Очередной вечер Нуриевского фестиваля вновь обнажил постановочные и технические проблемы балетной труппы ТАГТОиБ им. Джалиля, которые кочуют из спектакля в спектакль Очередной вечер Нуриевского фестиваля вновь обнажил постановочные и технические проблемы балетной труппы ТАГТОиБ им. Джалиля, которые кочуют из спектакля в спектакль

Смешали все, что попалось под руку

«Баядерка» с ее парадными дворцами и храмами, древними ритуалами и пышными дивертисментами — широкое раздолье для театра им. Джалиля, питающего особую страсть к помпезным зрелищам. По масштабу сцен и пестроте красок спектакль напоминает голливудское фэнтези. С тем лишь отличием, что удивляет безвкусицей. Каноничный текст Петипа с хореографическими фрагментами Николая Зубковского, Вахтанга Чабукиани, Владимира Пономарева и Константина Сергеева благо остался в неприкосновенности. А вот художественная часть спектакля пострадала из-за приглашенных сценографов Андрея Злобина и Анны Ипатьевой.

Как и в «Корсаре», художники загромождают и нещадно режут сценическое пространство. На празднике огня его разит картонный лес и каменный барельеф храма со слонами и слониками. Во дворце раджи (Максим Поцелуйко) — огромная золотая ширма. В саду на свадьбе Солора и Гамзатти — арки, через которые открывается вид на замок. Там же проезжают бутафорские слон и тигр в натуральную величину, последний на потеху публике грозно рычит. В этой роскоши многочисленные персонажи балета едва помещаются, а некоторые вообще теряются. Например, щуплый факир Магевадея, который охраняет встречу Солора и Никии, а затем погружает героя в волшебный сон. И даже фактурный Золотой Божок (Вагнер Карвальо), рассекающий сцену мощными прыжками.

Но это еще полбеды. Авторы будто забыли о том, что такое драматургия и гармония цвета, смешав все, что попалось под руку. В храме «желто-оранжевый» Брамин (Артем Белов) управляет «красными» баядерками. В дворцовом саду «зеленые» стражники стоят рядом с «розовыми» невольницами. А одетых в белое и кремовое Солора и Гамзатти сопровождают «малиновые» и «бирюзовые» корифейки с желтыми вставками на пачках. Они выглядят как попугаи, с которыми накануне танцуют их подруги, и действительно побуждают задуматься: есть ли у индийского монарха вкус?

Для большей яркости художники используют ядовитые оттенки и пеструю вышивку на тканях. В этом калейдоскопе тонет не только драматический нерв сюжета, но и графичный узор па: изящные пробежки храмовых баядерок, сочная пантомима Брамина и раджи, томные удалые батманы солистов индусского танца… Вместо стоп и рук зритель, как и в казанской «Спящей красавице», разглядывает разноцветные костюмы. А между картинами — аляпистый внутренний занавес со змеями, людьми, павлинами, индийскими божествами и мифическими героями.

Не вяжется мультяшная картинка и с мятежным психологизмом, которым дирижер Нуржан Байбусинов и оркестр ТАГТОиБ окрасили партитуру Минкуса. Под рукой казахского маэстро начало увертюры звучит как роковое предзнаменование трагедии, декоративное соло флейты Владислава Захарова (выход Никии) становится щемящим, а сдержанно печальный монолог виолончели Андрея Каминского (танец героини на свадьбе Солора и Гамзатти) — остро экспрессивным. Это делает казанскую «Баядерку» более чувственной и интимной, смещая акценты с блестящих массовых сцен на камерные соло и ансамбли.

По масштабу сцен и пестроте красок спектакль напоминает голливудское фэнтези. С тем лишь отличием, что удивляет безвкусицей По масштабу сцен и пестроте красок спектакль напоминает голливудское фэнтези. С тем лишь отличием, что удивляет безвкусицей

Неканоническая пара

В них царила неканоническая для творения Петипа, но любопытная пара солистов из Михайловского театра. Интересно было увидеть Никией любимицу Николая Цискаридзе Анжелину Воронцову. Внешне хрупкая артистка не похожа на героиню, которая бросает вызов верховной знати. У нее нет аристократической стати Светланы Захаровой, которая пленяет Солора, будоражит Великого Брамина и пугает Гамзатти. Или гордой поступи Изабель Герен — нуриевской музы, возведшей баядерку в ранг богини. До превращения в тень Никия-Воронцова — впечатлительная девочка, по воле судьбы влюбившаяся не в того мужчину. Для борьбы за любовь у нее нет внутреннего стержня, хотя в порыве чувств героиня грациозно скользит на пальцах, страстно поет руками, мечется по сцене и трепетно жмется к возлюбленному.

В роли бесплотной тени солистка выглядит гораздо убедительнее. Во многом за счет филигранной чистоты бессюжетного танца, упругих прыжков и устремленных в небытие арабесков. И хотя для портретных поз Воронцовой все же не хватает нескольких сантиметров роста, в ансамблях она укрупняет их грамотными ракурсами и взаимодействием с партнером.

Эрнест Латыпов и Анжелина Воронцова Эрнест Латыпов и Анжелина Воронцова

Эрнест Латыпов тоже не породистый Солор Владислава Лантратова, подкупающий ростом и идеальными линиями тела. И не пламенный воин Цискаридзе, покоряющий грузинским напором. Он берет искренностью, порывом (клянясь в любви, воздевает кверху не два пальца, как это принято в балете, а всю ладонь), пластикой и техничными гранд-пируэтами, которые накручивает даже вперед музыки. На фоне громоздких декораций, сужающих сцену, невысокий, коренастый солист смотрится органично. Но если в героических соло полностью убеждает, то в дуэтах, где нужно ловко обводить и «подкручивать» партнершу, пока проседает. Благо обе примы Михайловского театра умеют быстро вращаться и при надобности прикрывают коллегу.

Гораздо чаще это делала Анастасия Смирнова — свадебное па-де-де Солора и Гамзатти основано на движении по кругу. В казанской «Баядерке» Смирнова — единственная, кто идеально вошел в партию по внешнему типажу. Рослая, утонченная солистка Михайловского театра с длинными руками и ногами — образцовая принцесса. Ее изящные пропорции подчеркнула струящаяся тюника и облегающий топ. А высокий статус — объемная золотая карета, в которой Гамзатти въезжает на торжество.

Однако ментально Смирнова, вопреки крепким па-де-бурре и стальному апломбу, отнюдь не гордая, безжалостная разлучница. В ее рваной пантомиме, обращенной к Никии, больше мольбы, чем угроз, а в быстрых взглядах на Солора, наблюдающего за монологом баядерки, — больше тревоги, чем превосходства. Это стирает контраст между «небесной» героиней и «земной» соперницей, нарушая конфликт главных констант классико-романтического балета — мечты и действительности.

Что сказал бы «неистовый Руди»?

Но главное разочарование ожидало поклонников жанра впереди. Квинтэссенцией мечты в «Баядерке» служит гран-па теней — подлинный шедевр Петипа. В третьем акте пышный замок для опьяненного страстью и опием Солора исчезает и возникает спасительная пустота иного мира (после первых двух актов местной «Баядерки» ее особенно ждешь). Именно там дух героя очищают 32 белоснежные девы (на премьере 1877 года их было 68), и влюбленные навеки соединяются.

В ТАГТОиБ же об этом благополучно забыли. Или принесли в жертву новой пестрой «картинке». Иной мир казанскому Солору так и не открывается (а значит, законы жанра безвозвратно нарушены): священный обряд напоминает посиделки в дворцовом саду. Ночной мрак подменяет уютный вечер (художник по свету — Арсений Радьков), а неупокоенные души пляшут рядом с цветочными клумбами, водопадами, скульптурами и каменными бордюрчиками.

Кого видит зритель — тоже большой вопрос. Бесплотные тени равнодушны к мирским богатствам. У Владимира Яковлева же они спускаются с небес в модных кружевных лифах и пачках, щедро расшитых блестками (исключение — гладкий, аскетичный костюм Воронцовой, который она привезла с собой из Михайловского театра). Кроме концептуального диссонанса, возникает и визуальный: цепляясь за блики, взгляд соскальзывает с арабесков, в которых девы устремляются в вечность. А массивная декорация их обрубает: вытянутые конечности «боковых» артисток почти касаются ее.

Впрочем, и без этого путь в вечность девушкам ТАГТОиБ заказан. Он доступен лишь тем, кто в совершенстве говорит языком нетленной балетной классики. Например, выпестованному кордебалету «Опера де Пари», с которым за полгода до смерти делал свою стильную, умеренно нарядную «Баядерку» Рудольф Нуриев. Казанские артистки не только грешат «асинхроном» (а ведь, по сути, 32 тени — это одна расслоившаяся тень Никии), но и не дотягивают стопы, падают с «пальцев», нервно дергают руками и с усилием взлетают над землей (последнее накануне наблюдалось и в «Жизели»). В этом контексте радует даже занавес-дымка (дым благовоний?), мешающий в деталях рассмотреть спуск теней с пандуса.

Как бы все это оценил «неистовый Руди» (так называют Нуриева в Казани), сказать сложно, но даже широкая публика до выхода солистов явно не впечатлилась происходящим. Во время нисхождения ансамбля с задних рядов партера раздались робкие одинокие хлопки, но искренней поддержки они так и не получили.