«После 24 февраля мы активизировались и начали закупать продукцию в тех сферах, где был риск прекращения поставок. Зато сейчас у нас достаточно оборудования, чтобы продолжать инвестпрограммы в прежнем режиме до конца года», — говорит гендиректор «Таттелекома» Айрат Нурутдинов. В интервью «БИЗНЕС Online» он объяснил, почему параллельный импорт не всегда решение проблем, как искусственный интеллект помогает контролировать качество обслуживания клиентов и почему интернет за городом теперь бывает лучше, чем в нем.
Айрат Нурутдинов: «У нас достаточно оборудования, чтобы продолжать инвестпрограммы в прежнем режиме до конца года»
Телеком в новых реалиях
События после 24 февраля показали: чем высокотехнологичнее отрасль, тем болезненнее по ней могут ударить санкции. Один из ключевых секторов, который строится буквально на самом передовом оборудовании, — телеком. По всей стране наиболее технологичные сети между городами на сотни Гбит/с строятся на разработках одной из двух американских компаний — Cisco либо Juniper, которые полностью прекратили поставки в Россию. Мы поговорили с Айратом Нурутдиновым, гендиректором главного татарстанского оператора — «Таттелекома», с чем компания встретила февраль 2022 года, как теперь развивать связь и какие новые тренды и старые тенденции жизнеспособны в сегодняшних реалиях.
Из этого интервью вы узнаете:
- чем политика «Таттелекома» отличается от федеральных операторов;
- есть ли риски отказа оборудования без техобслуживания вендора;
- ждать ли повышения тарифов;
- почему не все дома в центре Казани можно подключить к скоростному интернету;
- нужны ли камеры в каждом классе каждой школы;
- что тормозит развитие видеоаналитики в России;
- какие задачи должен решить Год цифровизации.
«Существенный объем средств был затрачен на закупку нового оборудования и материалов для подключения клиентов к услугам связи»
О финансовых показателях и кредитах
— Айрат Рафкатович, вы возглавляете «Таттелеком» с мая 2019-го. Можете рассказать об итогах этого трехлетнего периода? Судя по финпоказателям, где чистая прибыль по итогам прошлого года выросла на 9 процентов до 1,8 миллиарда рублей, компания развивается успешно?
— Я считаю, что мы во многом исполнили те задачи, которые перед нами ставили акционеры. Одной из которых была капитализация компании как интегральный показатель эффективности деятельности. Понятно, что у нас котируется только часть акций, порядка 10–11 процентов, на Московской бирже. В санкционный период наши акции, как и у всех, проседали, но вернулись к первоначальным величинам к моменту выплаты дивидендов.
— Значительное было снижение?
— Мы одна из немногих компаний, акционеры которой приняли решение выплачивать дивиденды. На них направлено 50 процентов чистой прибыли — это ощутимо и по сумме в 3 раза больше, чем на момент моего вступления в должность. Естественно, это повлияло на акции. На пике они стоили порядка 60–63 копеек, а после выплаты дивидендов всегда возникает так называемый gap: все акции — не только наши — обязательно проседают, а затем постепенно восстанавливаются. Так что некоторое снижение закономерно. Тем не менее и по капитализации, и по показателям прибыли, и по приросту абонентской базы мы очень комфортно себя чувствуем на рынке.
Еще один важный момент: когда мы создали определенный финансовый багаж, политика нашей компании стала очень отличаться от политики многих федеральных операторов. Как правило, в основе классической модели развития компаний — кредитные средства.
Нас даже в какой-то момент критиковали, что мы не живем в долг, а, наоборот, полностью погасили все кредиты и даже разместили определенные финансовые средства на депозите. Наша политика показала, что в итоге мы оказались правы.
Существенный рост базовой ставки привел к тому, что у некоторых крупных игроков по итогам I квартала происходит падение прибыли в 4 раза, хотя в обычное время снижение даже на 30–40 процентов уже казалось катастрофическим.
— У вас при этом по I кварталу тоже снижение прибыли на 8,3 процента по группе компаний — до 444,5 миллиона рублей. С чем это связано?
— На уменьшение чистой прибыли в первую очередь повлияло увеличение расходов компании и значительное повышение стоимости закупаемых товаров и материалов (в среднем на 20–30 процентов). Существенный объем средств был затрачен на закупку нового оборудования и материалов для подключения клиентов к услугам связи, а также на оснащение рабочих мест сотрудников и офисов продаж: оргтехника, мебель и другое. На 8 процентов по сравнению с предыдущим годом увеличили фонд оплаты труда работников, что также отразилось на итоговой сумме прибыли.
После 24 февраля мы активизировались и начали закупать продукцию в тех сферах, где был риск прекращения поставок. Например, один из крупнейших поставщиков телеком-оборудования Huawei в конце марта прекратил заключать новые контракты на поставки сетевого оборудования российским операторам.
Но я считаю, что мы вовремя пересмотрели инвестиционную политику. Если раньше она была более пролонгирована (зачем покупать впрок, если можно купить позже?), то этой весной мы закупались про запас, чтобы обеспечить необходимую базу из тех компонентов, которые, как мы понимали, могут перестать поставляться. Этим отчасти и вызвано небольшое снижение прибыли по I кварталу. Зато сейчас у нас достаточно оборудования, чтобы продолжать инвестпрограммы в прежнем режиме до конца года.
Выручка у нас, кстати, прирастала бы сильнее, если бы не снижение по фиксированной связи (стационарная проводная связь). Спад по этому показателю в прошлому году составил 10 процентов, и прирост по остальным показателям у нас с трудом перекрывает такое снижение. Хотя, например, за год выручка по фиксированному доступу в интернет у нас увеличилась на 5,1 процента.
Кроме того, по фиксированной связи у нас очень невысокие тарифы, а в обслуживании она дорогая. Для нас это больше социальная нагрузка. Ей ведь пользуются не только в удаленных поселках, где вообще другой связи нет. Ей пользуются пожилые люди по привычке и те, кому важна автономная работа телефона. Проводная связь не требует внешнего питания, она работает и в случае отключения электроэнергии — и в этом ее плюс. Тем не менее, видите, в 2022 году впервые выручка от мобильной связи у нас перекроет выручку от фиксированной.
«Рынок телеком-услуг требует использования едва ли не самых высокотехнологичных устройств в мире»
Об оборудовании и параллельном импорте
— Ну хорошо, до конца года вопрос с оборудованием вы закрыли. А дальше? Надеетесь, что ситуация рассосется? Или ищете китайские альтернативы?
— Оборудование делится на несколько классов. Вообще, рынок телеком-услуг требует использования едва ли не самых высокотехнологичных устройств в мире. Компаний, которые выпускают передовое оборудование, очень мало. Наиболее технологичные сети на сотни Гбит/с, которые прокладываются между городами и регионами, традиционно строятся на американском оборудовании Cisco либо Juniper, эти компании полностью прекратили поставки в Россию. Китайские компании ведут себя довольно осторожно. А со сравнительно простым абонентским оборудованием проблем пока нет.
— Параллельный импорт не решает проблему?
— Смотрите, если мы хотим поставить оборудование, допустим, Huawei, мы должны купить на него лицензию.
Даже если мы вдруг решим ввозить технику баулами, лицензию в сумках мы не можем ввезти. Она регистрируется, и производитель прекрасно видит, в какой стране это оборудование было активировано. Та же самая история с программным обеспечением.
— И какой выход из этого положения?
— Мы закупили достаточно оборудования до конца года. Дальше будем смотреть, ищем альтернативные решения. Пока нас беспокоит другая ситуация. На любом оборудовании возникают неполадки, ошибки и неучтенные ситуации. Обычно часть вопросов, связанных в первую очередь с программным кодом самого устройства, устранялась через вендора, который анализировал наши логи, находил ошибку и обновлял программное обеспечение. Сейчас мы пока не понимаем, как все это будет решаться. Мы не знаем программного кода и сами устранить возникающие баги не можем. Пока они некритичны, но мы не знаем, как часто они будут возникать в дальнейшем.
— Не дойдет ли до отказа оборудования?
— Сейчас сложно спрогнозировать, слишком разнообразны сценарии. Рост нагрузки, изменение архитектуры, новые задачи — все это меняет работу устройств. Например, когда мы только начали ставить домофонные панели, на небольшом количестве оборудования все работало без сбоев. А когда его объемы резко увеличились, возникли сбои, мы были вынуждены изменить архитектуру. За прошедшие три месяца серьезных проблем не наблюдалось, все стабильно, надеемся, что так будет и дальше.
«Продолжаем активно развивать проникновение GPON, домофонию, видеонаблюдение, все, что касается обеспечения сетей и их бесперебойной работы»
— А какие вообще глобальные векторы изменений вы видите на телеком-рынке? Возможно, какие-то новые возможности для отрасли появились?
— Есть положительные тренды, о которых вы, надеюсь, и хотите узнать, а есть отрицательные — которые мы уже обсудили (смеется). Из позитивного: мы видим, что на внутреннем рынке стали появляться компании, которые производят российское конкурентоспособное телекоммуникационное оборудование, технологичность которого набирает обороты. Например, оптические делители, их мы раньше из Китая заказывали. А в последний раз обратились в екатеринбургскую компанию. Серверы закупили российского производства, хотя подозреваю, что там все равно разные компоненты стоят.
Перерастет ли этот тренд во что-то глобальное — жизнь покажет.
— Некоторые производители говорят, что импортозамещение харда в России — это не что иное, как «китаезамещение»…
— Я бы так не сказал, не согласен.
— Домофоны вот у вас откуда?
— Российские. Причем были российскими задолго до 24 февраля. Вы не поверите, сначала мы купили китайские — там выявился ужасный баг: когда электричество кратковременно пропадало, домофоны зависали и доходило до блокировки дверей. Мы не смогли исправить код и были вынуждены их все демонтировать и заменить на отечественные панели.
«Сейчас трафик постепенно восстанавливается, на майские праздники он, как обычно, взлетал. Сегодня он остается на 10 процентов ниже, чем в начале февраля. С одной стороны, ниже нагрузка на оборудование, есть резервы устойчивости, а с другой…»
О тарифах и трафике
— Как на спецоперацию отреагировал трафик?
— После 24 февраля трафик начал снижаться. Это объясняется тем, что почти сразу началась блокировка информационных ресурсов.
Кульминацией стала блокировка «Инстаграма»*. В этот момент мы видели проседание трафика на 20 процентов.
Это было ощутимое снижение. Сейчас трафик постепенно восстанавливается, на майские праздники он, как обычно, взлетал. Сегодня он остается на 10 процентов ниже, чем в начале февраля. С одной стороны, ниже нагрузка на оборудование, есть резервы устойчивости, а с другой…
— Использование VPN не дает дополнительной нагрузки на трафик?
— Сама технология интернета не подразумевает этого. VPN-канал не увеличивает существенно трафик. Единственное, все потоки сводятся непосредственно к серверу, предоставляющему VPN-сервис, но это проблема не операторов, а хостинга. На нас подобное никак не сказывается.
— Ожидаете возвращения трафика к «доспецоперационным» показателям?
— Наибольший объем трафика занимают потоковые стриминги, YouTube, Netflix, соцсети.
— Игры?
— Да, там большие объемы при скачивании, но с ними проблем нет. Сложности бывают только в части оплаты.
— Будете корректировать стратегию компании? Тарифы, например, станете поднимать?
— Тарифы регулирует рынок. Он очень конкурентный, и если один оператор поднимет стоимость связи, то у него сразу начнется отток клиентов. В высококонкурентных «красных океанах» это невозможно. Как правило, если и начнется повышение тарифов, оно будет ползучим, постепенным и равномерным у всех. Этот процесс сейчас идет, но крайне медленно. Мы будем принимать решения, исходя из ситуации.
— То есть, если рынок повысит цены, вы тоже поднимете?
— В некоторой степени да. Курс доллара сильно снизился, но, к сожалению, закупки в рублях не подешевели. Мы закупаем большое количество оборудования: кабели, абонентские устройства, коммутаторы и так далее — цены на это растут.
Ситуация парадоксальная, на мой взгляд: вслед за стоимостью валюты должно быть удешевление, но этого не происходит. А по сравнению с прошлым годом цены выросли существенно.
— На сколько?
— Скажу так: примерно коррелируется с инфляцией. Мы заключили некоторые договоры с корректировкой цены, исходя из курсовой разницы. Сейчас курсовая разница снизилась, и поставщики сами находятся в затруднительном положении. Любые столь сильные колебания влияют либо на поставщиков, либо на заказчиков.
«Глобально с кадрами у нас стала ситуация лучше. Мы начали существенно увеличивать зарплаты, потому что понимаем, что есть инфляционные процессы. Средняя зарплата сейчас выше 45 тысяч рублей — по всему Татарстану, с учетом всех районов»
О клиентоориентированности и контроле искусственного интеллекта
— Вы раньше говорили, что «Таттелеком» с многолетним устойчивым бэкграундом монополиста везет за собой ряд проблем — клиентоориентированность, раздутый штат и так далее. Удалось ли с ними справиться за три года?
— Мы, конечно, продвинулись по всем направлениям, но полностью проблемы не решили. Действительно, «Таттелеком» на протяжении десятков лет был монополистом, и 4-тысячный коллектив во многом сформировался в этот монопольный период. А в конкурентной среде главное оружие в борьбе за клиента даже не цена, а именно клиентоориентированность. Для нас это важнейшая задача, мы ее решаем, но за три года невозможно перестроить мышление тысяч людей. У нас были серьезные кадровые изменения, перестройка процессов, но мы по-прежнему сталкиваемся с клиентами, у которых был негативный опыт трех- или пятилетней давности, и этот неприятный шлейф у них в подсознании сохраняется. И сейчас бывает, что наши клиенты иногда могут сталкиваться с каким-то, на мой взгляд, недолжным к ним отношением. Мы мониторим это, проводим контрольные закупки, контрольные диалоги, обратные звонки клиентам, используем весь арсенал контроля качества, который только можно. Но этот процесс потребует еще какого-то времени.
— Жалоб много приходит от клиентов? Или вы сами перезваниваете человеку и просите оценить сервис?
— У нас три точки контакта с клиентом: контакт-центр, офисы продаж и БКС — блок клиентского сервиса. И для каждого блока у нас свои выверенные методы, потому что отсутствие обратной связи приводит к деградации любой системы.
Так, если говорить о контакт-центре, у нас есть департамент заботы о клиентах, ведутся записи разговоров. Выборочно эти записи мы поднимаем и оцениваем качество общения с клиентами.
В день к нам поступает порядка 10 тысяч звонков. Естественно, мы не все из них можем прослушать, поэтому привлекаем искусственный интеллект. Те звонки, в которых он подозревает излишнюю эмоциональность, мы прослушиваем точечно. Есть попытка распознавания стоп-слов, но все это пока в процессе внедрения, сейчас интегрируем соответствующее программное обеспечение.
— То есть искусственный интеллект оценивает качество звонков?
— Конечный вердикт выносит человек. Таким образом, каждый сотрудник контакт-центра проходит оценку качества обслуживания. Если видим, что оператор нагрубил, применяем санкции, вплоть до увольнения.
«Важная часть, кроме контакт-центра, — офисы продаж. По ним мы регулярно формируем чек-листы, оценивающие работу сотрудников, проводим тайные закупки, внимательно просматриваем камеры»
Важная часть, кроме контакт-центра, — офисы продаж. По ним мы регулярно формируем чек-листы, оценивающие работу сотрудников, проводим тайные закупки, внимательно просматриваем камеры. Они есть в каждом офисе, это не секрет, так мы контролируем, что делает продавец, что у него на экране. Сложнее всего отслеживать сервисных инженеров — их 700 человек, поэтому у нас идет контрольный обзвон клиентов, остались ли они довольны услугами, был ли решен их вопрос. Отслеживаем, чтобы с момента заявки и до прихода специалиста проходило минимум времени, чтобы не было повторных заявок. Если инженер пришел, а через пару дней повторный звонок, значит, он не справился.
Клиент оценивает компанию не столько по мне и моим заместителям, а по тем лицам, с которыми сталкивается, это важный момент. Мы сами можем быть совершенными, абсолютно клиентоориентированными, но, если мы не смогли обеспечить подобное на уровне наших специалистов, это все не имеет значения.
— Кадров хватает?
— Глобально с кадрами у нас стала ситуация лучше. Мы начали существенно увеличивать зарплаты, потому что понимаем, что есть инфляционные процессы. Средняя зарплата сейчас выше 45 тысяч рублей — по всему Татарстану, с учетом всех районов. Сложно только с наймом топ-менеджеров, их на рынке стало меньше. Они или уезжают, или сидят в своих компаниях и не стремятся переходить в другие. А потребность в них велика: на каждый хороший проект нужен топ-менеджер.
«В прошлом году мы завершили большой проект по подключению социально значимых объектов: провели высокоскоростной интернет в 3,5 тысячи ФАПов, школ, учреждений культуры, объектов МЧС, МВД, органов госвласти»
О меди и оптике
— Вы говорили, есть несколько проблем. Какая вторая?
— Интернет по технологии ADSL. Он достался нам в наследство, начал появляться в нулевые, и расцвет его пришелся на 2008–2010 годы. И им до сих пор пользуются 190 тысяч наших клиентов, то есть порядка 35 процентов. Это большая цифра. И оценка компании «Таттелеком» проводится в том числе и теми, кто пользуется ADSL. Понятно, что эта оценка будет не очень высокой, но для ряда домохозяйств сегодня технически нет другой альтернативы, кроме мобильного интернета.
Часто ADSL лучше работает, чем мобильный интернет, устойчивее точно — свои 4–8 Мб/с (до 12 Мб/с) может давать стабильно. Но это все равно медленнее желаемого.
Для понимания: ширина канала YouTube в зависимости от качества картинки может быть до 20 Мб/с.
Мы ADSL давно не прокладываем, но то, что нам досталось в наследство, проигрывает современным технологиям, например GPON (скорость до 1 Гбит/с). Перевести 190 тысяч клиентов на современный скоростной интернет тяжело — ADSL охватывает даже мелкие поселки, и, чтобы до всех них дойти с GPON, нужны большие инвестиции, часть из которых никогда не окупится.
«Мы прикладываем огромные усилия по подключению клиентов к скоростному интернету там, где это возможно»
Но мы прикладываем огромные усилия по подключению клиентов к скоростному интернету там, где это возможно. Благодаря Рустаму Нургалиевичу у нас стартовал совместный проект с Сетевой компанией, в рамках которого мы дадим возможность примерно 100 тысячам домохозяйств подключиться по GPON уже в этом году. Понятно, что из них подключится только порядка 50 тысяч: у кого-то из них уже есть ADSL, и им больше не надо. А кто-то захочет — и в этом году планируем переключить порядка 15 тысяч c ADSL на GPON. Вообще в 2022–2025 годах мы собираемся проложить оптику до 340 тысяч домохозяйств.
— А где границы экономической рентабельности по подключениям?
— Мы чувствуем себя комфортно для установления GPON, если в поселке 500–600 домохозяйств. И то уже экономика становится зыбкой.
— Даже так?
— Очень много тонкостей. Мы ставим основное устройство на 1 тысячу домохозяйств и от него можем проложить интернет в поселки даже на 100 дворов, если они расположены недалеко — до 20 километров. Если удаленность больше, домов мало, конечно, это сильно затрудняет проникновение. На ближайшие три года есть задел такого подключения в пригороде Казани, Тукаевском, Альметьевском, Нижнекамском районах, где имеется потребность и много частных домохозяйств. Ежемесячно мы оснащаем до 8 тысяч домохозяйств — это очень много. У нас работают больше 10 бригад со специальной техникой, и до конца года мы точно не снижаем запланированные темпы. Благо мы вовремя закупили и оборудование, и делители, и оптический кабель. Кроме того, в этом проекте по GPON мы используем достаточно много ноу-хау, своих инженерных решений, они ускоряют и удешевляют процесс, делают его более надежным.
«Ежемесячно мы оснащаем до 8 тысяч домохозяйств — это очень много. У нас работают больше 10 бригад со специальной техникой, и до конца года мы точно не снижаем запланированные темпы»
— Можете привести пример?
— Например, мы одна из немногих компаний в России, которая отслеживает уровень затухания оптического сигнала в реальном времени. Я в любой момент могу вывести данные на карту и посмотреть, где возникли проблемы, вплоть до адреса. Как только происходит сбой, оборудование присылает закрепленным за конкретной зоной инженерам оповещение о проблеме.
Часто бывает так, что за городом интернет лучше, чем в нем, доходит до безупречного уровня. В городе все-таки есть лаги.
— Почему?
— В поселках оптический кабель доходит прямо до клиента, он поступает в клиентское устройство и преобразовывается в сигнал. В городе, как правило, оптика доходит до подвала, а потом начинаются медные линии по всему дому, разводка витой пары с коммутаторами…
Кроме того, в прошлом году мы завершили большой проект по подключению социально значимых объектов: провели высокоскоростной интернет в 3,5 тысячи ФАПов, школ, учреждений культуры, объектов МЧС, МВД, органов госвласти.
«Еще полгода назад хищения медных кабелей бывали у нас раз в месяц. В последние несколько недель мы их ежедневно фиксируем»
(В этот момент у Нурутдинова звонит телефон — в Казани вандалы перерезали сетевой кабель.)
— Еще полгода назад хищения медных кабелей бывали у нас раз в месяц. В последние несколько недель мы их ежедневно фиксируем!
— На цветмет?
— Да! Появились даже рецидивисты: они украли кабель, через какое-то время пришли и снова пытаются там же украсть. Но мы всех находим и довольно быстро.
Проблема в том, что у нас сейчас проложено много оптических кабелей. Их надрезают, видят, что меди нет, и бросают. Мы даже пишем уже, что это оптический кабель, но все равно режут. Если поврежденные медные линии можно легко спаять или даже просто скрутить, то оптоволокно надо сваривать специальным прибором, который стоит до 500 тысяч рублей.
— Заканчивая тему с ADSL. В дремучих деревнях понятно, а почему в центре Казани-то остались медные линии?
— Да, мы ведем работы по центру города. Но по каждому дому надо принимать индивидуальное решение. Дело в том, что у нас принята программа «Чистое небо», по которой все сети, все провода должны быть проложены под землей. И часто в центре города кабельная канализация в очень плохом состоянии, фактически разрушена. По ней уже идет медный кабель, он не поврежден, обеспечивает интернет по технологии ADSL, но затолкать в эту разрушенную трубу новый кабель уже не получится.
Провести по воздуху тоже невозможно: в Казани очень жесткие условия по поводу подвесов, и мы их строго соблюдаем.
— Во дворах же все равно кое-где «лапша» висит?
— Это не наша (смеется). Мы крайне внимательно относимся к ограничениям по подвесам.
— Канализация на вашем балансе находится, верно ведь? И вы берете с нее арендную плату с других операторов. Почему же она в таком плачевном состоянии?
— Во-первых, мы берем деньги за канализацию только там, где она в нормативном состоянии и где ее возможно содержать. Во-вторых, что такое сетевая канализация? Это асбестовая труба, которая зачастую проложена 30–40 лет назад. Отремонтировать ее, если она разрушилась, практически невозможно. Единственное, можно попытаться еще раз пройти горизонтально направленным бурением и снова проложить такую трубу. Это требует огромных денег, где-то ремонт в принципе невозможен, где-то сильно затруднен.
Как вы представляете себе, например, ремонт сетевой канализации под улицей Пушкина? Теоретически можно вскрыть асфальт, перекрыть всю улицу, но это крайне сложная операция.
Успели мы в свое время бросить оптический кабель, у которого пропускная способность достаточная, — замечательно, не успели — будем подавать интернет по медному кабелю. Других вариантов, к сожалению, часто нет.
«Такой кабель в разы тоньше, дешевле, а пропускная способность у него в 10 тысяч раз выше, чем у меди! И зависит в основном от установленного оборудования. Теоретически доход с этого кабеля может быть до 1 миллиарда рублей, то есть почти неограниченный»
А что касается арендной платы за использование канализации, здесь ситуация следующая. Тарифы сформировались еще в начале нулевых. Тогда «оптики» еще не было и один 200-парный ADSL-кабель приносил операторам до 100 тысяч рублей прибыли. Но в какой-то момент появился оптический кабель, в котором 48 или 96 кварцевых волокон. Это была технологическая революция. Такой кабель в разы тоньше, дешевле, а пропускная способность у него в 10 тысяч раз выше, чем у меди! И зависит в основном от установленного оборудования. Теоретически доход с этого кабеля может быть до 1 миллиарда рублей, то есть почти неограниченный.
«Камеры по внешнему периметру и коридорам, на мой взгляд, точно нужны, но здесь крайне важно, чтобы все понимали, у кого к ним есть доступ, кто смотрит за нашими детьми»
О видеонаблюдении в подъездах и школах
— Еще один ваш ключевой проект — видеонаблюдение. Продолжаете развивать?
— Конечно. Всего в Татарстане, по нашим оценкам, 54 тысячи камер, мы установили и обслуживаем 23 тысячи из них. Они разбиты на четыре больших блока: «Безопасный город», «Безопасная школа», «Безопасный двор» и «Безопасный подъезд».
— По какой из этих категорий сейчас наибольшие точки роста?
— В школах. Мы далеко не во всех образовательных учреждениях обслуживаем камеры, многие сами пытаются их установить. Но в чем, на наш взгляд, здесь проблема? У всех регистраторы стоят в школе, соответственно, видеосигнал там и остается. Если что-то случится, могут возникнуть трудности с оперативным получением видеопотока. И наши камеры на данный момент так работают, но мы, скорее всего, будем переходить на облачное хранилище — Рустам Нургалиевич поддержал это предложение.
— А насколько школы в принципе должны быть охвачены камерами? Во дворе и холле достаточно или надо и в классах ставить?
— Вообще, в школах бывает три типа камер: по внешнему периметру, в коридорах и классах — последние встречаются сейчас редко. Готово ли общество увеличивать их количество — не знаю.
На мой взгляд, можно было бы повысить качество образования, если бы родители могли иметь доступ к камерам соответствующих школ и даже классов. Возможно, и к урокам.
Мне интересно, как проходит урок с моим ребенком, как у него складываются отношения в классе, как он себя ведет. Но это вопрос зрелости общества. Да, есть риск уйти в крайность, когда родители по любому поводу начнут высказывать претензии.
— Вы считаете, нужно прямо уроки транслировать?
— Я думаю, что нужно общественное обсуждение. Когда речь идет о камерах, всегда есть две крайности: чем меньше приватности, тем выше безопасность, и наоборот. Если мы сейчас все камеры уберем, появится максимальная приватность, но безопасность уже не будет обеспечена должным образом. Нужно искать консенсус в обществе. Это вопросы социального, мировоззренческого характера, они требуют глубокого изучения.
На мой взгляд, все системы деградируют без должной обратной связи. Камеры — это система обратной связи, хоть и болезненная. Камеры по внешнему периметру и коридорам, на мой взгляд, точно нужны, но здесь крайне важно, чтобы все понимали, у кого к ним есть доступ, кто смотрит за нашими детьми. Это все же приватная информация.
«Когда речь идет о камерах, всегда есть две крайности: чем меньше приватности, тем выше безопасность, и наоборот. Если мы сейчас все камеры уберем, появится максимальная приватность, но безопасность уже не будет обеспечена должным образом»
— По поводу безопасности и школ. После трагедии в гимназии №175 все чаще стали говорить о том, что камеры на улицах и в общественных пространствах должны не только снимать, но и распознавать объекты, чтобы никто не мог просто идти с ружьем по улице. На ваш взгляд, какие перспективы у такой видеоаналитики? Китай давно прохожих распознает…
— В Китае все камеры посажены на один формат, все стандартизировано и очень четко разграничены права доступа. В России, на мой взгляд, необходимы движения в этом направлении. И главная проблема не столько технологическая, сколько правовая. Поэтому мы выступили с предложением создать в Татарстане «технологическую песочницу». Огромное количество компаний заявляет, что готовы предоставить самые разные технологии видеоаналитики, но практика показывает, что не все технологии работают так хорошо, как хотелось бы.
Мы предлагаем создать экспериментальный правовой режим, позволяющий разработчикам тестировать свои решения на реальных видеопотоках и демонстрировать их работу заказчику.
И в этом направлении надо двигаться. Может быть, делать закрытые тестирования, возможно, подписывать NDA… Если юридические нюансы удастся преодолеть, в республике может появиться прекрасная площадка для развития видеоаналитики и машинного обучения, ну и в целом искусственного интеллекта.
Задач по видеоаналитике бесчисленное множество. Мы могли бы разместить заказ на видеоаналитику, которая бы следила за видеопотоками домофонов и выявляла людей, которые ведут себя неадекватно. Это сложная задача, она требует огромной выборки различных данных. Нужно понять, по каким признакам машина должна определять, что данное лицо ведет себя неадекватно. Резкие движения, какие-то другие критерии. И мы, и жители были бы благодарны, подобное стало бы хорошей превентивной, профилактической мерой. И это только одна из бесчисленного множества задач.
— Что, так часто домофоны ломают?
— Домофоны действительно оказались очень притягательным объектом для девиантных личностей. Почему-то у ряда граждан возникает желание ткнуть в него ножом, выстрелить из пневматического пистолета или на худой конец ударить ногой (смеется). Зачем? При том это все случайно найденные истории, мы не сидим сутками и не отсматриваем кадры. С удовольствием поручили бы это дело ИИ.
«Домофон — это безопасность двора и четкое понимание, кто и во сколько зашел в подъезд. Значимость такой информации, мне кажется, трудно переоценить. Сейчас мы вышли на хороший темп — устанавливаем 500–600 новых IP-домофонов в месяц, ими пользуются более 60 тысяч человек»
— Как вообще проект с видеодомофонами развивается?
— Мы считаем, что домофон — это безопасность двора и четкое понимание, кто и во сколько зашел в подъезд. Значимость такой информации, мне кажется, трудно переоценить. Сейчас мы вышли на хороший темп — устанавливаем 500–600 новых IP-домофонов в месяц, ими пользуются более 60 тысяч человек. Прорыв был в Бугульме — 562 домофона. Здесь многое зависит от лояльности администрации, и мы признательны Линару Закирову за содействие.
В начале года, 26 января, на заседании правительства республики в присутствии Рустама Нургалиевича Минниханова между ПАО «Таттелеком» и администрацией Набережных Челнов было подписано соглашение о стратегическом сотрудничестве, которое в том числе включает установку 7 тысяч домофонов в течение 2–3 ближайших лет. Дело осталось за малым — установить их (улыбается). Но процесс идет быстро — бывает, более 10 подъездов в день оснащаем. За поддержку и личное участие в столь важном для горожан проекте от нас большая благодарность Наилю Гамбаровичу. Сейчас больше 400 домофонов установлено в Набережных Челнах, 243 — в Елабуге. В Казани и то меньше — пока только 226.
— Большой проблемой был демпинг со стороны крупных федеральных игроков. Он сохраняется?
— Сейчас рынок более-менее выравнивается, таких резких перекосов уже нет. На мой взгляд, цены ниже среднероссийских, но они все равно не такие бросовые.
— Айрат Рафкатович, в Татарстане 2022-й официально объявлен Годом цифровизации. Как в нем участвует ваша компания и что, на ваш взгляд, должна делать республика?
— Все-таки IT и телеком — это разные, довольно-таки сильно отличающиеся сегменты. Мы продолжаем активно развивать проникновение GPON, домофонию, видеонаблюдение, все, что касается обеспечения сетей и их бесперебойной работы, вывода клиентского сервиса на еще более высокий уровень, — все это наши первостепенные задачи. Обновляем программные продукты, приложение «Летай».
Если говорить о том, что должно быть в Год цифровизации… На мой взгляд, во-первых, необходим серьезный старт в части популяризации обучения IT. Конечно, от этого мгновенного эффекта не будет — хороший программист учится несколько лет.
Курсы «Стань айтишником с нуля за месяц» не работают.
Во-вторых, нужны единые стандарты, четкая классификация программного обеспечения, «технологические песочницы» для выстраивания систем.
В-третьих, в мировой практике прорывы цифровизации создаются за счет мощных фондов. Большинство разработок строится на открытом программном обеспечении, в доработке и разработке которого участвует огромное количество людей. Мне кажется, что нужно стимулировать создание такого рода сообществ и привлекать фонды к их финансированию.
— GitHub для России же закрылся — минцифры РФ обещает создать национальный репозиторий. Поможет?
— Проблема в том, что цифровое сообщество все равно космополитично. Это глобальная отрасль, глобальные стандарты. Во многих продуктах миллионы человеко-часов уже вложены. Пройти этот путь заново сложно. Я не думаю, что надо стараться везде создавать национальную альтернативу. Да, непростая задача, если ты участвовал в огромном проекте, а сейчас тебя пытаются изолировать, оставить какой-то кусок или вообще лишить его — это вызывает проблемы. Но все равно большинство российского ПО родом из продуктов с открытым кодом, его невозможно с нуля переписать.
Кроме того, на фоне изоляции появляется огромное количество людей, которые… Вот есть инфоцыгане, а появились еще цифроцыгане. Вот с ними неплохо бы начать бороться. На мой взгляд, это большая проблема, они серьезно дискредитируют происходящее. Я считаю, что данную нишу надо оставлять профессионалам. На мой взгляд, Год цифровизации параллельно со строительством новых зданий и инфраструктуры должен и эту проблему решать.
*соцсеть «Инстаграм» принадлежит Meta — запрещенной в РФ экстремистской организации
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 145
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.