире. Это глобальное развитие, глобальная безопасность, глобальный диалог цивилизаций. На этом фоне российско-китайские отношения сохраняют свою ценность. Причем их ценность для России заметно возросла.

— Что этому способствовало?

— После украинского кризиса 2022 года это достаточно ясно. То, о чем говорилось в предыдущие десятилетия, о стратегическом партнерстве, о взаимной поддержке, учете интересов друг друга, сейчас подтвердилось на деле. Те договоренности, которые были между Россией и Китаем в прошлом, материализовались. Китай не встал на сторону Запада. Он не присоединился к санкциям. Он проводит свою суверенную, независимую внешнюю политику. Но что изменилось? Самое главное — у Китая появилось глобальное видение мира, с которым он прежде не выступал. И, пожалуй, самый важный вопрос российско-китайских отношений — это перспектива нашего сотрудничества в конструировании этой позитивной глобальной повестки дня. Китай уже осознает себя как глобальную силу и не в плане обладания каким-то количеством ракет или золотых слитков, хотя без этого тоже говорить о глобальном влиянии в современном мире невозможно. Но КНР делает главную ставку не на это, а пытается сформулировать идеи, привлекательные для всего мира. Пока что это нечеткие контуры будущего, которые Китай пытается сформулировать и предложить для других стран. Вот каким образом мы сможем сопрячь наше видение будущего и поддерживать друг друга в том, чтобы осуществлять эти планы, я думаю, и состоит один из самых важных и заслуживающих внимания вопросов.

Когда я говорю о важности этого, ни коим образом не имею в виду западное видение будущего российско-китайских отношений. Согласно их видению, Россия и Китай в обозримой перспективе непременно должны будут перессориться так же, как в ХХ веке, когда КПК и КПСС по-разному видели перспективы мирового рабочего и коммунистического движения. Урок той ссоры 1960–1970-х выучен обеими сторонами. Я уверен, что Россия и Китай не перессорятся друг с другом из-за понимания будущего. Они научены прошлой историей и понимают, что ссориться из-за этого бессмысленно и неконструктивно. Тем более многие идеалы, ценности и подходы к этому глобальному будущему у двух стран совпадают. Поэтому перспективы ссоры нулевые, а вот в какой мере глобальная Россия и глобальный Китай смогут найти общий язык в перспективах глобального будущего с тем, чтобы вместе попытаться его построить, опять-таки не против Запада, а для тех, кто остался за рамками высокого забора, выстроенного Западом, — это, пожалуй, самый интересный и самый важный вопрос нынешнего десятилетия.

— В чем заключается этот интерес?

— Согласно подаче в западной прессе, Китай либо находится на грани экономического коллапса, либо настолько агрессивен, что готов не сегодня так завтра развязать против кого-нибудь войну. Эта информация просто сбивает нас с толку. Когда-то в эпоху широкой и открытой глобализации западная пресса, западная аналитика были достаточно серьезным и заслуживающим внимания источником. Там можно было прочитать что-то интересное и важное для разработки политики, для оценки ситуации и в Китае, и в России. Сейчас, с возведением этих разделительных стен, объективность и глубина того, что там пишут не только о России и о Китае, но и о незападном мире вообще, начинает вызывать все больше вопросов. Я вижу это очень четко на примере своих китайских коллег, общение с которыми сейчас возобновилось после ковида.

За последние полвека китайская интеллектуальная элита очень тесно срослась с американским интеллектуальным миром. Это кажется парадоксальным, но такова реальность. Если в течение полувека лучшие представители интеллигенции рвутся поехать в США, чтобы там поучиться и получить американский диплом, а потом не жалеют сил, чтобы накопить денег и обеспечить такую же возможность своим детям, то на уровне генеральной линии, разумеется, никто никогда не скажет вам открыто, что он выступает против политики Коммунистической партии Си Цзиньпина в целом. Я думаю, китайские элиты прекрасно понимают, что своим процветанием и авторитетом страны в мире они обязаны политике Коммунистической партии. Но когда дело доходит до неофициального, камерного, если хотите, обсуждения российско-китайских отношений, то вы обнаружите, что Россия не представляет совершенно никакого интереса, потому что размер российской экономики не больше одной лишь провинции Гуандун, что Россия никогда не заменит Китаю США, потому что вся передовая наука, промышленность, рынок сбыта китайских товаров — в США, а не в России.

Кроме того, Россия — ненадежный партнер, что обусловлено не чьей-то субъективной прихотью, а тем, что страна уже многие века не может понять, Восток она или Запад. Она раздираема противоречиями. Она такая нестабильная, поскольку то на Запад поворачивается, то на Восток. Не может найти саму себя. Из этого следует, что сейчас Россия сотрудничает с Китаем, а потом, когда все нормализуется, опять будет стремиться в европейский дом и рваться куда-то на Запад. А Китай, если выстроит сейчас с Россией очень тесные и плотные отношения, в итоге больше всех от этого и пострадает, потому что Москва от него отвернется и будет говорить, что хочет стать частью коллективного Запада.

«Си ведь начинал свое правление с активнейшей пропаганды концепции новых отношений между крупными державами» Фото: © Pang Xinglei / XinHua / www.globallookpress.com

«Возобновится глобализация, и мир снова станет хорошим и открытым для всех»

— Любопытно. То есть на своем историческом пути мы по разным причинам поворачиваемся всей массой то на Запад, то на Восток, и китайские элиты сейчас боятся нашего очередного поворота. Но они ведь тоже то строили коммунизм по лекалам Великого Кормчего, то в 1979 году резко развернулись, стали строить «красный капитализм» и кинулись в объятия к Америке. Дэн Сяопин полетел в США, Америка официально признала КНР, и понеслось. А мы, значит, непостоянные?

— Я не хочу выступать в качестве критика исключительно навеянных американской аналитикой и американским мейнстримом стереотипов китайских элит. Те исторические развилки, которые мы проходим, во многом определены теми путями, которыми мы двигались ранее. Поэтому проблема имеет место с обеих сторон. С российской стороны она заключается в попытках стать частью Запада и вхождения в единый европейский дом, а с китайской это мечта об особом равноправном, открытом китайско-американском партнерстве, с которой начинал Си Цзиньпин. Си ведь начинал свое правление с активнейшей пропаганды концепции новых отношений между крупными державами. Он искренне надеялся, что между растущим Китаем и США как державой номер один в мире могут быть конструктивные полноправные отношения, которые будут построены на невмешательстве, взаимной выгоде, внимательном и глубоком учете интересов друг друга, непересечении красных линий друг друга.

Если в конце правления Барака Обамы эту тему еще хоть как-то обсуждали, хотя уже было видно, что она американцам неинтересна и перспективы не очень позитивные, то после прихода Дональда Трампа, который начал мощную антикитайскую кампанию, эта тема исчезла вообще. Сейчас при Джо Байдене эта тема уже не актуальна ни с какой стороны. Скажу больше, если бы перспектива искренних и равноправных отношений Америки не только с Китаем, но и с другими странами, включая Россию, которые искали с ней таких отношений, была с ее стороны воспринята положительно, то мы сейчас жили бы в совершенно другом мире. Но, по-видимому, после окончания холодной войны Америка просто не располагает таким форматом диалога. Америка смотрит на мир так, как в известном высказывании Генри Форда: «Ваш автомобиль может быть любого цвета, если этот цвет черный». Наше партнерство может быть любым, если оно полностью основано на признании господства американских интересов, отказа от попыток ставить перед американцами вопрос о взаимных уступках и какой-то взаимной адаптации. Это не удалось России в нулевые годы, и это не удалось Китаю в 2010-е годы. Американцы сказали: «Либо мы сотрудничаем на американских условиях, либо мы катимся к конфронтации». Сейчас имеем оба варианта конфронтации Америки и с Россией, и с Китаем, хотя еще недавно это казалось невероятным, учитывая объем американо-китайских инвестиций и товарооборота. Если в середине правления Трампа в Китае еще можно было найти оптимистов, которые верили, что это все ненадолго и не всерьез, то сейчас китайские элиты уже осознали, что ухудшение отношений с Соединенными Штатами всерьез, надолго и не может быть снято путем диалога и взаимных уступок, поскольку конфликт обретает уже такой структурный характер, что примирение возможно только в случае, если Китай откажется от своих национальных интересов развития.

КНР от этого не откажется, и с учетом понимания этого фактора мы не должны чувствовать себя в той парадигме, которую вы описали в своем вопросе. Мы не в слабой позиции, и Китай не может диктовать нам свои условия, потому что сам сейчас оказался в очень непростой, длительной и фактически непоправимой ситуации конфронтации с Соединенными Штатами. Эта ситуация уже потихоньку начинает оказывать негативное влияние на китайскую экономику и развитие Китая в целом. Поэтому в том контексте развития международной ситуации, который мы не могли предвидеть еще несколько десятилетий назад, российско-китайское партнерство является абсолютно равноправным. Обе стороны оказались в положении, в котором они не хотели оказаться. В положении, продиктованном объективной логикой деглобализации и разрастанием конфронтации между Западом и незападными странами. Поэтому в российско-китайском сотрудничестве надо расширять позитивную повестку поиска общих планов, общих подходов к будущему не только наших двух стран, но и к тому, чтобы вместе конструировать новую глобализацию.

— То есть Запад хотел эдакий неоколониализм в лайтовом варианте, глобализацию исключительно по своей модели и в своих интересах, а когда Россия, Китай и другие страны заговорили об учете их интересов, начал ее торпедировать и делить мир на свой чудный сад за высоким забором и прочие джунгли, не захотевшие облагородиться по его модели. Правильно? И что теперь мы будем строить? Многополярный фрагментированный мир с заборами и сторожами или предложим свою модель глобализации?

— Я хочу еще раз подчеркнуть: изоляционизм Запада по отношению к нам — проблема не только России. Эта стена с какой-то феноменальной скоростью сейчас вырастает и на пути Китая. Запад ее строит из самых прочных материалов санкций, давления, шантажа, военных угроз, и нам обоим сейчас надо не приходить в отчаяние от того, что впереди стена, потому что есть очень много других путей развития, по которым можно следовать. Самое главное, вместе поработать над тем, чтобы мир вокруг западного садика действительно не превратился в джунгли. Запад говорит: «Это происходит, потому что вокруг какие-то ужасные авторитарные режимы», — но при этом всячески способствует тому, чтобы они, эти джунгли, были еще страшнее, и несказанно радуется этому. Делает все, чтобы на фоне этих страшных джунглей его садик смотрелся как можно более привлекательным. Нам же совместно с Китаем надо работать над тем, чтобы пространство за пределами западных стен превратилось в сад, пригодный для достойного проживания. С учетом совокупной мощи и влияния тех стран, с разговора о которых мы начинали нашу беседу, эта задача уже не кажется нерешаемой. Стремление Запада обладать монополией на экономическое, политическое, социальное и ценностное садоводство в XXI веке уже нереализуемо. Поэтому худший вариант таков: будет два вида ландшафтного дизайна, один внутри западной стены, другой за ее пределами. Лучший вариант — когда Запад убедится в том, что незападный мир способен достойно жить, развивать науку, технологии, осуществлять управление на основании закона, гарантируя хорошую правовую среду для бизнеса, и защищать интересы своих граждан, то рано или поздно он поймет, что с незападным миром вполне можно разговаривать на равных. Желание строить барьеры и стены исчезнет, и глобализация возобновится.

Эти оценки, конечно, кажутся слишком оптимистичными, поскольку посылы пока совершенно не совпадают. Запад стремится к тому, чтобы сохранить свою мощь и превосходство за счет сдерживания тех, кто пытается расти быстрее и лучше, чем сам Запад. А китайцы говорят, что сейчас период временных трудностей и когда КНР и все страны с растущими экономиками продемонстрируют свою способность успешно жить и развиваться в современном мире даже в условиях западного давления, то Запад поймет, что продолжать это давление бесполезно и общение вновь возобновится. Стену уберут как нечто ненужное. Возобновится глобализация, и мир снова станет хорошим и открытым для всех. Этот оптимизм единения западного и незападного мира, который присутствует в китайском мейнстриме, выглядит гораздо более привлекательно, чем та эстетика политэкономического и культурного садоводства, которую сейчас культивирует Запад.

«В китайской политике и общественной жизни было очень много тенденций и признаков, которые указывали на то, что власть Компартии потихонечку слабеет, что идеалы и убеждения людей все сильнее отклоняются от того, что декларирует КПК» Фото: © Zhang Ling / XinHua / www.globallookpress.com

«Сейчас пульт управления тайваньским кризисом находится в руках США, и Китай этим очень сильно обеспокоен»

— США, судя по всему, серьезно ополчились на Китай. Вооружают Тайвань точно так же, как в предыдущие годы Украину, и вдобавок пытаются создать направленный на сдерживание Китая союз из стран Азиатско-Тихоокеанского региона. Санкционное давление на КНР увеличивается. Чего добиваются американцы? Они хотят, чтобы Китай что-то сделал, изменил свое политической устройство, согласился со статусом зависимой от США страны-полуколонии, пошел на все их условия, развалился на несколько частей и прекратил свое существование как единая мощная страна, начал войну с Тайванем?

— Есть так называемая теория развития, разработанная в достаточно убедительном виде еще во второй половине прошлого века, в соответствии с которой вслед за экономическим развитием обязательно должна происходить политическая либерализация. И хотя на Западе вроде бы не было такой система агитпропа, как некогда в Советском Союзе, не существовало КПСС и прочих организаций, тем не менее с точки зрения веры в эту догму западный мейнстрим ничем не отличался от СССР середины ХХ века, уверенного в скорой победе коммунизма. Исходя из этого, западная стратегия широкой поддержки и рыночного экономического развития опиралась на постулат о том, что чем больше Америка экономически помогает Китаю, чем больше ускоряется развитие частной и рыночной экономики в КНР, тем быстрее там наступит момент смены политической системы. Предполагалось, что чем больше в стране становится экономически независимых и богатых людей, тем быстрее вырастет средний класс, который однажды поднимется и скажет: «Больше нам никакая Компартия Китая не нужна. Мы уже самодостаточные состоятельные граждане, обладающие собственными активами, которым хочется другой жизни». На вере в то, что экономическое развитие Китая и рост благосостояния его населения приведут к закату и концу КПК, была построена американская политика 1990-х, нулевых и где-то даже 2010-х годов. Особенно в начале нулевых, когда американцы всеми силами помогали Китаю вступить в ВТО.

Осознание того, что эта догма не работает, произошло после прихода к власти Си Цзиньпина. Я не берусь утверждать, что эта американская концепция абсолютно оторвана от жизни и не соответствует реальности. В китайской политике и общественной жизни было очень много тенденций и признаков, которые указывали на то, что власть Компартии потихонечку слабеет, что идеалы и убеждения людей все сильнее отклоняются от того, что декларирует КПК. Но в 2012 году к власти пришел Си Цзиньпин, приложивший очень большие усилия, направленные на восстановление авторитета и власти Компартии. Он наладил идеологическую работу, идеологическое воспитание населения, укрепил позиции традиционной китайской культуры как альтернативы западным и американским ценностям.

После этого американцы решили, что стратегия трансформации Китая с помощью вовлечения не работает и в обозримой перспективе работать не будет, и перешли к политике всестороннего сдерживания, разрушения китайской экономики изнутри при помощи технологических санкций, ограничений и создания вокруг Китая самых разнообразных барьеров. В этой игре Тайвань для них — последний аргумент, мина с дистанционным взрывателем, заложенная под Китай, которую американцы могут взорвать в любой нужный им момент. С начала 1940-х бывшие гоминдановские власти бежали на Тайвань, и все последующие десятилетия местные власти политически и в оборонной области ориентировались на США и Запад, тесно сотрудничали с ними. На данный момент американцы обладают очень большой степенью влияния на Тайвань, на тайваньскую политику и превращают остров в то самое стратегическое взрывное устройство, которое они, отчаявшись добиться своего от Китая другими средствами, затормозить его, могут взорвать ради того, чтобы вовлечь КНР в конфликт и обескровить. Понятно, что это может очень больно ударить по самим США и их союзникам в регионе. Но если верить той аналитике, которую печатают американские, японские и другие западные эксперты, то в случае конфликта в Тайваньском проливе США и их союзники одержат военную победу, а Китай потерпит поражение.

Ну и можно предположить, что военное поражение Китая в таком конфликте повлечет за собой очень серьезные последствия и для будущего развития китайской экономики, и для политической стабильности внутри КНР. В мире старой глобализации, когда США, Китай, западные и развивающиеся страны к всеобщей выгоде друг с другом сотрудничали, в КНР исходили из того, что чем больше будут взаимные экономические интересы между Китаем и бизнесменами с острова, тем легче и проще в перспективе будет решать вопрос воссоединения. Надо же объективно понимать, что Китай не заинтересован превращать Тайвань в новую провинцию, строить там сеть партийных комитетов и так далее. Китайские власти уже давно предлагают Тайваню условия гораздо более мягкие, щадящие и, я бы даже сказал, привлекательнее, интереснее, чем та модель, по которой произошло воссоединение с Гонконгом и Макао. В Китае у власти стоят трезвые и реалистичнее люди, прекрасно понимающие, что с Гонконгом и Макао имеется возможность договариваться за пределами этих территорий. Понимаете мою мысль?

— Конечно, это же были две колонии.

— Совершенно верно. Соответственно, о судьбе Гонконга можно было договариваться в Лондоне, а о судьбе Макао — с португальскими властями. А о будущих отношениях с Тайванем придется договариваться именно с его жителями, особенно после того как остров встал на путь демократизации. Поэтому требования к тому, что называется «одно государство — две системы», были намного более мягкими, практически никак не затрагивающими внутритайваньское политическое устройство. Но быстрые и радикальные трансформации, которые происходят в нашем мире, очень многое изменили в Китае. Там надеялись, что эта проблема подлежит откладыванию, что этим можно будет заняться когда-нибудь потом, через десятилетия, опираясь на рычаги экономической интеграции, культурного диалога и всего прочего, но в этом новом мире конфронтации, в котором Китай и США оказались благодаря американской политике, Тайвань превратился в инструмент давления на Китай. Это меняет все. Если Америка станет использовать Тайвань в качестве мины с дистанционным взрывателем, то США способны ее взорвать и создать ситуацию, в которой Китаю придется либо расписаться в собственном бессилии и неспособности гарантировать свое национальное единство, поскольку весь мир признает Тайвань частью Китая, и тогда это вызовет сильнейший внутриполитический кризис, недовольство населения будет очень большим и Китай продемонстрирует всему миру свою слабость и неспособность защитить свои национальные интересы, что резко понизит авторитет и влияние КНР на мировой арене, либо Китай будет вынужден принять этот вызов и включиться в схватку с непредсказуемыми последствиями. В обоих случаях результат для Китая окажется негативным.

— Почему?

— Сейчас пульт управления тайваньским кризисом находится в руках США, и Китай этим очень сильно обеспокоен, потому что там понимают: оба варианта развития событий вокруг острова плохи. Никак не реагировать и продолжать рассуждать о том, как благодаря культуре, упрощению выдачи видов на жительство и китайской прописке в крупных городах КНР для тайваньских бизнесменов наладят взаимопонимание, которое в каком-то отдаленном будущем приведет к мирному воссоединению, уже нельзя. Это я бы назвал уже отвлекающим от сути проблемы оптимизмом. Он хорошо действовал в 1990-е и даже нулевые. Тогда в КНР считали, что будут расширять сотрудничество и когда большинство населения Тайваня поймет, что сотрудничать и дружить хорошо, то проблема решится сама собой. Но сейчас всерьез рассуждать об этом уже не приходится.

На Тайване очень быстро и лавинообразно растет антикитайская идентичность. Американцев это только радует. Этот всплеск антикитайской идентичности по степени своей взрывоопасности и последствиям можно сопоставить с давним тезисом одного из лидеров нашей соседней страны о том, что Украина не Россия. Это все начинается с поисков культурно-цивилизационной идентичности, а заканчивается серьезнейшим военно-политическим кризисом. Этап рассуждений о том, что тайванцы не китайцы и что китайский язык пекинского диалекта является языком оккупантов, остров уже благополучно освоил. Все это там уже проговорили, высказали, и сейчас там речь идет уже о том, чтобы продлить срок военной службы, готовить на случай китайского вторжения ополченцев, склады с оружием и так далее. То есть это уже совсем другой уровень понимания перспектив отношений с Китаем. От создания антикитайской идентичности он переходит уже к уровню пока еще мягкого и поддающегося коррекции, но тем не менее уже военного психоза. Я имею в виду настроения на Тайване и среди тайваньской политической элиты. Эта атмосфера растущего военно-оборонного психоза на Тайване и превращает его в пороховую бочку с дистанционным взрывателем, который находится по ту сторону Тихого океана. Ситуация очень тяжелая. Это ружье очевидным образом висит на стене, и Китай находится в совершенно незавидной ситуации выбора. Предприми он сейчас что-то превентивное, он тут же окажется в ситуации, похожей на ту, в которой сейчас оказалась Россия. Против него будут введены похожие санкционно-карательные меры, и в силу гораздо большей зависимости китайской экономики от экспорта, импорта, иностранных технологий последствия для него окажутся гораздо более серьезными, чем последствия западных санкций для сегодняшней России. Если же Китай будет пассивно ждать того момента, когда Америка сочтет целесообразным нажать на этот дистанционный взрыватель и даст сигнал тайваньской элите на какие-то радикальные антикитайские политические шаги, то ему все равно придется действовать, но в еще менее благоприятных условиях. В этом случае он утратит инициативу и ему придется действовать не упреждающим образом, а реагируя на ту ловушку, которую ему подготовят США. В общем, у Китая будет выбор либо уйти вспять, потеряв лицо и политический авторитет, либо ринуться вперед, угодить в эту ловушку с большим вопросом, как и когда он из этой ловушки выберется. Поэтому Тайвань — это самая опасная ситуация, которая будет в ближайшие годы.

— А шансов на какие-то перемены настроений или ориентации тайваньской политической элиты нет совсем? У нас же в Чечне это в свое время произошло.

— Многое покажут президентские выборы на Тайване, которые состоятся в начале 2024 года. К сожалению, шансы на победу сил, которые могли бы как минимум заморозить эту ситуацию, успокоить ее и не допустить разрастания внутритайваньского военно-политического психоза, связанного с Китаем, неуклонно уменьшаются. Соответственно, если во главе острова останутся те, кто обеспечивает свое пребывание у власти, опираясь на разжигание антикитайского военно-политического психоза, то еще несколько лет закручивания этой спирали лишь приблизят регион к конфликту, а не отдалят от него.

«Я думаю, что, пожалуй, такого медиауспеха, такого интереса к себе БРИКС не привлекал как минимум многие годы» Фото: © Prime Ministers Office/Press Inf / Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

«Десятки желающих вступить в БРИКС — это свидетельство того, что в нашем мире что-то меняется»

— Китай, как и Россия, входит в БРИКС. Саммит состоялся в конце августа и широко обсуждался в прессе во всем мире. Что вы думаете об его итогах?

— Саммиты проходят довольно регулярно, но даже по своему личному опыту не могу вспомнить ни одного, к которому был бы такой высокий интерес со стороны средств массовой информации. Я имею в виду не только вас, не только российские СМИ, но и тот оглушительный отклик, который этот саммит получил в западных средствах массовой информации, в общем-то, и по всему миру.

БРИКС существует уже довольно долгое время, заседает, встречается, там что-то происходит. Но не было такой взрывной реакции, когда весь мир в течение как минимум недели говорил об этой организации, ее перспективах, месте в мире. Я думаю, что, пожалуй, такого медиауспеха, такого интереса к себе БРИКС не привлекал как минимум многие годы. Может быть, даже начиная с прошлого десятилетия, когда туда приняли ЮАР. Мое чисто субъективное ощущение, что со времени каких-то поворотных моментов, вступления Южной Африки, создания пакта БРИКС другие события в жизни этого объединения не привлекали такого интереса. Поэтому с учетом того, что там произошло, когда в организацию было принято такое число стран одновременно, разумеется, это вызвало огромнейший отклик, и практически в унисон все говорят, что это историческое событие, поворотный пункт. Естественно, оценки расходятся. Внутри БРИКС эти оценки оптимистичны, а за рамками его, особенно на Западе, они варьируются от настороженных и пессимистичных до открыто враждебных и негативных.

— А с чем, по-вашему, связан такой интерес? С тем, что туда приняли новых членов, с тем, что там прозвучала идея создания новой валюты, с тем, что они замахнулись на переформатирование мирового порядка, или с чем-то еще?

— Прежде всего с тем, что появилась организация, которая привлекла такой огромный интерес со стороны растущих и развивающихся экономик. Мы же понимаем, что десятки желающих вступить в БРИКС — это свидетельство того, что в нашем мире что-то меняется. Большинство этих стран были бы не прочь стать членами G7, но очевидно, что это не произойдет, поскольку Запад превратился в достаточно замкнутый и изолированный клуб, в том числе и из-за чрезмерного акцента на политическом единстве, ценностном единстве, единстве нормативной базы. Если прочитать то, что сейчас пишут о БРИКС западные аналитики, то в этих работах, как правило, повторяется один и тот же тезис о том, что количество пойдет в ущерб качеству. Дескать, приняли слишком много членов, а у них такие разные взгляды, разные масштабы экономик, разные проблемы, поэтому не стоит на это обращать внимания, поскольку, дескать, они же никогда не смогут ни о чем договориться.

Понятно, что при этом они имеют в виду те организации, которые у них на глазах. Это в том числе и G7 как экономический клуб, и формирующиеся региональные полувоенные, полустратегические структуры наподобие тех же QUAD, AUKUS, где членов мало. Во времена Дональда Трампа Америка попыталась отделиться от всего мира, но сменивший его Джо Байден быстро переломил эту тенденцию, сплотил всех союзников вокруг США, наладил дисциплину, вертикаль подчинения, где к мнению США не просто прислушиваются, а следуют, указания выполняют. В данном случае интерес к БРИКС связан с вопросом, сможет ли он стать некой альтернативной моделью, потому что западная трактовка этой организации исходя из западных шаблонов ведет к очень простому выводу — в любой организации должен быть главный, который всеми командует. Если на Западе всеми командует США, то, наверное, в БРИКС тоже будет всем командовать Китай. Или в этой организации нет никакого смысла, поскольку в ней не будет внутренней дисциплины и сплоченности. Китай же, наоборот, исходит из того, что эти сплоченные группировки, объединенные жесткими идеологическими, ценностными, политическими рамками, — это ХХ век, это уже в прошлом, а ХХI век — это открытые площадки, где могут собираться единомышленники, обсуждать новые идеи, договариваться. Не только строить планы, но и вместе обсуждать, как это делать. Вместе претворять это в жизнь. Естественно, по возможности получать от реализации этих планов какие-то позитивные результаты.

Что касается единой валюты, то на фоне идеологически заряженных западных публикаций, где пытаются найти какую-то кошмарную всемирную атаку против доллара, на более сдержанном и серьезном уровне аналитики об общей валюте говорят исключительно в контексте очень долгосрочной неопределенной перспективы. Что касается проблематики, связанной с расчетами, то, я думаю, после приема новых членов будем называть их «йоханнесбургской шестеркой», куда входят богатые нефтедобывающие страны Ближнего Востока, Персидского залива, с такими участниками проблема расчетов в национальных валютах становится гораздо более реальной и исполнимой. Невооруженным взглядом видно, что это происходит на фоне кризиса на Украине, на фоне очень существенного ухудшения качества экономических и политических связей между Китаем и США, Китаем и Евросоюзом, когда уверенность в том, что деньги, отложенные в каком-нибудь западном банке в долларах или евро, вдруг не исчезнут, не будут заморожены или конфискованы под каким-то предлогом. Эта перспектива очень сильно беспокоит все страны, не входящие в коллективный Запад. Поэтому то, что до этого все страны, и прошлые, и вновь принятые, и будущие члены БРИКС десятилетиями использовали долларовые расчеты и не чувствовали по этому поводу какой-то тревоги, было связано с тем, что эта валюта вызывала доверие. Хранение денег в западных банках не вызывало опасения за их сохранность, западные системы межбанковских финансовых расчетов всегда воспринимались как нечто данное и само собой разумеющееся.

Сейчас же наступил кризис доверия. Понятно, что он вызван действиями самого Запада. Не будем говорить, рассчитывал ли Запад на такие долгосрочные последствия или нет, но то, что уроки 2022 года развивающимися растущими экономиками были выучены очень быстро и последствия этого видимы уже сейчас, в августе 2023 года, очевидно. Поэтому заинтересованность в том, чтобы не зависеть от западного диктата как в использовании доллара, так и в системах межбанковских расчетов, несомненна. Будет ли это когда-то единая валюта или единая расчетная единица? Что-то похожее на какую-то виртуальную или реальную единицу расчетов между странами будущего блока БРИКС может появиться около 2035 года, не раньше. Но на этом не стоит ставить точку, поскольку очевидно, имея большое количество членов и желающих вступить в этот клуб, можно, во-первых, договориться достаточно быстро и эффективно о системе межбанковских расчетов, чтобы не зависеть от SWIFT. Во-вторых, договориться о расчетах в национальных валютах, используя тот благоприятный компонент, что в блок вошли страны, обладающие богатыми углеводородными ресурсами, богатыми сырьевыми ресурсами, и опасения по поводу нестабильности, ненадежности, подверженности инфляции всех национальных валют могут быть сняты за счет создания резервов, общих фондов этих валют на случай каких-либо чрезвычайных ситуаций. Другие страны, глядя на то, что возникают и вырабатываются такие договоренности, будут тянуться к БРИКС по совершенно практическим соображениям. И чем больше найдется желающих войти в этот клуб, присоединиться к этим системам финансовых расчетов, валютных внедолларовых платежей не в единой валюте, а в разных, но по каким-то общим согласованным принципам и на основе по возможности каких-то гарантий, которые рано или поздно будут разработаны, тем стремительнее станет расти интерес к организации.

Итак, по моему мнению, единая валюта не исключена, но это перспектива следующего десятилетия, а вот перспектива создания системы расчета в национальных валютах, такого альтернативного SWIFT для банка БРИКС, — это реальная перспектива середины нынешнего десятилетия, до которого уже не так далеко. Это то, что может быть построено в течение ближайших 2–3 лет.

«Разве Иран против того, чтобы торговать с США или Евросоюзом? Если бы Иран имел возможность свободно, без ограничений, торговать со странами «большой семерки» и с теми, которые мы условно называемым глобальным Севером, я думаю, что он бы без каких-либо опасений использовал в этой торговле и доллар, и евро» Фото: © Iranian Presidency Office / Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

«Говорить, что это антизападный и антиамериканский блок, можно с очень большой натяжкой»

— Западная пресса в своих оценках перспектив БРИКС делает ставку на Индию. С одной стороны, эта страна — своеобразный системообразующий столп организации, а с другой — она заинтересована в продолжении активных контактов с Западом по всем направлениям и по этой причине не хочет дальнейшего расширения БРИКС и не желает, чтобы организация превращалась в альтернативу Западу, его доминированию в мире и созданному им мировому порядку. Кроме того, на территории ряда стран, которые сейчас должны войти в БРИКС, размещены американские военные базы, и США, разумеется, постараются сделать все, чтобы эта организация была как можно более рыхлой, аморфной, чтобы не стала чем-то весомым и значимым в мировой экономике и политике. Как вы прокомментируете эти надежды и будущие усилия Запада?

— Внутри БРИКС вообще нет государств, которые были бы настроены против сотрудничества с Западом. Возьмем страну, которую упоминают чаще всего в связи с расширением БРИКС. Это Иран. Разве Иран против того, чтобы торговать с США или Евросоюзом? Если бы Иран имел возможность свободно, без ограничений, торговать со странами «большой семерки» и с теми, которые мы условно называемым глобальным Севером, я думаю, что он бы без каких-либо опасений использовал в этой торговле и доллар, и евро. Ситуация, в которой оказался Иран и по которой он не может торговать с Западом, рассчитываясь в долларах и евро, имеет долгие исторические корни. Но решение этой проблемы сейчас находится на стороне Запада, который упорно не желает снимать с Ирана санкции, наложенные десятилетия назад. В самом Иране уже серьезно никто не надеется на снятие этих санкций, поскольку выросло уже два поколения в этих условиях, что тоже не рекорд. На Кубе этих поколений в режиме санкций сменилось еще больше.

Поэтому говорить, что это антизападный и антиамериканский блок, можно с очень большой натяжкой. Просто в нашем языке, в нашем аналитическом лексиконе не сложились другие слова, чтобы обозначать эту реальность. Хорошо бы его называть «беззападным», но это слово вызывает ассоциацию с беззубостью или чем-то несерьезным, не вызывающим большого доверия и уважения. Но несмотря на то что это слово кажется довольно смешным, БРИКС ни в коем случае нельзя называть антизападным или антиамериканским объединением, оно таковым не является. Возьмите любую страну, которая уже входит в объединение, только что туда вошла или те несколько десятков государств, которые хотят туда войти, — никто не настроен на конфронтацию, и все хотели бы иметь возможность маневра. Торговать, дружить, сотрудничать в сферах науки, технологий, финансов и с западным, и с незападным миром.

Пожалуй, найти какую-то страну, которая, как в ХХ веке, могла бы четко заявить о том, что представляет собой некую альтернативную социально-политическую систему, которая обязательно победит, а западная капиталистическая система обязательно рухнет и ее миссия в том, чтобы ускорить ее падение, сейчас невозможно. После окончания холодной войны мы уже прошли через три десятилетия достаточно успешной глобализации. Поэтому в сотрудничестве с Западом заинтересованы все. Гораздо больше все страны озабочены сворачиванием глобализации, тем, как Запад начал использовать экономику, торговлю, финансы, технологии, науку и технику в качестве оружия, инструмента давления на другие государства. Если перефразировать известную цитату из классики, Запад породил эту глобализацию, Запад ее сейчас и убивает. Страны же с растущими экономиками привыкли к этой глобализации, они не хотят ее терять и не хотят терять свой суверенитет с тем, чтобы встроиться в ту новую модель глобализации, которую строит сейчас Запад. Мы уже этого касались — это глобализация, построенная на делении стран на своих и чужих. Своими могут быть только те, кто политически лоялен, исповедует те же ценности, кто готов адаптировать свою экономическую политику под западные стандарты.

— То есть страны БРИКС и те, кто туда стремится, заинтересованы в прежней модели глобализации, в которой Запад, как ни крути, играл все же доминирующую роль?

— Во всяком случае были бы не против. Ведь на самом деле в 1990-е, нулевые и даже 2010-е глобализация и торговля с Западом были широко доступны для всех, за исключением Ирана, Кубы и других стран, зажатых санкциями, наложенными много десятилетий назад без перспективы снятия. Переломным моментом в этом вопросе стал не украинский кризис, который явился демонстрацией того, как глубоки и разрушительны могут быть действия Запада против неугодной страны. А переломный момент на самом деле наступил с приходом к власти Трампа и развязыванием им торговой войны против Китая. Если бы этой торговой войны не было и Китай мог пользоваться теми же благами от торговли и сотрудничества с Западом, что и раньше, то не возникло бы и этого китайского интеллектуально-организационного лидерства по созданию «беззападной» глобализации. Китаю глобализация нужна! Это страна с мощнейшей экономикой, заинтересованная во внешних рынках и нуждающаяся в развитии международной торговли. То, как Запад начал ограничивать торговые связи, для Китая очень болезненно. Китайский экспорт и импорт уже начинают страдать от этих ограничений, поэтому КНР нужны новые партнеры. В этой связи очевиден интерес Китая к тому, чтобы иметь вокруг себя друзей, единомышленников и партнеров в рамках «беззападной» глобализации, по-своему рыхлой и благодаря этому достаточно свободной, построенной не на идеологическом и политическом диктате, где каждый может чувствовать себя уверенно, что Запад не сможет раздавить его экономику, обеспечить нужную ему смену акцентов в политике, стратегии этой страны и просто потому, что при необходимости эта страна может сотрудничать не только с Западом, но и с широким кругом государств, равных себе по статусу на мировой арене. То есть со странами, которые не стремятся к тому, чтобы создавать, как иронично говорят китайские политики, «маленькие дворики за высокими стенами». Так обычно китайцы называют западные группировки типа «большой семерки», НАТО и все прочее, что сейчас Запад создает в Тихоокеанской Азии. Но это же говорится не только для того, чтобы уколоть Запад и показать, что это неправильная политика, а чтобы подчеркнуть: Китай будет создавать другие площадки, большие и не огороженные высокими стенами.

В китайской повседневной политико-аналитической риторике эта на редкость удачная и меткая фраза появилась за несколько лет до пресловутой цитаты Борреля, что здесь «сад, а вокруг джунгли». Китайские аналитики очень тонко уловили черту современного западного политико-экономического менталитета. До этого КНР была уверена в том, что Запад не будет сворачивать глобализацию, и для него прозвучал первый звоночек, когда Трамп начал методически разрушать двустороннюю торговлю. А когда Байден стал строить эти «маленькие садики за высокими стенами», для Китая стало абсолютно четким и недвусмысленным сигналом, что пытаться проламывать эту стену или лезть через нее не стоит. Нужно создавать новые площадки для сотрудничества с низким порогом вхождения, чтобы туда могли войти многие, кто хотел бы там присутствовать, в отличие от Запада, который ставит планку очень высоко, делая высоту стены своего «садика» запретительной для многих из тех государств, которые заинтересованы в сотрудничестве с ним, которые хотели бы присутствовать в этом прекрасном саду. Но поскольку доступ в него закрыт уже достаточно давно, а потребность в развитии, экономическом росте, сотрудничестве в различных областях, во всем том, что объединяет развивающиеся страны, никуда не делись, появление таких сильных игроков, как Китай, Индия, Россия с ее еще достаточно высоким потенциалом и в научно-технической сфере, и в сфере поставок сырья, сельскохозяйственной продукции, то есть тех товаров, которые могут быть объектом манипуляции, если их получать исключительно из западных источников, придает этой конструкции некую осмысленность. Очевидно, что односторонняя ориентация на США, не отрицая экономического могущества и прочих достоинств Америки, несет высокие риски давления и манипуляций.

«Сейчас все шире и шире понимание того, что старые правила останутся для жителей за высоким забором, а снаружи для жителей «джунглей» работать не будут. Но снаружи остались страны со своими культурами, цивилизациями, и они совершенно не хотят жить в «джунглях» Фото: © Zhang Yudong / XinHua / www.globallookpress.com

«Тенденции нового противостояния становятся долгосрочными»

— Но это же как раз то, против чего Запад на словах так рьяно выступает. Он же за мультикультурализм и за свободное проявление всяческого разнообразия, а на деле получается тирания западного клише?

— Есть такой хороший термин — multilateralism. В русском языке он определяется как организация международных внешнеэкономических отношений, основанных на механизмах, позволяющих каждой стране пользоваться привилегиями в отношениях со всеми партнерами. Западные же эксперты стали использовать слово minilateralism в значении «маленький латерализм». Это английский, более категоризованный вариант китайского определения о «садиках». По-русски я бы истолковал это как съеживание, скукоживание, сжатие западных блоков, когда за счет внутренней дисциплины, за счет гомогенности внутри небольшого числа избранных, находящихся по внутреннюю сторону этого «забора», Запад, безусловно (и мы обязаны это признать), становится более дееспособным. Он способен действовать гораздо более скоординировано, проводить совместную политику в сфере экономики, внешней политики и обороны, наказывать тех, кто ему не нравится, поощрять тех, кого он считает своими союзниками. Но в рамках маленьких «садов» за высокими станами или политики западного минилатерализма «мировое большинство» оказывается совершенно исключенным из этой политики. Запад сосредоточен на том, чтобы сплотиться против тех, кого он считает своими противниками, соперниками. Таких стран немного. Но все ресурсы Запада (не только экономические, военные, материальные, но и интеллектуальные) полностью переключены на новое соперничество со странами, вызов со стороны которых Запад считает для себя опасным.

Но, помимо этого, остаются еще многие десятки государств, которые понимают, что в этой новой конфронтации на самом деле никому не нужны. Они понимают, что Запад потерял интерес к сотрудничеству с развивающимися странами, со странами третьего мира. Максимум, что приходит в голову западным экспертам, — надо, чтобы самые опасные соперники (Китай, Россия) не могли укрепиться в развивающихся странах, в Африке, чтобы у них не было большого влияния в Юго-Восточной Азии. Поэтому надо что-то этим развивающимся странам подкинуть, какие-то кредиты, чем-то помочь. Но эта логика помощи, сотрудничества является лишь производной от логики конфронтации. И это удивляет! Мы ведь вроде живем в мире после холодной войны, но чем больше вы будете читать западную аналитику, творчество их экспертов из аналитических центров, тем больше будете убеждаться в том, что все рассуждения о расширении контактов, сотрудничестве, торговле, инвестициях с третьим миром обусловлены лишь стремлением не допустить его сотрудничества с Россией и Китаем. Все! Никакой самоценности, которую еще 30–40 лет назад приписывали глобализации, развитию каких-то связей, становлению общего глобального рынка, не просматривается ни на первом, ни на втором плане. На первом плане — сделать так, чтобы эти страны не сотрудничали прежде всего с Китаем, чтобы там не было проникновения китайского капитала, китайского бизнеса, ибо тогда Пекин станет еще сильнее, и Западу будет еще тяжелее соперничать с ним и его побеждать. В такой ситуации, я думаю, логика стран, стремящихся войти в БРИКС, создать свои площадки, чтобы говорить друг с другом о своих интересах, поскольку их проблемы и чаяния Западу сейчас абсолютно чужды, вполне закономерна.

— Каковы в этой ситуации перспективы БРИКС?

— Дело не в том, БРИКС это или нет. Мы не можем исключить вероятности, что в силу каких-то непредвиденных обстоятельств эта площадка прекратит свое существование или будет переформатирована. В нашем мире случается всякое. Но, очевидно, что эти тенденции нового противостояния становятся долгосрочными. Иными словами, если в 2017–2018 годах, когда Трамп только начинал политику экономической конфронтации с Китаем, казалось, что все это причуды экстравагантного американского лидера и лишь отклонение от некой генеральной линии глобализации и строительства объединенной глобальной экономики, то теперь ясно, что это было не отклонение, а начало перехода Запада на новую генеральную линию, которая станет доминировать в мире не годы, а следующее десятилетие, а может, и десятилетия. Поэтому дело не в привлекательности конкретного БРИКС, а в том, что страны незападного мира поняли: если они не позаботятся о своих интересах сами, а будут просто сидеть и ждать, когда глобализация и модернизация с помощью Запада дадут свои плоды и они смогут решить свои проблемы, то дождаться этого момента ныне живущие политики и даже их сменщики просто не смогут. Отсюда заинтересованность в создании новых площадок, новых форматов для общения.

— Какой в них смысл?

— На самом деле, очень большая проблема поговорить где-то не под диктовку Запада, не ради того, чтобы выслушать западные указания. Можно с ними согласиться, можно не согласиться, но, как правило, все международные площадки построены на том, что там Запад все более настойчиво продвигает свою повестку дня и требует определиться: «Вы с нами или против нас?» Страны, которые говорят, что не поддерживают Запад, ни на что хорошее рассчитывать просто не могут. Поэтому и возникает потребность в создании подобных, повторюсь, не антизападных площадок. В противостоянии с Западом не заинтересован никто. Те страны, которые западная пропаганда называет преисполненными антиамериканизма, желания разрушить мировой порядок и приписывает им прочие грехи, обусловлены исключительно желанием сохранить свой суверенитет и возможность отказываться от западных рецептов и указаний, которые власти этих стран считают для себя разрушительными. Запад убежден, что его указания для всех обязательны, эти страны их таковыми не считают. В отличие от конфронтации ХХ века, когда существовала идея торжества мира социализма над миром капитализма, глобальной смены парадигмы с отменой частной собственности и полной отмены либеральных устоев западной цивилизации, сейчас речь идет не о том, чтобы выступать против Запада, а о том, чтобы научиться хоть каким-то образом справляться с базовыми ключевыми вопросами без опоры на Запад. Это касается все большего и большего количества стран, которые понимают, что потенциал Запада, его могущество как минимум не прирастают. Мы сейчас не обсуждаем вопрос, находится ли Запад в упадке. Это совершенно другой вопрос. Те, кто находится внутри стен «маленького цветущего садика за высоким забором», уверены и в том, что стены у них железобетонные, которые никто не пробьет, и в том, что плодов и фруктов на их деревьях будет достаточно. То есть Запад вполне может позаботиться о себе, и каких-то серьезных проблем внутри этих стен не возникнет еще многие-многие годы и десятилетия.

Но те, кто находится за пределами этих стен, пришли вдруг к осознанию того, что получать цветы и плоды, произрастающие по ту сторону забора, им становится все труднее и труднее. В итоге в голову очень многих лидеров после 2022 года проникла одна и та же мысль: может настать момент, когда доступ к этим плодам и цветам, которые растут внутри периметра этого забора, будет перекрыт полностью. Соответственно, возник вопрос: а как жить и развиваться, поддерживать достойный уровень социально-экономического развития своих стран в такой ситуации? Поэтому Запад, сплотившись и отгородившись, создал мощнейший импульс для продвижения развивающихся стран в сторону поиска новых вариантов развития. И простейшая логика подсказывает этим странам, что, собравшись вместе, решать проблемы все же легче.

Еще раз хочу подчеркнуть важную мысль о том, что Запад действительно с насмешкой отзывается о подобных площадках, называет их пустыми говорильнями без результатов. Но с учетом той беспрецедентной ситуации, в которой находится современный мир, сама по себе возможность поговорить об интересах национального развития без навязывания западной повестки дня, обсудить, как жить в этой новой ситуации, как сохранить остатки глобализации, как сделать их более приемлемыми для стран, оставшихся за периметром, очень ценна.

Простейшая логика, что у Запада есть ценности, принципы, институты, а по внешнюю сторону забора — сплошной авторитаризм и тирания, — эти карикатурные вещи хороши для западных консервативных СМИ и мейнстрима, но они уже не описывают современную реальность, так как в этих странах уже есть свои ценности, национальные интересы и желание развиваться, продвигаться вперед в международных глобальных цепочках создания стоимости, занимать в них более достойное и весомое место. Озвучу банальную мысль. Для того чтобы заняться делом странам вне западного мира, им нужно собраться вместе и поговорить. Это совершенно очевидно. До тех пор, пока в мире господствовали нормы и правила, созданные Западом, пока этот порядок был в интересах большинства стран и они получали от него хорошие дивиденды, необходимости собираться разговаривать и обсуждать эти вопросы просто не возникало. Известная мудрость, которую сформулировали наши западные партнеры, гласит: If it ain’t broke, don’t fix it (не сломалось — не чини). То есть пока не сломалось, не лезь, а то испортишь. Вот сейчас оно уже сломалось. Это очевидно. И в этой ситуации первый шаг — собраться вместе и поговорить. И нужна хорошая площадка. Сейчас именно поэтому «акции» БРИКС взлетели в цене за эти 1,5 года, потому что до этого все достаточно хорошо работало и можно было заниматься делом и собственным национальным развитием по старым правилам. Сейчас все шире и шире понимание того, что старые правила останутся для жителей за высоким забором, а снаружи для жителей «джунглей» работать не будут. Но снаружи остались страны со своими культурами, цивилизациями, и они совершенно не хотят жить в «джунглях». И ради того, чтобы получить собственный аналог цветущего привлекательного «сада», они и собираются вместе. Это и есть БРИКС.