«Обычно я рассказываю эту историю с шутками-прибаутками. Но сейчас настроение не то», — печально отмечает известный ресторатор Валерий Плихта, переехавший в Казань из Донецка в 2014 году. Он и еще сотни людей уже успели построить в Татарстане новую жизнь: кто-то заново сделал карьеру по своей профессии, кто-то перебивается заработками. Сейчас, когда в Казани ждут новые потоки беженцев, «БИЗНЕС Online» поговорил с тремя их предшественниками и узнал: надежда есть.
Валерий Плихта: «Я не жалею, что судьба привела меня в Казань. Те события были просто началом чего-то нового. А хорошего или плохого — зависит от моего восприятия»
«Я с тех пор голубей не люблю»
Валерий Плихта, совладелец казанских баров More, Zero, вошел в топ-20 героев клубной жизни по версии нашей газеты. Разговор ресторатора с «БИЗНЕС Online» состоялся за пару часов до вручения премии Where To Eat 2021, в рамках которой бар More попал в номинацию в категории «Лучший бар России – 2021». К сожалению, жюри выбрало победителем другое заведение, но само попадание в топ-10 всей страны является большим шагом для казанского общепита в целом.
— До событий 2014-го я работал бар-менеджером, управляющим заведений в Донецке. У нас с братом была школа барменов, мы развивали культуру пития. Последними запускал два проекта в Луганске: ресторан и большой развлекательный центр вокруг озера. Открывал бар в Симферополе. Я был очень молодым специалистом: в 23 года возглавлял команду барменов, которые были старше меня. Успел заработать там репутацию. Еще бы года два-три, и мог бы это монетизировать, открыть свой бар или ресторан. Мне было, у кого учиться, и легко идти по протоптанной братом дорожке — он был одним из первых профессиональных барменов в стране, участвовал в конкурсах, получил долю в бизнесе.
Еще накануне всех событий, примерно в июле 2014-го, я сказал жене, чтобы она поехала погостить на месяц-другой к родственникам в Казань. Мало ли что. А там, глядишь, все успокоится. Я в это время консервировал предприятие, которым управлял, встречался с инвестором. Последний вечер в Донецке провел вместе с братом, попивая вино и играя на гитаре песни во дворе дома, в котором вырос. Потом услышали какой-то шум и увидели, как по полю едут танки. Казалось, что это шутка какая-то. Мы тогда изрядно выпили, легли спать, а проснулись от взрывов снарядов неподалеку. Утром, когда стрельба закончилась, я решил ехать.
Оставил в Донецке все. Взял только чемодан и спортивную сумку. На автобусе доехал до Москвы, на поезде — до Казани. Все знакомые и друзья остались там. Отец даже сейчас не собирается уезжать. Я постоянно ему звоню, мы ругаемся каждый раз из-за этого. Всячески пытаюсь добиться, достучаться, чтобы он приехал. Брат тоже до сих пор в Донецке — у него нет выбора. Объявлена всеобщая мобилизация, и все мужчины до 55 лет не могут покинуть территорию. Кроме того, у него в подчинении предприятие с более чем сотней сотрудников, и бросить их было бы неправильным.
Первые несколько недель в Казани пожили у родственников, но не хотелось их стеснять. В мэрии нам дали номер в гостинице «Стрела» на «Ферме-2», которая была переоборудована в приют для беженцев. Там я увидел других людей, приехавших из того же региона. Была очень угнетающая атмосфера. Сейчас ни с кем не общаюсь из тех, кто жил по соседству. Не было времени общаться: я работал, жена тоже.
«Ферма-2» — это далеко, жене приходилось вставать в 4:30, чтобы успеть отвести сына в садик, а потом 1,5 часа она ждала, когда откроется торговый центр. Она устроилась на первую попавшуюся работу — в магазине продавала какую-то одежду. По образованию она артистка, оперная певица, однако устроиться в театр ей удалось не сразу. Сейчас работает в хоре театра оперы и балета имени Джалиля.
Я же начал карьеру бармена заново. Все заслуги, которые у меня были, все мои знакомые, ранги и чины в Донецке — здесь все обесценилось. Весь мой опыт лишь помогал быстрее подниматься с самого основания карьерной лестницы наверх.
В приюте мы жили недолго, пару месяцев. Как только поняли, что нормально зарабатываем, чтобы снимать квартиру, покупать еду и одежду, сразу съехали. Первая квартира была ужасной — дешевой, мы платили 12 тысяч рублей за двухкомнатную возле метро «Яшьлек». Вроде район хороший, но пятый этаж хрущевки… Я с тех пор голубей не люблю. Когда работаешь ночью, а спишь днем, голуби на металлической крыше балкона ужасно мешают.
Еще и хозяйка раз в месяц приходила просто так, в любое время. У нее там темнушка была, где она хранила какие-то вещи. Постоянно поучала нас… По характеру, мягко говоря, сволочь. Была ситуация, когда родители жены приехали в гости на неделю. Хозяйка зашла за деньгами и стала возмущаться: «Почему не сказали? Почему не спросили, можно или нельзя?» А что, я про каждого гостя должен рассказывать? Это тоже давило. И все равно после нескольких месяцев скитаний по приютам и родственникам отдельная квартира стала для нас отдушиной.
При этом отношение других казанцев было максимально позитивным. Незнакомые люди, узнав, откуда мы, пытались всячески помочь. К счастью, на постсоветском пространстве, и в России, и на Украине, очень схожий социум, одинаковые проблемы, похожая культура, религия, одни и те же книги.
Мы не торопились юридически оформлять свое пребывание в России. Поначалу была мысль вернуться обратно, когда все утихнет. Потом поняли, что это не временно, а нам и тут нормально. Чтобы получить российское гражданство, нужно было прожить тут 6 лет, при этом постоянно доказывая, что зарабатываешь, а не паразитируешь.
Ощущение, что жизнь стала налаживаться, появилось в 2017 году, когда я устроился бар-менеджером в «Корстон» и начал получать очень хорошую зарплату. Мы купили машину — скромный подержанный Hyundai Getz, но я был ему очень рад, в Донецке у меня автомобиля не было. О покупке собственного жилья стали задумываться только сейчас.
Бармен не самая прибыльная профессия. Ресторанный бизнес далеко не самый простой. Зарабатывание денег изначально не было целью — хотелось реализовать свои амбиции, сделать что-то правильное. Изначально были двое ребят, мы вместе работали в лучшем на тот момент коктейльном баре в Казани. Они нашли инвестора и решили открыть бар. Накануне открытия More я как раз решил уйти из «Корстона», и ребята позвали меня в свою команду.
Сыну в этом году будет 11 лет. Он почти не помнит, где родился, не застал войну. Помнит только жизнь здесь, дитя съемных квартир. Казань он любит. Живет все время в одном районе, ходил в садик, ходит в школу, есть друзья. Мы стараемся его разносторонне развивать: футбол, музыкальная школа, в «Ураме» катается.
Настрой двигаться и не сдаваться передался мне от родителей. Я вырос в семье шахтеров: мама работала в медпункте, папа был настоящим шахтером, потом стал начальником участка. В советские времена шахтер — высокооплачиваемая профессия, но в 1990-е не платили никому, зарплату задерживали годами. Приходилось как угодно выкручиваться, и я видел, как много работали мои родители, чтобы у меня было все. Они и в Подмосковье переезжали на несколько лет, пытались сделать бизнес, потом вернулись обратно. Я понял, что нельзя опускать руки и все зависит только от меня. Каждый раз, когда я возвращался домой, видел жену и ребенка — они стали сильным мотиватором к действию.
Я не жалею, что судьба привела меня в Казань. Те события были просто началом чего-то нового. А хорошего или плохого — зависит от моего восприятия.
«Настройтесь, что в Донбассе хорошо уже не будет. Нужно приложить усилия, чтобы идти дальше»
«Квартиры сдавали втридорога, имущество уничтожали, на работу брали за копейки — просто потому, что мы из Донбасса»
Евгения Еременко, руководитель юридического отдела в крупной торговой фирме. Корреспондент «БИЗНЕС Online» пообщался с героиней в то самое утро 24 февраля, когда президент России Владимир Путин объявил о начале специальной военной операции в Донбассе.
— В Луганске у меня остались родители. Я общалась с ними с утра — они боятся, что их звонки прослушиваются, и многого не могут рассказать.
Они не эвакуировались по нескольким причинам. Во-первых, всю жизнь прожили на одном месте. Когда у тебя есть довольно хороший дом в частном секторе, живность — тяжело это оставить. Во-вторых, в последние годы им приходилось трудно: на пенсию не проживешь, нет капитала, который позволил бы приобрести более-менее равноценное жилье в Татарстане. В-третьих, кому-то очень ценны вещи. Ковер памятный, посуда красивая, ложечки, вилочки — все хочется сберечь. Возрастные люди особенно трепетно относятся ко всему, что они купили. При этом они понимают, что путей развития в ЛНР нет и нас не прельщает перспектива к пенсионному возрасту остаться ни с чем.
До 2014 года я работала юристом. Окончила лучшее в своей стране учебное заведение, из которого выходят все судьи, — Национальную юридическую академию имени Ярослава Мудрого в Харькове. Если бы не конфликт, возможно, я сейчас была бы судьей. Моя юридическая практика тянется с 2003-го: занималась хозяйственным правом, банкротством, была третейским судьей.
Мой сын родился в 2014-м как раз во время сильного артобстрела. В первый раз мы уехали в Россию, когда ему было всего 19 дней: прямо возле дома начали приземляться снаряды, люди замертво падали на улице, наша 9-этажка сильно шаталась от взрывов. Мы приехали в Казань и провели тут три месяца в приюте для беженцев в гостинице «Стрела» на «Ферме-2». Муж поработал на КОМЗе — завод нам помог.
Потом началось перемирие, Минские соглашения. Я жила надеждой на то, что по примеру советского времени после войны будет что-то восстанавливаться, улучшаться. Мы вернулись в город, но, прожив там два года, поняли, что нет возможности развиваться. Больницы в упадке, про школы я молчу. После событий 2014-го Украина стала отторгать людей, которые хотели переехать вглубь страны. Квартиры сдавали втридорога, имущество уничтожали, на работу брали за копейки — просто потому, что мы из Донбасса.
Окончательно переехали в Казань в 2017-м, когда сыну было три года. Напряженная обстановка в Луганске этому способствовала. Я не хотела больше оставаться в этом городе. К тому времени еще у ребенка диагностировали аутизм, установили инвалидность — ему была нужна профессиональная реабилитация, а нормальные детские врачи уехали. Сейчас в Казани мы постоянно занимаемся с дефектологом, ходим в специальный центр развития, специализированный садик.
В 2017-м мы добирались до Казани уже на машине — 11-й LADA «универсал». Взяли самое необходимое, и то по большей части вещи ребенка. Ни ложки, ни кружки, ни постельного белья. Со всем родственники помогли, по крупицам собирали. Сразу по приезде я стала ходить по собеседованиям, но немногие предприятия готовы были принять иностранного гражданина. К счастью, различий между украинским и российским правом ничтожно мало. Я почитала, проанализировала и поняла, как действовать. Я целеустремленный человек, и работу удалось найти в течение месяца, а уже через полгода получила руководящую должность. Мужу пришлось пожертвовать карьерой, чтобы помочь сыну. Сейчас он целый день проводит с ним, занимается его здоровьем.
Я такой человек, что мне всегда хотелось большего, знала, что мне не суждено остаться в Луганске. А как по-другому? Я должна приложить максимум усилий, чтобы оплатить занятия для ребенка, добиться чего-то.
Свое жилье в Казани приобрести удалось небыстро. Много денег было потрачено в ЛНР, когда цены стали российскими, в 3 раза выше, а зарплаты остались на том же уровне. Немало средств ушло на бюрократию в России. Мы добивались квоты на оформление разрешения на временное проживание, получали вид на жительство. Сейчас действует несколько программ упрощенного получения гражданства. Например, в программе «Носители русского языка» нужно было сдать экзамены по русскому, основам истории, права, пройти собеседование. Вся процедура заняла у меня два года, но сейчас можно и быстрее.
Я бы посоветовала всем, кто приезжает сейчас в Казань, собраться с силами и начать жизнь с нового листа. Найдите работу. Получили вид на жительство — уже есть возможность оформить ипотеку. Настройтесь, что в Донбассе хорошо уже не будет. Нужно приложить усилия, чтобы идти дальше.
«Большинство жителей хотят присоединения к России, потому что все понимают: в большой стране проще жить. Это же и экономика, и политика. Все ждут хорошего исхода и рады, что началось какое-то движение»
«Я даже не знаю, почему местные так не любят Нижнекамск»
Ирина, которая сегодня живет и работает в Нижнекамске, не захотела нам называть свою фамилию, а также название города в Луганской области (до начала военных событий на этой неделе он контролировался Украиной), где жила до переезда в Татарстан. Но от этого ее история не менее ценна.
— Окончательно мы уехали из Луганской области в 2017 году — мужа пригласили в Нижнекамск работать на химическом производстве. Естественно, никто жилье не предоставил, квартиру нашли сами. Мы до сих пор снимаем. Вы же понимаете, сколько денег нужно иметь, чтобы заработать на квартиру. Даже не все местные имеют такую возможность. А сколько денег на гражданство ушло? Это сейчас упростили получение гражданства РФ, а поначалу это так проблематично было все пройти.
Продать квартиру в Луганской области и купить на эти деньги жилье в Нижнекамске абсолютно нереально. Даже бесплатно готова отдать трехкомнатную со всеми удобствами — думаю, не возьмете. Может, и есть любители экстрима, но за все эти годы таких я не встречала. Мы раз в год уезжаем к себе на родину, проверяем обстановку, квартиру. В нее вложено много средств, и очень жалко отдать ее за 200 долларов.
Сама я тут тоже нашла работу, но не на химическом заводе — с маленьким ребенком невозможно работать на производстве. У нас здесь никого нет, а с ребенком же надо сидеть, забирать его из садика. На родине у нас есть бабушки-дедушки, но они не хотят оттуда выезжать ни в какую — родина! Мы-то уехали из-за ребенка маленького, его надо было спасать, чтобы у него было будущее. Да и мы еще относительно молодые.
Сейчас ребенок пошел в Нижнекамске в школу, обучается на русском языке. В садике дочка татарский изучала — думаю, это нормальное явление, мы же приехали в национальную республику. Ребенок знает какие-то слова, почему бы нет? А то на Украине украинский язык распространяли насильно. Очень тяжело, когда ты думаешь на русском, а хотят, чтобы ты думал по-украински. Это все равно что русского заставлять думать по-татарски. Меня пытались заставлять говорить на украинском. Это была такая общепринятая практика: в магазинах, детских садиках, школах. У меня ребенок маленький, и я не хотела, чтобы он обучался не на родном языке.
Без гражданства работу найти было тяжело. Сейчас, может, здесь не сильно большие зарплаты, но зато тишина, над головой ничего не летает. Вообще, все замечательно. Я даже не знаю, почему местные так не любят Нижнекамск. Они считают его грязным городом, но, наверное, им не с чем сравнить.
С родителями связываемся по телефону, по крайней мере, раз в сутки. Родные восприняли спецоперацию России замечательно. Ждут, когда все наконец-то закончится, спустя 8 лет. Большинство жителей хотят присоединения к России, потому что все понимают: в большой стране проще жить. Это же и экономика, и политика. Есть возможность и торговли, и расширения производства. Поэтому все ждут хорошего исхода и рады, что началось какое-то движение.
Как относятся люди здесь? Кто-то нормально воспринимает, кто-то злится, что чужие «понаехали тут». Такое везде есть, мне кажется, в любом регионе. Кто-то злится, кто-то, наоборот, жалеет — люди же все разные. И в Россию с Украины разные люди приезжали. Кто-то на своей машине приехал, сразу же квартиру купил, свой бизнес открыл. Есть такие, у кого на Украине магазинчики, а сам живет в России. Кто-то ездит на трамвае, кто-то — на Lexus: такова жизнь.
Обстрелы у нас начались в 2014-м. И только в последние годы у нас появилось относительное спокойствие. Живя в Татарстане, отвыкаешь от взрывов, обстрелов и всего такого. А как приедешь в Донбасс на две недели, становится страшно.
В те годы, когда Луганск был еще Ворошиловградом, у нас работали шахты, заводы. Сейчас шахты затоплены, заводы остановлены. Пока республики были непризнанными, было трудно продать что-то, привезти металл. Сейчас, когда нас признали, думаю, будет открытая граница. Хотя там настолько сильно уничтожена инфраструктура, что нужны большие, колоссальные вложения. Мне кажется, это будет не так быстро, понадобятся годы.
