«У российского искусства есть, как у кошки, свои консервные банки, которые привязаны к ее хвосту»

Дмитрий Окружнов и Мария Шарова буквально вырывают зрителя из комфортного контекста, чтобы через свои работы узнать, а не застряли ли мы в матрице?

«Люди бегут не от настоящего, а от реальности»

— Дмитрий, Мария, когда смотришь на ваши полотна, складывается впечатление, будто застрял в текстурах, не успел сконцентрироваться, прогрузить реальность. И это пугает. На ваш взгляд, действительность — это мир в духе «Матрицы» братьев Вачовски?

— Корректней было бы сказать «сестер Вачовски». Фильм «Матрица» — культовый. Он появился не случайно. В нем отражены все тенденции и рассуждения о реальности и неумолимо надвигающейся диджитализации и виртуальности. Не зря произведение входит в список культурного достояния кино. Вачовски вдохновлялись философскими размышлениями Бодрийяра о несостоятельности реальности, о ее подмене симулякрами. Фильм вышел в 1999 году, нам тогда было 15 и 12 лет. Сильное впечатление для нашего поколения, но мы не следуем слепо этой линии. Скорее мы хотим показать, что мир сложный, скомбинированный из множества слоев и пространств. В нем много всего того, что мы не можем полностью осознать и проанализировать, но ощутить на каком-то внутреннем уровне можем.

— В серии Present in the Past вы рассуждаете о том, что есть настоящее. Почему, на ваш взгляд, люди бегут от него и пытаются залатать душевную пустоту псевдоэмоциями из интернета?

— Люди бегут не от настоящего, а от реальности. На самом деле, сложный вопрос: «Что есть настоящее?» Существует очень много рассуждений по поводу времени: прошлое, настоящее и будущее, относительность времени, его линейность или нелинейность, цикличность или уникальность каждого момента.

Вот возьмем секунду, что сейчас. Раз, и она уже в прошлом и была секунду назад. Уже 5 секунд назад. А относительно чего мы сделали такой вывод? Относительно данной секунды. Так и она уже в прошлом. Можно ли поймать настоящее? Наверное, нет. Именно поэтому мы сделали данный проект, где настоящее моментально становится историей, прошлым. Особенно хорошо подобное видно в сети. Среди фотографий сложно разделить, где прошлое, а где настоящее. Все смешивается. А люди пытаются убежать от реальности, что их окружает. От проблем. Можно же сделать свой мир, где не будет ни этой реальности, которая нас чем-то не устраивает, ни проблем, и законы в нем окажутся такими, как нам хочется. Каждый может это сделать. Благо наш мозг и его расширитель — виртуальное пространство — вполне с этим справляются. В XXI веке человек имеет уникальную возможность генерировать образы и миры так, как ему хочется.

— Вы много думаете о глобализации, современности, влиянии современных технологий на жизнь. Думаете, это путь к созиданию или разрушению?

— Все очень индивидуально. Каждый находит в этом свое. Для кого-то интернет и новые технологии — это возможность преодолеть границы собственных возможностей, расширить кругозор и апгрейдить себя. Это как внешний жесткий диск, где есть много данных, которые хранятся до поры до времени, а потом, в нужный момент, используются для достижения поставленных целей. А кто-то увидит в этом способ отстраниться от любой рефлексии и погрузиться в состояние «овоща» на диване, за которого будут и думать и действовать. Дело ведь не в технологиях, а в том, как ты ими пользуешься. И можно ли разделить процессы созидания и разрушения? Даже наш мир появился в результате большого взрыва. Ведь в мире существует все и сразу. Оно все составляет нашу реальность.

— Насколько вы сами погружены в информационную повестку?

— Интереснее не погружаться в информационную повестку, а наблюдать ее как-то со стороны, анализировать, смотреть с разных углов зрения.

«Мы выставляемся в основном в Москве. Все наши профессиональные контакты тоже в столице»

«На лужи кладут двери и доски с помойки, чтобы была возможность идти не по грязи, а по островкам «цивилизации»

— Вы давно работаете вместе, как художественный дуэт. Когда и почему возникла идея объединиться?

— Мы очень давно знаем друг друга. У нас схожее образование, мы учились вместе. Постоянное общение в мастерской, диалог, желание помочь, как-то улучшить работу. В какой-то момент мы пришли к вопросу: «А как мы будем делить работы, что у нас в мастерской? Где чья?» Ответ оказался прост: «Никак!» Зачем делить, если это совместное творчество? Вот и решили объединить аккаунт в «Фейсбуке» и работать как дуэт. Произошло это в 2012 году. А в 2013-м сделали нашу первую персональную выставку в галерее «Триумф».

— Как у вас строится рабочий процесс? Кто отвечает за идею, воплощение, концепцию?

— Это всегда диалог! Диалог дает возможность критично подходить к любой идее, обсуждать и шлифовать ее. В такой ситуации есть огромный плюс: ты всегда имеешь «взгляд со стороны». Он более критичный.

— Творческие дуэты или, например, музыкальные группы нередко распадаются из-за конфликтов или поменявшегося мировоззрения. У вас бывают несогласия в дуэте?

— Иногда мы спорим, а как без этого. Это и есть процесс.

— Как с этим справляетесь? Чье слово последнее?

— Вопрос состоит только в том, кто убедительнее в своей доказательной базе на данный момент. Диалог и постоянные разговоры дают возможность найти не то чтобы компромисс, но какое-то мудрое решение. Да и в споре всегда выигрывает побежденный, ибо приобретает новую мудрость, как говорил Эпикур.

— Вы ведь не только творческий союз, но и семейный. Это скорее плюс или минус?

— Мы верим, что это плюс. 24 часа в сутки постоянного процесса. Все подчинено общему делу.

— Придерживаетесь ли вы иерархии в искусстве и личной жизни?

— Нет. Только взаимное уважение и диалог.

— Сейчас вы живете в Кинешме. Почему решили вернуться туда? В Москве ведь центр не только современного искусства, но и жизни в целом.

— Мы выставляемся в основном в Москве. Все наши профессиональные контакты тоже в столице. Там есть небольшая мастерская. Но в Кинешме у нас имеется возможность снимать большое помещение в бывшем доме культуры, где мы можем делать крупные проекты. Это здание историческое, построенное в 1929 году в конструктивистском стиле. Мы находимся внутри тела, которое распадается прямо у нас перед глазами. Это дает новую оптику и форму для восприятия реальности.

— Действительно ли город загнивает?

— Он не загнивает. Он рассыпается, разваливается на части. Даже те небольшие потуги улучшить жизнь смотрятся странно. Дороги латают заплатками из асфальта, дома красят фрагментарно, просто закрашивая ненужное. На лужи кладут двери и доски с помойки, чтобы была возможность идти не по грязи, а по островкам «цивилизации». И все в таком духе. Но эти мелочи так вдохновляют. Они дают огромную возможность для размышления.

— Что можно сделать для спасения небольших городов России, чтобы люди перестали бежать в столицу?

— Надо их развивать. Нужна работа на месте. И ликбез по базовым основам жизни. В том числе в культуре и искусстве. Ведь это огромный пласт всего интересного. Такие знания дадут возможность рефлексии и разовьют хороший вкус. В том числе и вкус к жизни. Дадут желание человеку жить, а не выживать. Он начнет стремиться к чему-то большему и прекрасному и при этом менять мир вокруг себя, в том числе и город, в котором живет.

«Для нас и абстрактный экспрессионизм — классика, и авангард»

«Мы смотрим на мир и видим фрагменты и слои»

— У вас два образования: Суриковский институт и Школа современного искусства «Свободные мастерские» при ММСИ. Какое в большей степени раскрыло ваш художественный потенциал?

— Оба. Одно дало базу ремесленную, другое — теоретическую. Это две стороны одной медали.

— Еще в относительно недавнем прошлом образование в МГАХИ считалось единственным и эталонным. Сейчас же российское современное искусство идет совершенно другой дорогой. Суриковское безнадежно устарело?

— Устарело, как и любой другой государственный вуз. Надо менять всю систему преподавания. Осовременивать ее.

— Классическое искусство может быть модным?

— А что подразумевается под классическим искусством? Для нас и абстрактный экспрессионизм — классика, и авангард. Если мы говорим о традиции реалистической живописи и ее релевантности современности, то тут нужно обращать внимание на контекст, ее встроенность в мировое искусство и концептуальное осмысление современности, а не простое бездумное копирование реальности.

— Нужно ли разбираться в тенденциях современного искусства, чтобы понимать ваши картины?

— Нет. Достаточно быть открытым к новому. Чувствовать и переживать, испытывать эмоции и иметь возможность минимального осмысления окружающей реальности. Если произведение искусства не оставляет тебя равнодушным — это уже хорошо. Значит, оно срезонировало с тобой и вызвало какую-то эмоцию. Мы всегда стараемся работать с разными уровнями в своих работах, чтобы любой зритель мог найти для себя что-то.

— Расскажите, как пришли к своей уникальной технике живописи.

— Вы знаете, нам нравится наблюдать за распадом и наслаиванием формы и пространства. Наша мастерская в полуразрушенном ДК и современное состояние постинтернета формирует нашу оптику взгляда. Мы смотрим на мир и видим фрагменты и слои. И в живописи мы стараемся добиться этого же ощущения. Краска дает возможность использовать разные слои, поверхности и текстуры: от гладких больших кусков до фактурных клякс и точек. Слои изображения погружают зрителя в фрагментированный мир, в котором нет дна.

«Мы изначально выбрали для себя путь подобия изоляции в мастерской. Для нас самое лучшее и продуктивное время — когда ты полностью погрузился в свои мысли и ничто не отвлекает тебя от работы»

«Работаем вдвоем, и нам важно знать, к чему мы должны прийти. Иначе будет полный неуправляемый хаос»

— Кто из творцов (не обязательно художников) повлиял на ваше мировоззрение?

— Тут, наверное, стоит разделить на художников, которые повлияли на становление и развитие, и художников, с которыми мы сейчас находимся в диалоге. Еще учась в Суриковском институте, мы открыли для себя американский абстрактный экспрессионизм (в академическом институте послевоенное искусство Европы и Америки не преподавалось, потому приходилось заниматься самообразованием). Огромные форматы, которые стремятся поглотить зрителя, вовлечь его в свое пространство, жесты и формы, — это восхищает и завораживает. Может, поэтому мы любим большие форматы. Новая лейпцигская школа во главе с Нео Раухом как новое прочтение фигуративной живописи и возвращение ее в современное искусство.

Если говорить не о художниках, то как раз фильм «Матрица» дал возможность задуматься о нашей реальности, фильмы Тарковского, как возможность погрузиться в происходящее и наполнить каждый фрагмент своей жизнью и символизмом, и книги Пелевина. А есть ряд художников: Сара Сзе, Ли Сонгсонг, Ансельм Кифер, Сесили Браун, Даниэль Питин, Маттиас Вайшер, Давид Шнель, Даниель Рихтер, Адриан Гени, Джулия Мерету и еще некоторые, работающие с живописью и темами разрушения реальности и совмещения ее с виртуальностью, с которыми мы в постоянном диалоге. Если рассматривать русский контекст, то это Кандинский, Филонов, Кабаков и Булатов.

— Сколько времени уходит от и до на одну работу?

— Мы сначала обсуждаем тему или направление, над которым будем работать. Очерчиваем проблему. Потом долго делаем эскизы. Постоянно меняем их, пока они не начнут резонировать с нашим ощущением от темы, которая нас волнует. Мы стараемся уйти от банальной иллюстрации, всегда хочется найти метафору. Перед началом работы на холсте у нас всегда есть эскиз, которому следуем. Работаем вдвоем, и нам важно знать, к чему мы должны прийти. Иначе будет полный неуправляемый хаос. Сам процесс создания работы занимает чуть больше месяца.

— Как оцениваете состояние современного искусства в России?

— У нас в России есть интересные, талантливые художники, и качество их искусства ничем не уступает европейскому или американскому. Но они не встроены в систему. От этого и недооценены. Но, с другой стороны, много художников работает без контекста и диалога со всей мировой историей искусств. Здесь нужна какая-то середина. Не потерять свою внутреннюю идентичность, но и не отставать от общемирового развития. А также у российского искусства есть, как у кошки, свои консервные банки, которые привязаны к ее хвосту. И скинуть их не можешь, и они гремят и мешают двигаться вперед. Мы имеем в виду советское наследие пропагандистского искусства.

— Как на вас повлияла пандемия?

— Мы изначально выбрали для себя путь подобия изоляции в мастерской. Для нас самое лучшее и продуктивное время — когда ты полностью погрузился в свои мысли и ничто не отвлекает тебя от работы. Жаль только, что пандемия отразилась на производстве культурных мероприятий и ограничила возможность свободно передвигаться по миру без страхов и рисков. Но во всем надо искать и хорошие стороны. Во время пандемии и изоляции люди как никогда захотели общения. Да и много интересных проектов стало появляться в сети интернет.

— Отразилось ли это время на мировоззрении, тематике работ?

— У нас был очень интересный опыт. 3 марта 2020 года мы открыли выставку в галерее XL про пустые квартиры, погружение людей в интернет, ментальное их отсутствие в реальном мире. И случился локдаун. Все опустело, и люди были вынуждены сидеть дома. Единственным окном в реальность оказался интернет. Он заменил нам всем весь остальной мир, кроме собственных квартир. Наши картины вдруг стали описанием конкретного состояния. Это было так созвучно со временем.