Александр Проханов: «Мне кажется, что Сталин как образ русского правителя вмещает в себя глубинный консерватизм, то есть он усваивает все формулы, символы, смыслы, предшествующие русской централистской имперской истории» Александр Проханов: «Мне кажется, что Сталин как образ русского правителя вмещает в себя глубинный консерватизм, то есть он усваивает все формулы, символы, смыслы, предшествующие русской централистской имперской истории» Фото: © Сергей Мамонтов, РИА «Новости»

Кто вы, Александр Андреевич?

― …Давайте сразу скажем, что вы, наверное, себя относите к консерваторам. Скажите, вы умеренный консерватор или неумеренный?

― Я не понимаю, кто я, потому что, мне кажется, что Сталин как образ русского правителя вмещает в себя глубинный консерватизм, то есть он усваивает все формулы, символы, смыслы, предшествующие русской централистской имперской истории и одновременно он запускает великий проект, он рвется вперед. Вот эта форма, называйте ее сталинизмом, называйте ее экономическим консерватизмом, как угодно, она мне очень импонирует и, мне кажется, что она для любой страны, в том числе, для России крайне прогрессивной формой является.

― Владимир Путин говорит, что наша идеология — это умеренный консерватизм. Вы понимаете, что он имеет в виду? Если да, то объясните нам.

― Я догадываюсь, что он имеет в виду. Он боится революционности, революционных потрясений, он не хочет этих потрясений. Он дитя этих революционных потрясений 90-х годов, 91-го года. Он в этом отношении травмирован этими потрясениями, хотя эти потрясения вынесли его на вершину российской власти. Любые намеки на эти потрясения, которые демонстрировала Болотная площадь, когда демонстрировали недавние выступления в защиту Навального, они напоминают ему об этих потрясениях. И он глубинно их боится, страшится и сам по себе, и как глава российского государства, усматривая в них возможность сотрясения. Поэтому вот этот революционизм для него является пагубой, главным инструментом разрушения государственности. Поэтому в противоположность революционизму он предлагает формулу консерватизма. То есть все, что кипит, все что бурлит, все, что в болоте гнилом, российском пузырится, издает запах тления, он бы хотел заморозить, он бы хотел законсервировать и вынести на поверхность живые, оставшиеся от прошлого ценности и тенденции. Вот я так его понимаю.

― А что здесь означает «умеренный»? Это значит, что это консерватизм не для всех или консерватизм не во всем? Что значит, умеренный?

― Это значит, не тотальная заморозка, не остановка развития.

― То есть не общий наркоз, а местный.

― Ну, назовем это так. Это консерватизм, который не оборачивается целиком в прошлое, не выносит традиции из прошлого в полной академической их форме. Он предполагает, что эти традиции, они цветущие, оно плодоносящие, они имеют в российской действительности продолжение, развитие. И поэтому этот консерватизм не является остановкой, это является формой, которая останавливает эти революционные рывки, революционные качания. И в каком-то смысле умеренный консерватизм Путина — это противопоставление этой глобальной революции обнуления. Это революционный процесс, которые сметает прежние формы, прежние грани, прежние ценности, процесс, который охватывает мир. И Россия, как и некоторые другие страны, как Китай хотят этому противопоставить свою самость, свою ценность и свою традиционность. Поэтому, я думаю, что формула «умеренный консерватизм» расшифровывается именно таким образом на фоне происходящих перемен.

— Александр Андреевич, вы в самом начале говорили о сталинизме. Можно ли сказать, что умеренный консерватизм — это умеренный Сталинизм, если продолжать куда-то туда оборачиваться?

― Это опасное сравнение. Путин не любит, когда его сравнивают со Сталиным. И вообще Сталин — это неповторимое явление русской истории. Я бы не стал его называть умеренным или частичным. Сталин, он во всей полноте Сталин. И Сталина нельзя назвать умеренным консерватором.

― Нет, как раз нельзя. Я и говорю, умеренный консерватизм — это умеренный сталинизм. Умеренный консерватизм где-то там берет свои корни.

― Умеренный сталинизм, ограниченное христианство, упорядочивание Христом. Мало ли, что можно сказать. Сталинизм не бывает умеренным, он всегда огненный. Это скорость света, это скорость русской истории.

«Татары проглотили суверенитета больше, чем кто бы то ни был»

― …Вы начали говорить о государстве, которое выстраивает Владимир Путин. Не кажется ли вам, что это государство, особенно после обновления Конституции стало еще более унитарным, чем оно было, и менее федеративным?

― Да, конечно. На это направлены все новые построения. Они направлены на усиление централизма. Потому что слабый централизм или ослабление централизма, который мы наблюдали в конце 80-х, в 90-х годах привели к катастрофе, к ослаблению, к уничтожению государства полностью. Потому что Русское имперское государство, оно таково, что оно не терпит игры свободных сил, оно не терпит либерализма, потому что либерализация экономики, либерализация пространства, либерализация народов, либерализация культур, создание националистических партий — это все тенденции, разрушающие империю. И именно эти тенденции проявлялись и проявляются по сей день.

И с этими тенденциями, конечно, позднепутинское государство борется. Я просто убежден, что традиционная для Русской империи власть — это централизм. Конечно, в разные периоды этот централизм бывает разный. Бывает централизм плах и дыб, а бывает централизм цифровой экономики и искусственного интеллекта, который отслеживает все формы проведения общества и реагирует на них достаточно адекватно, просвещенно.

― Как вы относитесь к решению парламента Татарстана? Им не понравился закон, который предполагает ликвидацию должности президента Татарстана?

― Я должен сказать, такие последние всплески татарского суверенитета, когда Ельцин предложил регионам брать суверенитета сколько угодно, татары взяли больше…

― Там ведь, знаете, все-таки цитата не «сколько угодно», цитата, может быть, где-то жесткая: «сколько сможете проглотить». В этом есть какая-то горечь, и какая-то… «Подавитесь!» Нет?

― Вообще, Ельцин — это горький персонаж. Он всю жизнь только и делал, что давился. Он подавился коммунизмом, он подавился российской государственностью.

― Это как раз к этим республикам обращено — «сколько сможете проглотить».

― Он кинул им эти суверенитеты от отчаяния, потому что у него не было других форм удержаться у власти. Иначе бы его сожрали. Он сказал, что «я вам даю этот суверенитет, а вы берегите меня, храните меня как своего дарителя». То есть, по существу, это была, конечно, огромная подачка. И татары проглотили этот суверенитет больше, чем кто бы то ни было — больше, чем Урал, больше, чем Дальний Восток. Потому что был момент, когда, я знаю, татары хотели выбрать министра обороны у себя.

И Путин, он прекратил этот суверенитет. Сначала он внес это изменение в Конституцию, потом лишил экономических привилегий Татарстан. Он уравнял Татарстан с остальными регионами. Это нормально в унитарном, централистском государстве. Но то, что остался статус президента, — это последний ломоть суверенитета, который как старая вафля раскрошится и исчезнет. Но, тем не менее, татары, лишенные своих привилегий, которые они получили при Ельцине, они не оставляют идею своей суверенности.

И, мне кажется, что татары, размышляя и воспевая тот период своей истории, когда они были Золотой Ордой, они во многом преуспели. И в сегодняшнем контексте неявном, закрытом, мне кажется, что татары вправе говорить, что и они помимо русских являются государствообразующим народом. Потому что идея татарской Орды, она трогает сейчас многих русских, потому что Орда являлась той силой, которая сохранила русскую имперскость.

― Простите, что я прерываю вас, но у меня несколько вопросов возникло, которые требуют ваших уточнений. Во-первых, когда говорите татары о жителях Татарстана, вы же понимаете, что татары — это часть населения, большая часть, но не все. И привилегии, которые получали жители Казани, Набережных Челнов и у других городов Татарстана, — также получали их и русские. То есть люди получали более удобные налоговые варианты, оставляли налогов там больше и получали независимо от национальности.

― Это меркантильный аспект. Речь идет о национальной суверенности, о национальном самоопределении. И татарская мечта, татарская миссия, — она в Татарстане оказывается сильнее русской мечты. Поэтому татарская идея Золотой Орды, она вправе считать, что и татары являются государствообразующим народом в сегодняшней Российской Федерации.

― А они являются тоже государствообразующим народом?

― Мне кажется, да. Потому что повторю, Золотая Орда способствовала развитию Русского государства. И это Русское государство, русская государственность и золотоордынская государственность поменялись местами. Просто столица из Казани переместилась в Москву. Но сразу же после того, как она переместилась, вместе с этим перемещением в Россию хлынула татарская элита, касимовские дворяне.

― Касимовское ханство, оно раньше, чем Казань, было присоединено, и все-таки Казанское ханство скорее и сами татары говорят, что они сейчас называются татарами, но раньше их называли булгарами, это не какая-то гигантская империя.

― Национально мыслящие татары — не все татары мыслят себя национально, как и не все русские мыслят себя национально, национальное чувство многих русских тоже покинуло, к сожалению, — которые чувствуют себя национально и смотрят, как Владимир Владимирович, в глубину своей истории, они мыслят категориями Золотой Орды, а, может быть, даже какими-то более древними категориями Чингисхана и так далее. И они вправе, потому что это и историческая реальность. Более того, сегодняшние казанские татары, они детонируют своим миросознанием сибирских татар, и это сибирское татарское сознание сейчас таково, что, например, когда в Тобольске, месте, где произошла битва Ермака с Кучумом, решили поставить памятник Ермаку, татарская общественность была против, и этот памятник не поставили.

То есть мы имеем дело с реальным татарским самосознанием, у которого, может быть, сейчас изымается последняя формальное его проявление в виде статуса президента. Но идеологически, я думаю, что татары будут компенсированы пониманием того, что они, золотоордынцы, в том числе, как и Византия лежат сегодня в основе сегодняшней имперской государственности.

― То есть само это решение татарстанского парламента вы не приветствуете. Вам это кажется препятствием к созданию этого унитарного путинского государства?

― Я отношусь к этому абсолютно легкомысленно. Я считаю, что все это будет преодолено через некоторое время, и это должно найти компенсацию. Я думаю, государство найдет этому компенсацию и, может быть, именно в том, о чем я сейчас говорил.

«Империя — это симфония пространств, народов, верований»

― Я просто пытаюсь понять. Ведь все-таки в Конституции записано, что мы федеративное государство, что Россия — это Федерация. Путин обновлял Конституцию и это оставил. Зачем тогда называть кошку мышкой?

― Потому что на самом деле мышка является кошкой. Все, что вы считаете мышкой, это тоже является кошкой. И российская Конституция несет в себе архаику 93-го года. Одна из самых архаических форм, это параграф об отсутствии государственной идеологии. Принуждает Россию не иметь официальной идеологии.

― Государственной идеологии.

― Это бессмыслица, это абсурд. Потому что если нет идеологии, нет и государства. Идеология является цементирующей основой для жизни государства. И для такой имперской страны, как сегодняшняя Россия, идеология является огромной важностью. И в этом смысле я думаю, что по мере того, как Россия будет формулировать свою идеологию, — а она уже ее формулирует, потому что Победа стала элементом российской идеологии, — по мере этого будет меняться Конституция. Ведь мы же выросли, Россия выросла из той Конституции, которую она принимала в 93-м году. Отсюда и поправки.

― Может быть, кто-то считает, что не доросла, наоборот, как Советский Союз в свое время не дорос еще до сталинской. Она опережала время. Если возвращаться к унитарности, скажите, это союзное государство, оно должно своей целью видеть присоединение Беларуси к империи?

― Я думаю, что есть самые разные формы присоединения одной территории к другой. Я думаю, что присоединение, скажем, Канады к Америке — это есть форма очень изящного, изысканного присоединения одной территории к другой. Я думаю, что у Беларуси и России есть прекрасная возможность существовать как суверенные государства, при этом сближаясь настолько, что они составляют некую удивительную цветущую общность.

Мне кажется, что Россия сама по себе заинтересована, чтобы рядом с Россией была такая удивительная, уникальная, восхитительная славянская страна, являющаяся буфером между славянскими народами, поссорившимся в последнее время ужасно, буфером между Россией, Украиной, Польшей и самой Беларусью. Я не думаю, что Россия заинтересована в том, чтобы сглотнуть Беларусь. Это было бы очень вредно и для России и для Беларуси.

― Почему вредно?

― Потому что это такой примитивный ход, абсолютно имперский аншлюс, и белорусы, в том числе, русская часть не готова…

― Удивительно, что вы используете слово «имперский» в отрицательной коннотации.

― Нет, я встаю на точку зрения белорусской оппозиции и говорю, что для них имперская категория является невозможной. Причем, будучи империалистом, я же не являюсь сторонником грубой метрополии и периферийных колоний. Империя — это ведь категория, неверно понятая. Империя — это симфония пространств, народов, верований. Это особый восхитительный мир, который позволяет существовать под единым имперским куполом множеству самых разных культур, верований и направлений…

Беседовал Максим Курников

«Эхо Москвы», 26.10.2021