«Придумали фейк, расфорсили в медийке…»: на ЦИПР обсудили механизмы гибридной войны

«Госдеп США с 17 спецслужбами видит интересы второкурсника нашего политеха и программирует его выводы», — говорили накануне на сессии ЦИПР, посвященной гибридным войнам Фото: Ксения Соколова

Антиутопический страх технологий

Для сессии «Сквозные цифровые технологии в современных гибридных войнах. Контакт и конфликт цифры и разума» организаторы конференции ЦИПР выбрали самый маленький зал из всех возможных на площадке Нижегородской ярмарки и просчитались: послушать автора «Рыбаря» и лучшие университетские умы собралось столько народа, что места всем не хватило, в итоге стенки подпирали даже делегаты с VIP- и суперVIP-бейджами.  

Модерировал сессию Иван Чихарев — доцент философского факультета МГУ и профессор Академии военных наук РФ. Он подчеркнул «экзистенциальную актуальность темы», которая влияет на нас в реальной жизни, а после недавней атаки дронов на Москву еще и на наш GPS-навигатор. Он рассказал, что понятие тотальной гибридной войны ввел не кто иной, как глава МИД РФ Сергей Лавров, что на Западе уверены, что начальник Генштаба (и выпускник казанских Суворовского и танкового училищ) Валерий Герасимов — «маршал гибридной войны» (и есть даже термин «доктрина Герасимова»). И что всегда в крупнейших войнах появлялись технологии двойного назначения, которые потом определяли мирную жизнь. Сегодня таковые — беспилотники. «По беспилотным технологиям даже разработали отдельный национальный проект, но почему-то посвятили его летательным беспилотникам — я с этим не совсем согласен, — рассуждал Чихарев. — Мне кажется, беспилотные плавательные средства гораздо интереснее, по своему военно-техническому потенциалу они теоретически могут полностью аннигилировать ВМФ США, в который вбуханы огромные деньги и который сведет на нет весь конфликт». 

Чихарев обратил внимание на еще один концепт — государство-цивилизация. Впервые его сформулировал Владимир Путин в 2020 году, имея в виду особую миссию развития современных технологий. Но что стоит за этими технологиями? «Илон Маск получил разрешение на вживление чипов в людей. Это и шанс, особенно для людей с ограниченными возможностями, обрести новую жизнь, то есть гуманистический компонент имеется. Но есть и постгуманистический антиутопический страх, что это в корне изменит сущность человечества, — размышлял профессор. — С одной стороны, может показаться, что война станет войной роботов, которые без людей будут выяснять на поле боя, кто сильнее. Но мне кажется, что, наоборот, эти киборги окажутся более жестокими и безразличными к человеческой сущности».  

«Илон Маск получил разрешение на вживление чипов в людей. Это и шанс, особенно для людей с ограниченными возможностями, обрести новую жизнь, то есть гуманистический компонент имеется» Фото: Britta Pedersen/Keystone Press Agency/globallookpress.com

В плену новой мифологии

Завкафедрой философии МГУ Тарас Вархотов говорил о мифологизации IT. Дело в том, что устройство и механика работы самых привычных технологий большинству пользователей неизвестны. «Поэтому нам кажется, что вот-вот — и рядом с нами сядет тот самый ИИ, в физическом носителе реализованный. Но мы от этого довольно далеки. Профессионально невовлеченное большинство находится в плену новой мифологии, которая дает новые надежды и новые угрозы», — констатировал Вархотов и привел в пример гаванский синдром — когда сотни американских дипломатов во всем мире стали жаловаться на проблемы со здоровьем. Бытовала версия, что они подверглись какому-то облучению. «Даже квалифицированные и ответственные люди склонны с легкостью верить в те или иные заговоры», — пожал плечами Вархотов. 

«Гаванским синдромом был спровоцирован интерес к когнитивному оружию. С конца 10-х годов натовские офицеры заговорили о новом измерении войны и новых возможностях воздействия. Главная проблема этого оружия в том, что на данный момент оно неконвенционально — никак юридически не регулируется. С точки зрения правового поля такого типа воздействия не существует. А в реальности в военной сфере все, что можно, будет развиваться, — объяснил он. — Кажется, что путь просится сам собой — срочно все зарегулировать. Но каким образом зарегулировать оружейный аспект инфраструктурной технологии, которая уже распространена повсеместно, совершенно непонятно». 

«В 2015 году в доктрине нацбезопасности США появляются формулировки, что Штаты должны обладать технологиями, которыми не обладают другие, в том числе в информационной и поведенческой сферах», — взял слово главный эксперт центра изучения проблем национальной и международной безопасности Института международных отношений и мировой истории НГУ им. Лобачевского Анатолий Рудаков. По его словам, сегодня впервые в качестве инструмента противоборства используется нейромаркетинг. Как именно? Интернет — большой поведенческий архив, его можно анализировать, снимать реакции и использовать данные как политическое оружие, с помощью которого можно трансформировать национальную идентичность. Пример, к сожалению, известен — Украина. «Трансформирована историческая память, модифицирован язык, многое в нем замещено польскими и шведскими элементами», — констатировал Рудаков. 

Интернет — большой поведенческий архив, его можно анализировать, снимать реакции и использовать данные как политическое оружие, с помощью которого можно трансформировать национальную идентичность Фото: Владимир Смирнов/ТАСС

Как это происходит? Через альтернативный контекст. Как правило, идентичность создается в семье, школе, вузе, но интернет создает альтернативную жизнь, формирующую альтернативную идентичность. И сейчас, по его словам, с теми людьми, которые уехали из России, будучи даже аполитично настроенными, пытаются активно работать, чтобы они вернулись и стали основой протеста в стране. Одна надежда — что культурный код перевесит и получится, что это не кто-то от нас уехал, а это «русский мир шагнул вовне». Сейчас, кстати, по мнению Рудакова, историческую память пытаются трансформировать и у россиян. 

Как этому противостоять? Эксперт считает, что только суверенизацией Рунета — почти до китайского варианта. В условиях гибридной войны, по его словам, это единственный сценарий, который позволяет обезвредить всех «извращенцев, террористов, экстремистов, порнографов, продавцов оружия и сторонников колумбайна». «Формируются образы будущего. Представим: прошло 10 лет, ребенок заходит в интернет и не сталкивается ни с Моргенштерном (признан иноагентом), ни с Даней Милохиным, хотя, возможно, они кому-то и нравятся. Он натыкается на контент, который развивает его интеллектуально, и в глобальном противоборстве с Западом это станет ресурсом. Мы сможем культивировать святость материнства! Молодежь начнет соревноваться не в том, кто сколько поменяет партнеров, а кто сколько родит детей. Тогда мы увидим, как наши дети посмотрят в глаза своим умным внукам», — рисовал он утопию. 

«Нейромаркетинг способен формировать незаметные поведенческие установки. Что сегодня видит госдеп США с его 17 спецслужбами? Что студенты второго курса политеха предпочитают таких-то блогеров, выходят в такие-то соцсети на такие-то каналы. Поэтому создается конструкт из идей, мифов, мемов. Если его поместить в эту группу, она начинает рассуждать о прошлом так, как этого хочет противник, видеть будущее, как он. Чтобы это было незаметно, конструкт делится на кусочки. Один кусочек студент прочитал во „ВКонтакте“, второй — в „Телеграме“, а все это собирается, как матрешка, в его сознании. Ему кажется, что он сам пришел к этому выводу, но вывод был запрограммирован!» — объяснил Рудаков суть нейромаркетинга. 

Его коллега, проректор университета им. Лобачевского Михаил Рыхтик считает, что России неплохо бы порассуждать над новой концепцией победы под влиянием нового технологического уклада. Каким оружием она достигается, что считать успехом, как будет воспринимать ее тот, кто находится на поле боя, и тот, кто за ним наблюдает. Причем лучше с этим не затягивать, потому что, по результатам соцопросов, 60% жителей испытывают тревогу — это очень тревожный показатель. Одновременно Рыхтик считает, что нет смысла бороться с фейками. «Мне радостно за тех, кто осваивает на этом деньги, но это сизифов труд. Надо переключиться на то, что такое победа», — положил он микрофон. 

«Те, кто планировал контрвоздействие, переложили на Россию тезис о том, что Украина является фашистским государством. Это коснулось и действий военнослужащих, и символики, и первого лица» Фото: Global Look Press / www.globallookpress.com

Что такое фейк

Подробнее о фейках рассказал Сергей Нешков — руководитель центра когнитивной обороны НГЛУ, где практикуется интеграция нейролингвистического образования и программирования с военным применением информационных технологий. Он разделил все атаки, которым подвергается российское общество, на четыре блока и наглядно показал, как они выстраиваются, чтобы снизить доверие россиян к власти и вооруженным силам и сформировать устойчивые агентурные позиции для западных спецслужб. Когда люди что-то не поддерживают, из них проще сделать информаторов.  

Атаки на идею — на генеральные ценности и цели. Одна из целей СВО — дефашизация. Враждебный нарратив отбивал этот тезис через визуализацию гибели мирных жителей, быта граждан в бомбоубежищах. «Специалисты, которые планировали этот контент, делали акцент на самых виральных историях: дети, старики, домашние животные», — объяснил Нешков и добавил, что остальные ключевые идеи речи Путина точно так же технологично отбивались натовскими структурами, причем по одной схеме. Сначала давали заявление с протестом от официального лица, потом поддержку этого протестного мнения экспертным мнением вроде «Геноцид — это не то». И наконец, все это тиражируется в медиа. 

Атаки на символы. То, в чем графически воплощаются генеральные ценности. Используются различные технологии от подстав до работы под чужим флагом. А символы Z приближают к свастике и наносят на контент, содержащий изображение насилия, смерти, жестокости, отталкивая людей от этого символа. 

Атаки на практику — на механизмы действия людей. Попытки маргинализации действий военнослужащих. С визуализацией. «Западные специалисты используют целые технологические цепочки. Они никогда не ограничиваются одной итерацией, всегда накладывают один инфоповод на другой. Придумали фейк, что наши военнослужащие насилуют женщин и детей, какие-то еще ужасные вещи. Сперва расфорсили в медийке, а затем прикрепили к гражданским активностям. Причем они работают с конкретными символами фейка: например, это было окровавленное женское белье и стиральные машины — как олицетворение мародерства. Намагничивали публикациями и интегрировали их в акции протеста в разных частях мира», — заявил он. 

Атаки на лидеров происходят через техники деструктивных сопоставлений. «Те, кто планировал контрвоздействие, переложили на Россию тезис о том, что Украина — фашистское государство. Это коснулось и действий военнослужащих, и символики, и первого лица», — отметил Нешков, демонстрируя соответствующие изображения из западных СМИ. 

Что делать? Есть несколько подходов. Первый — нужна единая публичная площадка, которая соберет все здравые гражданские силы. Второй — надо разрабатывать простые объяснительные модели, которым можно будет доверять. Молодежь сейчас не понимает целей и ценностей, это система рыхлая. Наконец, организация гражданского активизма. «В порядке лютого креатива» Нешков предложил реагировать на пытки россиян солдатами ВСУ следующим образом: «использовать куклу убитого солдата или глаз из папье-маше, организовать гражданские активности у посольств против жестокости украинских военнослужащих».

«Телеграм» в России, по словам Михаила Звинчука, после начала СВО стал безальтернативным средством коммуникации между властями и бизнесом с точки зрения продвижения информповестки Фото: «БИЗНЕС Online»

Почему так популярен «Телеграм»

Важная часть гибридной войны сегодня ведется в «Телеграме». Глава проекта «Рыбарь» (более миллиона подписчиков) Михаил Звинчук привел любопытную статистику. «Телеграм» в России, по его словам, после начала СВО стал безальтернативным средством коммуникации между властями и бизнесом с точки зрения продвижения информповестки. В 2021–2022 годах средний политический канал имел 30–40 тыс. человек аудитории. В реестры федеральных мониторингов тогда попадали уже каналы с 5 тыс. подписчиков — сейчас такое крайне редко, обычно ресурс на 200–300 тыс. человек. 

При этом общая доля военно-политических каналов в русскоязычном «Телеграме» — не более 5–6%: в абсолютных числах это около 40 тыс. из 800 тыс. каналов, которые в принципе существуют в русскоязычном сегменте. Аудитория мессенджера в стране — 60–70 млн человек, из них 10–12 млн — по военно-политической повестке.

«Мы вышли на определенный пик по популярности „Телеграма“ в России. Он стал не только средством решения политических задач, легализации инсайдов и информационного сопровождения конфликта, но используется и как средство продвижения бизнес-интересов у частного сектора. Нигде в мире такого больше нет», — рассуждал Звинчук. По его прогнозам, Россия задает в этом смысле мировой тренд и через два года «Телеграм» достигнет пика и в других странах, а в РФ начнется спад. 

По словам Звинчука, в государствах, где «Телеграм» тоже активно используется, — в США, Иране, Беларуси и Эфиопии, он стал политтехнологическим инструментом координации протестующих. «До 2020 года в Штатах „Телеграм“ был прибежищем право-консервативной аудитории и патриотов, которые использовали его для решения политических задач, договаривались об акциях и шествиях. После штурма Капитолия, используя ресурсы спецслужб, перекупщиков и бизнес-организаций, основные чаты и каналы были либо физически ликвидированы, потому что людей запугали, либо превратились в конспирологов и сторонников плоской земли, рептилоидов и прочих шизопатических теорий. „Телеграм“ как средство информирования и координации масс был полностью дискредитирован, и люди были вынуждены возвращаться в полностью подконтрольные продукты Meta*. Но „благодаря“ конфликту на Украине его популярность растет снова», — привел показательный пример спикер.  

По данным автора «Рыбаря», на Украине 70% людей получают информацию из соцсетей. 60% пользуются «Телеграмом», куда перешли из «Фейсбука»** и Viber «из-за интернет-цензуры, поскольку в информационном плане война в первую очередь ведется в «Телеграме». 

В чем секрет? Звинчук связывает успех мессенджера в стране ровно с таким же информационным вакуумом в начале СВО. «Официальные институты молчали, не было никаких сводок, никакого объяснения и диалога. Любой человек хочет, чтобы с ним нормально общались, хочет получать адекватную информацию — этого не было. Вперед выступили военкоры и блогеры, которые благодаря стилю, графическим компонентам и личному присутствию на месте давали обществу необходимую ему картинку», — объяснил он, проиллюстрировав тезис историей с высадкой на Гостомель, кадры с которой все получили только через 1,5 месяца. 

Что же дальше? Звинчук ожидает, что вслед за пиком будет спад и к 2027 году «Телеграм» в России заместит новая платформа, вероятно с использованием искусственного интеллекта. «Мы откажемся от копирайтеров и рерайтеров, их уже сейчас может заместить ChatGPT, но не откажемся от креативной работы с контентом, — уверен автор „Рыбаря“. — На следующем этапе придет среда, в которой каждый пользователь сможет создавать свой ИИ-продукт и им делиться, создавать виртуальное рабочее пространство, приглашать в виртуальные комнаты. Тогда начнется неоконвергентная журналистика».