Сибирский поп-артист, наследник соцарта, один из самых остроумных современных художников — какие только эпитеты не стоят рядом с именем Дамира Муратова. Картины омича хорошо известны в России за уникальный и смелый язык, а знаменитые работы Che Burashka, United States of Siberia, «Пионеры-самураи» принесли художнику всемирную славу. «БИЗНЕС Online» поговорил с художником о долге перед Родиной, новой общественно-политической формации и внутренней свободе граффитистов.
Дамир Муратов: «Искусство — это тот самый волшебный горизонт, к которому стремится все человечество. Без риторики превосходства, унижения»
«На дембельский аккорд мы сделали настоящую мозаику из смальты с эротическим сюжетом: солдат, целующий знамя»
— Дамир, Марат Гельман как-то назвал тебя «человеком-достопримечательностью», омичи считают своим национальным достоянием, галерист Александр Шаров — одним из самых остроумных современных художников. А каким эпитетом ты охарактеризуешь творчество Дамира Муратова?
— Как раз в 2015 году я у Шарова делал выставку под названием «Мох». Так вот я и есть мох. Мне просто нравится стратегия этого растения. Ты хоть раз слышала, чтобы кто-то говорил о мхе плохо? Он красивый, появляется будто из ниоткуда, и вокруг сразу все становится зеленым. Был кусок серого бетона, а потом глядишь — и появилась жизнь. Откуда? Как? Мне нравится сам принцип мха. Он схож с главной задачей художника — создавать очаги жизни. Даже там, где ее вроде бы не должно быть. У меня просто есть свой тоннель, и я по нему иду.
— На текущей выставке «Незваные гости» в галерее «БИЗОN» твоему творчеству отдан весь первый этаж. Это объекты разных лет. Какие работы там представлены и почему именно они?
— Сначала мы сделали выставку в 11.12 Gallery у Саши Шарова. И она почти полностью переехала в Казань. То, что посетители там видят, — это некое «итого», сделанное за последние три-четыре года. У меня пока не получилось до Казани добраться, поэтому я не видел вживую выставку. Сейчас такие времена зыбкие… надо побыть со своими, с близкими. У меня вот внучке только год исполнился.
— А когда ты понял, что хочешь стать художником?
— Это же на уровне озарения происходит. У меня случилось перед армией в 1985 году. Я понял, что сейчас на два года уйду непонятно куда. Буду служить, а значит, не буду рисовать. А сам уже отучился курс на омском «худграфе», вкусил художественную романтику: краски, этюдники, мольберты. Но потом подумал, как бы мне и в армии быть художником. Я же ничем другим заниматься не умею. И прерываться на два года не хотелось. В итоге прослужил в клубе. И могу тебе сказать, в жизни столько не рисовал, как в армии. Там нам приходилось и схемы чертить, и наглядные агитации рисовать. Это ведь как сольфеджио для музыканта, тренировка навыков, глазомера. Просто воспринимаешь все как некие полевые условия.
— К армии у людей двоякое отношения. Одни говорят — зря потраченное время. Другие — что необходимость долга перед Родиной. А для тебя как было?
— Честно говоря, я не скажу, что это были лучшие годы моей жизни. Да и то, что они оказались худшими, тоже утверждать не могу. Требовалось отдать долг Родине. Теперь я ей ничего не должен. Служил-то в Подмосковье, в Одинцово, в закрытой части. Все было терпимо. Тем более я находился среди художников. У нас даже отдельный небольшой взвод существовал, своя студия. Такие официальные художники армии. А на дембельский аккорд мы сделали настоящую мозаику из смальты с эротическим сюжетом: солдат, целующий знамя. Это был кусок в 4 метра. Мы даже посчитали, сколько бы получили тогда по расценкам Советского Союза. Если бы продали, то каждый уехал бы из части на жигулях. Потому что мозаика тогда была самым дорогим по расценкам материалом. Будем считать, это тоже часть того долга Родине.
«Открываешь любой альбом по искусству, а там нет разделения на хороших художников и плохих. Они все живут на страничках: и примитивисты, и импрессионисты, и реалисты»
«Искусство — это тот самый волшебный горизонт, к которому стремится все человечество»
— Кого из известных художников мог бы назвать своими учителями?
— Я тебе скажу так. Искусство — мама: обидели — пожалеет, проголодался — накормит! Искусство — это тот самый волшебный горизонт, к которому стремится все человечество. Без риторики превосходства, унижения. Открываешь любой альбом по искусству, а там нет разделения на хороших художников и плохих. Они все живут на страничках: и примитивисты, и импрессионисты, и реалисты.
— Но были же художники, которые оказали влияние на твое мировоззрение?
— Мощным катализатором стал для меня Босх. В 16 лет я случайно купил гэдээровский альбом Иеронима Босха. Это был настоящий визуальный шок для юноши, воспитанного в духе советского реализма. В последнее время мне очень нравится романтизм. Например, немецкий художник Каспар Давид Фридрих. Я вообще считаю, что события в мире идут с периодичностью 200-летней давности. Только там Наполеон был. И в то же время романтики возникли, как Байрон, например. В чем ценность этого направления? Они же просто отвернулись от прогнившего мира спиной, чтобы любоваться красивыми пейзажами, руинами, закатами. Даже персонажи на их картинах зачастую стоят спиной к зрителю. Что уже было революцией. Вот и сейчас смотришь на происходящее на твоих глазах и просто не знаешь, как реагировать. Нас не спрашивают.
Дамир Муратов родился в 1967 году в городе Тобольске Тюменской области. В 1998-м окончил художественно-графический факультет Омского государственного педагогического университета им. Горького. Живет в Омске.
Муратов — один из самых остроумных современных художников, автор знаменитых Che Burashka и Mickey Mao, создатель United states of Siberia и «Беднотауна» в Омске. Тема «советского», которую он вводит в свое искусство, не окрашена идеологически. Это элементы «пейзажа», окружавшие его с детства.
Художник выбирает в качестве референса для своих произведений эфемерные предметы — этикетки, фантики и предметы ширпотреба. Однако интерпретация этих объектов пронизана юмористическим, а порой даже саркастическим посылом. Муратов подобным образом играет с каждым своим произведением, мифологизируя его и наделяя новым смыслом и звучанием, создает тот «параллельный советский мир», о котором у нас остались лишь теплые чувства.
Среди персональных выставок художника: «Опера годичных колец» (Dukley European Art Community, Черногория, 2021), «Навсегда» (галерея X-MAX, Уфа, 2021), «У самого синего моря» (галерея «АртЭтаж», Владивосток, 2019), «Навсегда» («Мультимедиа Арт Музей», Москва, 2018), Random Skier (Dukley Art Center, Котор, 2015), «Белые солдаты» (музей современного искусства «Эрарта», Санкт-Петербург, 2013) и др.
Работы автора демонстрировались на групповых выставках с 1988 года по всей России, в Лондоне, Праге, Стамбуле, Брюсселе и на международных ярмарках современного искусства в Москве, Майами и Базеле. Приобретены для публичных и частных коллекций в России и за рубежом, среди них Омский городской художественный музей, Московский музей современного искусства, коллекция Романа Абрамовича.
— А как ты воспринимаешь информацию, что мы стоим на пороге большой войны? На тебя это влияет как на художника?
— Это не может не влиять. Мы же не в броне ходим, а, наоборот, зачастую с тонкой кожей. Надо понимать, что XX век остался в прошлом. Мы заходим в какую-то новую общественно-политическую формацию. Была рабовладельческая эра, Средневековье, капитализм, сейчас тоже грядет что-то новое. Матрица меняется. Но это постепенный и тяжелый процесс, который одни воспринимают с большим рвением и готовностью, а другие — наоборот. Всегда будут физики и лирики, голуби и ястребы. Лично я стараюсь относиться к этому безоценочно. Просто понимаю, что какие-то вещи неизбежны.
— Тебя не пугает смена этой матрицы?
— Нет, наоборот, интересно. Например, NFT-искусство. Когда художник или любая творческая личность только формируется, то всегда рискует попасть в чей-то свет. То есть попасть под оценочный удар. А тут еще всякие священные коровы ходят. И просто так молодому человеку бывает трудно пробиться. А в цифровом пространстве ты совсем другая структура, набор циферок, кодов. Ты понимаешь, что это совершенно иное искусство.
— Думаешь, за NFT будущее?
— Будущее — очень относительно понятие. Никто не знает, что будет. Просто NFT существует вне привычных нам правил. Это здесь: с тем дружи — с другим не дружи, тут выставляйся — там не выставляйся. В цифровом пространстве такого нет. Все спрятаны под никами, аватарами. По сути, это и есть осуществившаяся мечта каждого художника о волшебном горизонте, где нет деления на хороших и плохих. Это пространство всех сравняло.
«Будущее — очень относительно понятие. Никто не знает, что будет. Просто NFT существует вне привычных нам правил. Это здесь: с тем дружи — с другим не дружи, тут выставляйся — там не выставляйся»
«Надо вообще сказать, что молодежь стала умнее»
— А как вообще обстоят дела с искусством в Омске?
— Я не сильно слежу за ним. Живу обособлено по большей части. Я вообще за молодежь. И как только кто-то появляется, то сразу идет ко мне. Надо вообще сказать, что молодежь стала умнее. Она теперь не идет на поклон к местным омским светилам. Теперь же есть интернет. Через него художники реализуются. Как пример могу привести арт-группу «Сугроб». Это ребята из города Тары в Омской области. Там 30–40 тысяч населения. Молодые ребята около 30 лет: Денис Русаков, Антон Куприянов. Это талантливейшие художники. Мне очень нравится, что они делают.
Когда я ходил на пленэр, то нас учили рисовать, накладывать тени. Мы к природе относились как к натюрморту. Но пейзаж изменился. Города другие. Появились баннеры, изменился свет ночного города. Если раньше были лампы накаливания, шел теплый свет из окошек, то сейчас в основном светодиодные с холодным светом. Ощущение, будто идешь по хирургическому отделению. И те ребята чувствуют изменения. Как-то по-своему, по-пацански, провинциально. Я смотрел на их пейзажи и понимал, что это их Тарский феномен. Само важное — они перестали привязывать себя к местности. Искусство — это не крепостные угодья, не прописка. Это что-то гораздо большее.
— Интернет всех сравнял?
— Да. Соцсети — это маленькая личная галерея. Они делятся своими историями через картины, фиксируют момент.
— Твои работы известны далеко за пределами Омска, да и вообще России. Почему ты остался в городе?
— Да не то чтобы я был привязан к Омску. Год в Черногории жил, последние пять лет вообще довольно редко приезжал в город. У Саши Шарова тоже почти год прожил в его арт-резиденции «Опята». Просто локдаун меня немного остановил в Омске. Прописка меня вообще меньше всего интересует. Мне важно собирать различные истории и передавать их в картинах.
— Как к тебе приходят эти сюжеты?
— По-разному. Все происходит на уровне озарения. Может, на каком-то красивом острове с пальмами, а может, и в лифте в то время, когда свет выключили.
«Я стараюсь использовать универсальный язык, чтобы моя история была понятна большинству»
«Искусство — это наша видовая цель»
— Как думаешь, почему твои работы понятны и интересны людям по всему миру?
— Я стараюсь использовать универсальный язык, чтобы моя история была понятна большинству. Понятно, что я использую русские фразы и не носитель языка их просто не поймет. Но есть картины и без фраз. У меня недавно маленький рисуночек приобрела американка из Мехико. Там был нарисован трактор «Джон Дир», а наверху — индейский национальный головной убор из перьев. Я ставил подтекст, что американцы давно пашут на «Джон Дирах», а могли бы на индейцах. Но отправили их в резервацию. А американка эта совсем другое поняла. Для нее трактор — это борьба с сорняками на ее земле. Она абсолютно иначе поняла картину, но я и не против. К тому же есть ведь универсальный язык. Например, музыка того же Боба Марли. Границы стираются.
— А ты видишь разницу между людьми, которые покупают искусство в разных странах? Кто-то более охотно это делает, даже если большими деньгами не обладает, а кто-то менее.
— В Европе, например, все визуалы. Но они прошли большой путь для этого. Искусство — это когда есть излишки. Например, времени, еды и прочего. Когда у тебя появляется зона комфорта, когда ты не должен каждую зиму думать о пуховике, еде, теплом доме. Нужно время, более комфортные условия, чтобы ты мог позволить себе поднять голову и посмотреть на звезды. Будут излишки времени — будет искусство. Более того, необходимо сильное государство, чтобы оно позволило какому-то отдельному человеку не метал лить, а по полгода одну картину писать. По сути, искусство — это наша видовая цель.
— Интересно, как скоро мы ее достигнем…
— В душе ее надо достигать. Неважно, в Страсбурге мы живем или в Уфе. Тем более скоро у всех будут шлемы виртуальной реальности. А в них можно переместиться куда угодно.
«Искусство — это когда есть излишки. Например, времени, еды и прочего. Когда у тебя появляется зона комфорта, когда ты не должен каждую зиму думать о пуховике, еде, теплом доме»
«Меня не волнует собственная внешняя картинка. Я ей не торгую»
— Ты же сам из сибирских татар. Но у тебя совершенно нет этники в работах. Почему?
— Знаешь, покойный очень хороший художник Никита Алексеев однажды сказал, когда посмотрел на мои работы: «Ну ты татарин. Картины как ковры пишешь». У меня и так фамилия татарская, куда мне это увеличивать? Быть в квадрате татарином или в кубе татарином? Наша воля — свобода.
— Сибирские татары и волжские татары — это один народ или нет?
— Я не этнограф, потому не могу утверждать. Это же все тюркские народы, все одно.
— Образование для художника — необходимость? Чему научиться можно, а чему нельзя? Может ли художественное образование ограничивать свободу и ставить человека в рамки, которых до этого не существовало?
— Вообще художником рождаются. Взять того же Врубеля. Он ходил вольным слушателем в академии. Винсент Ван Гог, кажется, в 37 лет начал писать. Образование может помочь художнику, как сольфеджио для художника. Но, с другой стороны, гаджеты помогают тренировать навыки без всяких институтов. Мне кажется, на отдельного человека одни и те же вещи оказывают разное влияние.
— Как устроен твой рабочий процесс? Из каких элементов складывается день?
— По-разному все бывает. Честно говоря, я даже особо не задумывался над этим. У меня нет какой-то системы. Наверное, потому что меня не волнует собственная внешняя картинка. Я ей не торгую. Конечно, можно было сделать онлайн какой-то, как я работаю. Но мне кажется, это делают, когда уже нечего сказать творчеством.
— Ты рассказывал, что никогда не испытывал проблем с продажей работ. А специально коммерческие заказы брал?
— Я их просто никогда не продавал. У меня их покупают, да. Но я не продавец картин. Может, кому-то сейчас покажется это языковым фокусом, таким лукавством, но для меня это правда так. Я делаю только то, что мне нравится.
— А если коммерческий заказ совпадает с видением художника?
— Ну вот могу рассказать о последнем своем коммерческом заказе. Ко мне обратились «Продукты Ермолино». Они написали мне, что хотят картинку. Но они же кормят людей. Почему я должен отказывать? Ребята пельмени делают, вот я и нарисовал их в виде НЛО. Как говорит мой друг, нет плохой работы, есть плохо сделанная работа.
«Если посмотреть ранние работы, там всегда есть некое подобие сцены, персонажи, свет. Я как занимался этим, так и занимаюсь»
«Я очень хорошо отношусь к граффити-художникам. Они классные пацаны, смелые, свободные»
— Расскажи о своем театральном опыте. Ты ведь работал над оформлением нескольких спектаклей. Что привело в театр, что это за опыт в целом?
— Я сейчас работаю с великим кукольником Евгением Николаевичем Ибрагимовым, который, кстати, в Казани ставил спектакль. Мы с ним в Омске познакомились, потом он пригласил меня ставить в Петропавловске в Казахстане. А потом появился БДТ имени Товстоногова. Так мы вместе уже 6 спектаклей поставили. Куклы — это же магия. Каждый художник мечтает, чтобы его картинка зашевелилась. А тут она говорит, прыгает. Не любой артист сделает двойное сальто на сцене, а кукла может. Она не уйдет в запой, не уйдет в декрет. Кукле не надо платить зарплату.
— То есть с куклами больше нравится работать, чем с людьми?
— Нет. Их тоже оживляют люди. Просто люди хорошие.
— Как этот опыт повлиял на понимание искусства?
— Это суть одного процесса. Только другие условия. И тут большое значение имеет свет и светотени. Вообще это магия. И важно собрать именно отличную команду.
— Есть ли в работах теперь некоторая театральность?
— Она всегда у меня так или иначе присутствовала. Если посмотреть ранние работы, там всегда есть некое подобие сцены, персонажи, свет. Я как занимался этим, так и занимаюсь. Просто с течением времени оно приобретает новые формы.
— Как думаешь, чему люди, далекие от искусства, могут научиться у художников?
— Не нужно учиться. Просто приближайтесь, делитесь, и, действительно, откроется новый мир.
— А что для тебя современное искусство?
— Я не хочу делить на современное и несовременное. Мои любимые художники всегда для меня современны. Мне кажется, людям просто надо было как-то классифицировать искусство, поэтому они придумывают всякие определения. Плюс между художником и зрителем появилось множество посредников: галеристы, искусствоведы, кураторы.
— А они нужны?
— Вот граффитисты решили, что не нужны. Ни кураторы, ни галеристы, ни искусствоведы. У них есть стена, краски и зритель. Я очень хорошо отношусь к граффити-художникам. Они классные пацаны, смелые, свободные. А мы тут сидим в теплых студиях и умничаем.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 6
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.