Ильдар Галеев: «Прошло полвека и выяснилось, что эстетика Константина Алексеевича точно попадает в тональность эпохи и резонирует сегодняшнему дню» Ильдар Галеев: «Прошло полвека, и выяснилось, что эстетика Константина Алексеевича точно попадает в тональность эпохи и резонирует сегодняшнему дню» Фото: art16.ru

«Мы наблюдаем искусственное замалчивание личности и творчества Васильева»

— Ильдар, 3 сентября исполняется 80 лет со дня рождения Константина Васильева. Знаменитый художник безвременно погиб в 1976 году, но оставил огромное наследие в виде военных полотен, русских былин, пейзажей и мирного неба над головой. Возможно, его звездный час настал именно сейчас? Ведь сегодня картины Васильева актуальны и приобретают особый статус.

— Соглашусь с вами. Иногда мастер опережает свое время и, выполняя творческие задачи, не замечает, что стоит обособленно от всех остальных. Вроде свой, но все-таки чужой — так можно описать положение Васильева среди современников. В 70-е годы XX века никто не помышлял о том, что его полотна отразят действительность будущих десятилетий. Но прошло полвека, и выяснилось, что эстетика Константина Алексеевича точно попадает в тональность эпохи и резонирует сегодняшнему дню. Так бывает — это случай Яна Вермеера и многих ренессансных живописцев, замеченных не современниками, а восторженными потомками.

Константин Алексеевич Васильев (3 сентября 1942 года, Майкоп, Адыгейская автономная область, Краснодарский край, РСФСР, СССР — 29 октября 1976-го, Васильево, Татарская АССР, РСФСР) — советский художник.

Родился в Майкопе (Адыгейская АО) во время немецкой оккупации города. Отец художника Алексей Алексеевич Васильев был главным инженером одного из заводов, а во время войны — активным участником партизанского движения. После войны его направили налаживать производство на Васильевском стекольном заводе, в поселок Васильево под Казанью.

Воспитанием детей (Константина и его двух сестер) занималась мать, Клавдия Парменовна, которая собрала дома хорошую библиотеку и познакомила детей с шедеврами мировой культуры и искусства.

С 1949 года семья жила в поселке Васильево. Константин рано начал рисовать, в 11 лет он прошел конкурс и был зачислен в Московскую среднюю художественную школу-интернат при Московском государственном художественном институте им.. Сурикова. В 1957-м перевелся в Казанское художественное училище (195–1961), которое окончил с отличием, получив специальность театрального декоратора. Его дипломной работой были эскизы к пьесе-сказке Островского «Снегурочка».

Работал учителем рисования и черчения в средней школе, художником-оформителем. Творческое наследие Васильева обширно: картины, графика, этюды, иллюстрации, эскизы росписи церкви в Омске. Произведения начала 1960-х годов отмечены влиянием сюрреализма и абстрактного экспрессионизма («Струна», 1963; «Абстрактные композиции», 1963).

В конце 1960-х годов отказался от формалистических поисков, работал в реалистической манере.

Васильев обращался к народному искусству: русским песням, былинам, сказкам, скандинавским и ирландским сагам, «эддической поэзии». Создал произведения на мифологические сюжеты, героические темы славянского и скандинавского эпосов, о Великой Отечественной войне («Маршал Жуков», «Нашествие», «Парад сорок первого», «Тоска по Родине», 1972–1975).

Работал также в жанре пейзажа и портрета («Лебеди», 1967; «Северный орел», 1969; «У колодца», 1973; «Ожидание», 1976; «Человек с филином», 1976). Автор графической серии портретов композиторов и музыкантов: «Шостакович» (1961), «Бетховен» (1962), «Скрябин» (1962), «Римский-Корсаков» (1962) и других; графического цикла к опере Вагнера «Кольцо Нибелунгов» (1970-е годы).

Участник республиканской выставки «Художники-сатирики Казани» (Москва, 1963), выставок в Зеленодольске и Казани (1968–1976). В 1980–1990-е годы состоялся ряд персональных выставок Васильева во многих городах России, а также в Болгарии, Югославии, Испании. Открыты Мемориальный музей в пгт. Васильево (1996), Картинная галерея в Казани (1996) и Музей Константина Васильева в Москве, в Лианозовском парке (1998). Премия комсомола Татарии им. Мусы Джалиля за цикл картин о Великой Отечественной войне (в 1988-м).

Константин Васильев погиб — был сбит вместе с другом на железнодорожном переезде проходящим поездом. Произошло это 29 октября 1976 года. Похоронен в поселке Васильево.

Похоронили Константина Алексеевича в березовой роще, в том самом лесу, где он очень любил бывать.

Прибегнув к громким именам, я не пытаюсь определить масштаб фигуры Васильева, а сетую, что общественный интерес и критика порой запаздывают в оценке того или иного явления. Васильев — художник не своего времени, но своего голоса. Вскоре о нем начнут говорить и писать, ведь историческая парадигма изменчива.

— Но пока творчество Васильева по-прежнему не вызывает невероятного ажиотажа среди искусствоведов и широкой публики. Да, круглую дату мастера отметят в родном Васильево и Казани, лучшим местным директорам и учителям художественных школ вручат премию его имени. Но достаточно ли этого для автора такого масштаба?

— Конечно, нет, но пока так складываются обстоятельства. В СССР Васильев долго был фигурой умолчания — его искусство во многом противоречило официальной идеологии. Он был сыном «враждебного» полка. Это ощущалось на уровне художественного истеблишмента — при жизни у Константина Алексеевича прошла единственная выставка, и вскоре он погиб. Позже картины Васильева стали известны в Москве и Ленинграде, и многие модные в те годы художники — Илья Глазунов, Александр Шилов — взяли его методы на вооружение. Шедшие в фарватере идей Васильева они так и не смогли признаться себе и обществу в том, что идет массовая эксплуатация васильевских образов в искусстве. Назвать имя предтечи — означало себя же пригвоздить к столбу имитаторов и подражателей. Поэтому его культура распространялась исподволь, тайными тропами. Васильев был чем-то вроде запретного плода. Это не культура стадионов, а область тех, кто обнаруживал свой интерес к истории в более широком контексте, включая не самые удобные для официальной идеологии темы — вроде расовых теорий, которые вызывали интерес у художника.

Ильдар Галеев — российский историк искусства, арт-критик, куратор, коллекционер и галерист. Член ассоциации искусствоведов и международной конфедерации антикваров и арт-дилеров (ICAAD).

Родился в Ташкенте. Обучался в Казанском государственном университете им. Ульянова-Ленина на юридическом факультете (окончил в 1990-м).

С 2002 по 2005 год возглавлял галерею «Арт-Диваж» в здании Московского политехнического музея. В 2006-м основал «Галеев Галерею», которой руководит до сих пор. Организовал более 30 выставок.

Специализируется на русском довоенном искусстве XX века. Автор более 40 исследований, среди которых «Неизвестный довоенный Ленинград. Живопись и графика ленинградских художников довоенного периода», «Николай Фешин. Живопись, рисунок», «Лапшин Николай Федорович» (за эту монографию Галеев награжден серебряной медалью РАХ), «Архумас. Казанский авангард 20-х годов» и др.

В постсоветское время пропагандировать творчество Васильева было «неприлично», музеи его творчества создавались на базе частной инициативы. Сейчас ситуация мало меняется. Я не слышу никаких критических отзывов о нем: что он был чьим-то эпигоном; что его картины беспомощны в профессиональном плане. О нем не вспоминают. Может, мешает леность критической мысли. Или  искусствоведы, историки не хотят копаться в давнем и недавнем прошлом, обходят стороной феномены советской эпохи, хотя изучать их необходимо. Васильев — маргинал, но благодаря таким, как он, и делается вывод о богатстве русской художественной культуры.

— Как вы считаете, в нынешних условиях патриотического тренда у наследия Васильева есть шанс выстрелить и стать очень популярным?

— Свое отношение к искусству Васильева можно определить по-разному. Можно поддержать открыто, но с оговорками, ведь Константин Алексеевич проявлял интерес к враждебной идеологии. Проигнорировать — странно, ведь он воспевал Русь и наших великих полководцев, вечный спор западников и славянофилов ярко отразился в его творчестве, а такие мотивы — часть истории нашей культуры. Никто не хочет брать на себя ответственность, «кейс Васильева» — двоякий. Например, тех, кто найдет корень его творчества в седой древности Руси, могут обвинить в намеренном искажении авторских интонаций, его дрейфа в сторону германофилии. Поэтому мы наблюдаем искусственное замалчивание личности и творчества Васильева. Он слишком противоречив и неудобен.

«В СССР Васильев долго был фигурой умолчания — его искусство во многом противоречило официальной идеологии. Он был сыном «враждебного» полка» «В СССР Васильев долго был фигурой умолчания — его искусство во многом противоречило официальной идеологии. Он был сыном «враждебного» полка» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Он плыл против фешинского течения, это позиция, которую можно уважать»

— А что во времена вашей юности говорили о Васильеве в выставочных кулуарах?

— В 80-е годы я учился на юридическом факультете Казанского университета и общался со многими художниками и собирателями. Васильев был окружен ореолом тайны, о нем говорили вполголоса, понимая, что он противостоит официальным доктринам. Кухонные споры участились, когда по стране начала гастролировать «Мистерия XX века» Глазунова с фигурами знаменитых исторических деятелей. Тогда всем стало понятно: эпическое начало Ильи Сергеевича вторило былинной природе искусства Васильева. Историческая картина Глазунова, окрашенная в православные тона, развивалась в духе васильевской спиритуальности скорее дохристианского, языческого толка. Приоритет Васильева перед его последователями был очевиден.

— Каким было ваше самое яркое юношеское впечатление от соприкосновения с наследием Константина Алексеевича?

— Помню, я попал в квартиру казанского друга Васильева и при входе на меня глядел «Поцелуй» Климта. Оригинал хранится в римском Бельведере, а Константин Алексеевич повторил его в мельчайших деталях. Это драгоценная живопись, и неважно, что она копийная. В ней ощущалась индивидуальность мастера: узнавался не Климт, а именно Васильев. В этом «Поцелуе» был изумительный синтез великогерманского, великорусского и венского ар-нуво.

Найдутся виртуозы, которые повторят «Сикстинскую Мадонну»  на раз и два и сделают копию с «Джоконды» на три-четыре. Но, кроме ремесленного ловкачества, в художнике должен быть ощутим его масштаб, включающий в том числе интерес к классическому наследию. Васильев как раз знал его в совершенстве, он не рядовая фигура, хотя и прожил бо́льшую часть жизни не в столицах, а в деревне Васильево под Казанью. А вообще-то Васильево — особый анклав культуры, связанный со многими важными персонами в истории живописи, например с Николаем Фешиным.

— Фешин во времена творческой активности Васильева как раз был очень популярным.

— Общеизвестно, что Константин Алексеевич — выпускник Казанского художественного училища, но мало кто понимает, что оно из себя представляло на рубеже 50–60-х годов. Тогда Фешин со своими живописными приемами был краеугольным камнем местной художественной общины, студенты поголовно чувствовали себя его продолжателями. И вдруг возник Васильев с кубофутуристическими рисунками и абстрактными композициями. Он плыл против фешинского течения, это позиция, которую можно уважать.

«Мне нравится его период кубофутуризма, в частности, портрет Скрябина. Через постижение опыта мастеров начала века Васильев осваивал художественное пространство и формировался как личность» «Мне нравится его период кубофутуризма, в частности портрет Скрябина. Через постижение опыта мастеров начала века Васильев осваивал художественное пространство и формировался как личность» Фото: «БИЗНЕС Online»

«С Васильевым были связаны многие потаенные кусты познания»

— Военные баталии и пейзажи Васильева в целом известны широкой публике. Но до сих пор в тени находятся васильевские абстракции и коллажи начала 60-х, в том числе «Струна», «Апостол» и «Вознесение», созданные им в стиле «атомического» Сальвадора Дали. Почему так происходит? Ведь в смысловой глубине и стройности этих работ сомневаться не приходится.

— Вначале скажем, как Константин Алексеевич пришел к этим экспериментам. В КХУ преподавал Виктор Степанович Подгурский, художник, после революции сбежавший в Харбин и вернувшийся в СССР в 50-е годы. У него учились Алексей Аникеенок — антипод Васильева — и Игорь Вулох — московский концептуалист, абстракционист и минималист. Подгурский был для них источником информации о новейших течениях в искусстве. А кто-то из казанских смельчаков даже сумел побывать на выставке американского искусства в Сокольниках в 1959 году, куда привозили Поллока и Де Кунинга, Ротко и Мазервела. И, конечно, Васильев тоже не мог пройти мимо новых тенденций.

Мне нравится его период кубофутуризма, в частности портрет Скрябина. Через постижение опыта мастеров начала века Васильев осваивал художественное пространство и формировался как личность. Я не удивлен тому, что в его биографии таким экспериментам нашлось место. Другой вопрос, что произошло с Васильевым потом. Он ощутил исчерпанность этих идей для себя и искал новые идеологические перспективы — через литературу, музыку, философию. Так он увлекся искусством, популярным в Германии в 30-е, не идеологически, а скорее эстетически. У Васильева было много черно-белых открыток с репродукциями австро-немецких авторов, в частности Саши Шнайдера. Он расцвечивал картинки в своем воображении, и его ранняя монохромная живопись с яркими колористическими акцентами связана именно с «открыточным» сознанием. Кто-то пишет картины в духе театральных декораций, кто-то — как книжную иллюстрацию, а у Васильева каждая его картина — это яркая сюжетная открытка.

Адепты Васильева предпочитают полотна конца 60-х – середины 70-х годов, когда его художественный язык стал узнаваем, каждый фрагмент его живописи отработан на совесть, до последнего штриха. А кубофутуризм — проходная ветвь его творчества, но необходимая для понимания пластики, образа, ритма.

— В 1970–1980-е годы у Васильева действительно была репутация диссидента. Это делало его привлекательным для советской молодежи, так?

— Да, вслед за ним многие постигали это художественно-философское пространство. Например, интерес Васильева к Ницше и Шопенгауэру подстегивал нас, студентов, искать эти книги, которые находились в закрытых фондах библиотек и были недоступны. Константина Алексеевича интересовал ницшеанский Übermensch — сверхчеловек, и мы искали какие-то осколки высказываний сквозь толщу запретов. В перестройку репродукции картин Васильева стали появляться в журнале «Огонек», и через «Ожидание», «Георгия Жукова», «Парад», «Валькирию», «Человека с филином» мы прикасались к классической немецкой философии: Канту и Гегелю. Сегодня это сложно представить, потому что все стало доступно. Но тогда с Васильевым были связаны многие потаенные кусты познания.

— Тогда же Константин Алексеевич создал серию портретов композиторов, от Бетховена до Шостаковича, и сделал декорации к «Прометею» Скрябина. Он действительно хорошо разбирался в музыке?

— У Васильева были виниловые пластинки в огромных количествах. Не знаю, кто и откуда ему их привозил, но он собрал у себя весь цвет западной классической музыки — шедевры Малера, Хиндемита, Берлиоза… Константин Алексеевич слушал сочинения романтиков — Шумана, Шуберта, но по-настоящему его вдохновляли немецкие композиторы рубежа XIX–XX веков. Васильев был прекрасно осведомлен обо всех векторах развития музыкальной мысли XIX–XX столетий, вплоть до минималистов. Знал опусы Кейджа, но особенно ценил Вагнера. Я видел несколько работ из «Кольца Нибелунга» в коллекциях друзей Васильева, и на меня, 23-летнего юношу, они произвели неизгладимое впечатление. Увы, судьбы этих полотен мне неведомы.

— Почему искусствоведы часто характеризуют Васильева как художника мрачного, погруженного в загадочные, таинственные сферы? Его сестра Валентина, наоборот, вспоминает, что Константин Алексеевич был весел и легок в общении.

— Знаете, в Казани параллельно творили два абсолютно разных художника — открытый, «солнечный» Аникеенок (наследник Ван Гога) и мрачный, взывающий к битвам и победам Васильев. Первый исповедовал аполлоническое начало, другой — дионисийское. Без одного нет другого. Это тоже часть художественной стратегии, сформированной у мастеров после прочтения Ницше: воля и сила против свободы и любви. Дионис был иррационалом, все иррациональное свойственно и Константину Алексеевичу, поэтому он столь противоречив. Его мрачная исповедальность и темные уголки подсознания оказались в концентрированном выражении. Приверженцев этого пути привлекает непознанность, странный нарратив, за которым следует либо катастрофа, либо всеобщее счастье. И сложно решить, что тебе нравится больше.

«Я в прошлом казанец, а творчество Васильева — часть казанской мифологии и культурного текста, я не упустил редкую возможность приобрести оригинал Константина Алексеевича» «Я в прошлом казанец, а творчество Васильева — часть казанской мифологии и культурного текста, я не упустил редкую возможность приобрести оригинал Константина Алексеевича» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Вероятно, он ощущал свою силу»

— За несколько дней до смерти Васильев сказал матери и сестре: «Теперь я понял, что и как надо писать». О чем, по-вашему, он думал?

— Сложно вторгаться в образ мыслей творца и продолжать прерванную им линию. Но, полагаю, эту фразу Васильев мог бы произнести несколько раз, она была промежуточной для его нравственного и художественного континуума. Вряд ли он предчувствовал свою гибель, которая совпала с внезапным, почти мистическим озарением, осознанием своей миссии. Вероятно, художник просто ощущал свою силу на новом для себя этапе. Перед смертью у Васильева была выставка в Молодежном центре Казани, где он без посредников говорил со своим зрителем и получал положительный отклик. Первый и последний раз в своей жизни.

— Возможно, трагическая смерть Васильева была одной из спецопераций, которыми власть расправлялась с представителями диссидентской культуры. Как вам такая бытующая версия его кончины?

— Его «диссидентство» — непредумышленное и ничем не мотивированное, его политическая позиция, судя по картинам, никак не прочитываются. Мне кажется, творчески каждый художник в каком-то смысле диссидент, если он «один в поле», неприсоединившийся. Власть заинтересована в привлечении таких на свою сторону, зачем же их физически устранять? Случайная гибель создала вокруг Константина Алексеевича ореол героизма. Он ушел в 34 года на пике творческой зрелости, в возрасте Христа. Говорили, что это месть КГБ за растление подрастающей молодежи… Как бы там ни было, трагедия романтизировала образ Васильева и добавила ему поклонников.

— Кто они? Есть ли картины Васильева в частных коллекциях наших знаменитостей?

— Я не могу называть фамилии коллекционеров без разрешения, иначе потом их замучают звонками и обращениями. Многие дилеры и спекулянты черпают информацию в подобных интервью, чтобы добыть раритет и перепродать. Ограничимся именами Геннадия Пронина и Олега Шорникова. Они главные теоретики и пропагандисты искусства Васильева.

— А есть ли картины Васильева в вашей коллекции?

— В моей галерее есть картина «Зимой. Во дворе», написанная Константином Алексеевичем за год до трагической гибели. Мы видим заснеженную усадьбу, рябину с березкой — стереотипы русского пейзажа — и неизвестную девушку в богатой, вышитой одежде. Говорили, что эта барышня — студентка геофака Казанского университета и художник был ею увлечен. На ее лице отразились покой и созерцание. Видно, как автор любуется и самой моделью, и всем, что ее окружает.

20 лет назад полотно принес его владелец и попросил опознать, а после захотел с ним расстаться. Поскольку я в прошлом казанец, а творчество Васильева — часть казанской мифологии и культурного текста, я не упустил редкую возможность приобрести оригинал Константина Алексеевича.

Автопортрет. 1976. Константин Васильев (1942 - 1976) Автопортрет. 1976 год. Константин Васильев (1942–1976) Фото: art16.ru

«Ни ура-патриоты, ни лжепатриоты не затащили бы Васильева в свой стан»

— Одна из ведущих тем в творчестве Васильева — тема войны. Однако его военные полотна весьма сдержанны — солдаты на них смиренны, их жены спокойны, а полководцы внеэмоциональны. Почему?

— Васильев, хоть и наследник классического реализма, тем не менее занят деперсонализацией эпохи, времени, пространства. Человек для него лишь средство и повод, своего рода элемент пейзажа. Васильев своих героев не изображает, а эстетизирует. Портрет Жукова — это не портрет полководца, а собирательный викинг, и на его месте мог быть Геринг, Альенде или Пиночет. И «Парад» не банальная иллюстрация шествия наших полков с Красной площади на передовую в ноябре 1941 года с храма Василия Блаженного — ракурса, который можно представить разве что с дрона. Скорее это фрагмент сказочного сна о могучем войске, преодолевшем царство тьмы. Васильев выступает собирателем и конструктором образов фантазийного прошлого, их он адаптирует к нашей действительности, идеализируя и представляя в иных исторических и эстетических параллелях.

— Сейчас он бы занимался тем же?

— Думаю, да, ведь он нашел золотую жилу. Столь разные по своей природе феномены до Васильева никто не совмещал, и отказаться от этого было бы глупо. Но стал бы он идеологическим и политическим орудием управления искусством — большой вопрос. Ему, всесторонне образованному человеку, было бы сложно сделать выбор по зову сердца или ума. Ни ура-патриоты, ни лжепатриоты не затащили бы Константина Алексеевича в свой стан: для обеих сторон он бы нашел аргументы против. Васильев — сильная личность, и оказаться прописанным по какому-то ведомству было для него невозможным.

Люди, осуществляющие культурное кураторство по линии СВО, с удовольствием бы водрузили его на знамя, внешне тематика картин Васильева вполне соответствует идее мифостроительства Русского мира. Но только  внешне. Говорить о том, что полотна Васильева — идеальная визуализация нынешних событий, нельзя. Слишком много подтекстов. Для этого потребуется не интерпретация, а живой голос автора, его мнение. Вообще, задним числом трактовать картины художника полувековой давности в угоду текущей конъюнктуре немыслимо. Хотя и не исключаю, что в нынешних условиях и такое возможно.

— Сам Васильев был скромным, тихим человеком и не стремился себя продвигать. Помешало ли это ему обрести мировую известность?

— О мировой славе речь не шла. Васильев был запрятан в глухом уголке страны за железным занавесом. К тому же он художник-ретроспективист, его взгляд обращен в сказочное прошлое. Его реалистические портреты и кубофутуристические рисунки не были прорывом в искусстве, и мир не заметил васильевских откровений. Только граждане СССР могли понять странность тех или иных интенций в его творчестве, почувствовать его позицию изгоя в мире художников. Другим (иностранцам) для этого следовало бы изучить всю многострадальную историю страны с ее деспотами, тиранами, трагедиями и утратами.

Обрести известность внутри СССР Васильев тоже не мог. Культурными центрами страны были Москва и Ленинград. Мастера за пределами условного Садового кольца считались провинциальными, в лучшем случае региональными. Кто-то из периферии смог вырваться из круга малоизвестных, например Минас Аветисян или Андрей Поздеев из Красноярска. Константин Алексеевич же был обречен на внутриутробное существование в пределах казанского мелового круга. Его работа чертежником и учителем — возможность мимикрии и какого-то заработка. Васильев жил в деревне: свой огород и замкнутый образ жизни — привилегии, позволявшие ему ощущать себя независимым.

«Все сделанное Васильевым — рискованное поле для художественной креативности в плане эстетики и политики» «Все, сделанное Васильевым, — рискованное поле для художественной креативности в плане эстетики и политики» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Не вижу ни последователей, ни даже эпигонов»

— В 2010 году фонд Никиты Михалкова обращался к руководителю казанского музея Васильева Пронину с предложением выкупить картины художника. Тот отказал. Верным ли было это решение? Ведь в случае продажи полотен их увидело бы намного больше людей.

— Пронин поступил как верный друг. Мы не знаем, для чего вдруг компании «Тритэ» понадобились эти полотна. Не слышал, чтобы фонд Никиты Сергеевича организовывал выставки или формировал коллекцию. Картина, попавшая в непрозрачное место, мало того что оказывается сокрыта от зрителя и исследователя, она часто становится инструментом определенного воздействия. Через нее владельцы манипулируют сознанием публики, а полотна Васильева способны оказаться настоящим орудием. Не хочется, чтобы это произошло. На месте Геннадия Васильевича я поступил бы так же.

— Увековечить образ мастера можно в кинематографе. В 2002 году о Васильеве сняли небольшую документальную картину «Человек с филином». Видели ли вы ее? И нужен ли нам еще один фильм о Константине Алексеевиче?

— Я не видел фильма о Васильеве и вообще не люблю байопики: адекватно об авторе могут рассказать только его картины. Ни кино, ни литература не сделают мастера более понятным для зрителя, чем его собственное творчество. В этом даже есть некая подмена, спекуляция. За фильмом стоят режиссер, сценарист, оператор, гримеры, актеры; это продукт коллективного мышления, не приемлемый для постижения личности художника.

Помню прекрасный фильм о британском пейзажисте Уильяме Тернере. Так вот, там есть кадры, когда Тернер приходит на общую выставку Royal Academy, видит на стенке свою свежую картину с еще непросохшей краской, смачно плюет на нее, растирает плевок и, довольный финальным растеком краски, уходит. Советую режиссерам байопиков ограничиваться такой мизансценой.

— Сегодня мы наблюдаем определенный интерес публики к фигуративному искусству и реалистической живописи. Есть ли среди современных художников последователи Васильева?

— Нет и не будет. Вновь пройти этот путь — значит, расписаться в собственной никчемности. Каждое произведение соответствует своей эпохе и воздействует на людей, понимающих и это время, и все дальнейшее развитие искусства и общества. Чтобы сегодня поразить зрителя, нужны иные средства, другое вдохновение. Васильев-2 может быть частью проекта, в котором Васильев-1 выступит как первоисточник. Но прямолинейное цитирование здесь не пройдет, и каждый уважающий себя мастер это понимает.

Во-вторых, все, сделанное Васильевым, — рискованное поле для художественной креативности в плане эстетики и политики. Окунаться в область непроговариваемого (сейчас о том, что можно и что нельзя, мы будем знать довольно четко) для автора нежелательно, ведь ему как раз и нужно поле широкой дискуссии. Поэтому не вижу ни последователей, ни даже эпигонов, а верю в здравый смысл и храбрость молодых художественных сил.