«Семья уехала из Москвы, на даче они соорудили чучело коронавируса и каждое утро подливали ему молоко»

Никита Петров: «Каким бы ни был канал коммуникации, люди проговаривают свои страхи и какие-то сложные ситуации, связанные с этими страхами. Потому база для изучения коронавирусных слухов, собственно, была» Фото предоставлено Никитой Петровым

«Я услышала это от знакомого, который точно знает»

— Никита Викторович, коронавирус стал триггером для народного творчества, что наверняка пополнило вашу базу текстов. Как вы исследуете этот огромный ком историй и легенд, который вырос сразу, как только угроза пандемии стала реальной?

— Да, совершенно верно. Группа «Мониторинг актуального фольклора» в лаборатории теоретической фольклористики РАНХиГС, которой я заведую, давно и продуктивно исследует разные реакции на актуальные события, слухи, мемы, городские легенды. Коронавирус не стал исключением. Надо понимать, что анализ тем, связанных с городскими легендами и подобными текстами, — это давняя история. Если вы помните, несколько лет назад была на слуху игра под названием «Синий кит», в которую вовлечены подростки. Финальная цель игровых действий — совершение самоубийства. Родители были в панике, не отпускали детей в школы, школьные учителя проводили классные часы, и те дети, которые не знали ничего об этом, узнали.

Никита Петров: «Альметьевск – это буквально дно древнего моря»

Мой сын, когда ему было 10 лет, пришел, заперся в комнате, создал фейковый аккаунт, заявил в статусе: «Школа — говно», загрузил несколько песен суицидального характера и написал: «Я порезал себе вены». Я человек, занимающийся городскими легендами напрямую, но, когда это увидел, моральная паника охватила и меня. Такая штука практически никому неподвластна. Если вас охватывает moral panic, знайте, вами завладевают эмоции и вы чаще всего теряете способность адекватно мыслить. В таком случае, помимо классных часов, рассказов знакомых, устных распоряжений администрации учебных учреждений, родителям и ученикам раздавали и письменные предупреждения, а руководителям школ приходили циркуляры. Одно из таких предупреждений называлось «Рекомендации по защите детей от преступных посягательств в сети интернет». Именно так распространяется моральная паника: через родительские чаты в WhatsАpp, циркуляры, письма официальных лиц, которые тоже родители и которые действительно боятся за собственных детей и детей своих знакомых.

Как выяснилось, что это городская легенда? Мои коллеги внедрились в эти самые группы смерти во «ВКонтакте» и выяснили, что «агентами влияния» являлись не страшные, чужие и злые взрослые, а более старшие школьники 8–9-х классов. Они устанавливали таким образом контроль над младшими. Доведения до самоубийства, по всей видимости, не было, но статистике удобно привязывать какие-то данные именно к этой игре, потому что в таком случае снимается ответственность с себя и накладывается на чужих, страшных влиятельных агентов. Получился очень подробный отчет об исследовании, называется «„Группы смерти“: от игры к моральной панике».

Самые известные — это легенды советского времени. Например, раньше на улицах стояли автоматы с газированной водой, и был слух о том, что из них нельзя пить, потому что ночью на специальном автобусе развозят туберкулезников по Москве и они по очереди пьют из стакана в автомате. Попьешь — заболеешь туберкулезом. Вредоносные деяния в таких легендах приписываются чужим, которые хотят заразить людей намеренно или ненамеренно. Рассказывали такие истории до эпохи интернета, что называется, «из уст в уста». Сейчас подобные вещи распространяются по большей части в рассылках, но и устные формы мы тоже фиксируем.

Важно другое. Каким бы ни был канал коммуникации, люди проговаривают свои страхи и какие-то сложные ситуации, связанные с этими страхами. Потому база для изучения «коронавирусных» слухов, собственно, была. Нет ничего сложного: зная модели, по которым выстроены такие тексты, можно изучать механизмы распространения и моральную панику, понимать, как это работает. Когда начались пандемические нарративы, они содержали предупреждения: «Нельзя пить пиво „Корона“, потому что название содержит часть имени нового вируса — „коронавирус“». Другая история о том, что некий китаец съел летучую мышь и это повлекло распространение инфекции, — по сути, нарратив об опасности, он предупреждает. Эти и похожие рассказы начинают распространяться в больших количествах с марта прошлого года.

— Разве история с летучей мышью — легенда?

— О том, что ее съел китаец, а после этого заразился «короной», и поэтому китайская еда опасна для здоровья? В таком виде — да. Здесь нужно понимать, что за зверь такой — городская легенда. Тексты такого типа лучше всего описывать как поучительные или моралистические истории, передаваемые теми, кто верит (или утверждает), что что-то случилось с людьми, которых рассказчики или передатчики знают лично. Городские легенды разворачиваются на фоне современности. Истории происходят в торговых центрах и студенческих общежитиях, в них — о террористах, СПИДе, маньяках и так далее. Хотя некоторые из этих сюжетов насчитывают столетие или более, их подробности постоянно обновляются, чтобы они соответствовали времени. Хороший пример того, как меняется текст, — изменение деталей: лошадь и карета былых времен становятся «жигулями» советского времени или «бэхой» 2000-х. Легенды, которые мы рассказываем, отражают текущие социальные проблемы и опасения, а также подтверждают правильность наших взглядов. Именно через такие истории мы пытаемся разобраться в нашем мире, который временами может казаться сложным и опасным.

В качестве поучительных рассказов городские легенды предостерегают нас от рискованного поведения. Другие легенды подтверждают нашу веру в то, что это большой и плохой мир, кишащий сумасшедшими убийцами, наркоманами, недобросовестными компаниями, готовыми заработать любой ценой. А то, что штамм вируса может передаваться от летучих мышей к людям, — это не легенда, а реальный факт.

Именно с такими текстами мы и работаем — это может быть неоформленный слух или развернутый недостоверный нарратив. Потому часто недостоверные истории о коронавирусе называют фейками, их появляется множество. Я одно время входил в группу, которая занимается мониторингом последствий, связанных с COVID-19. Мы вместе с социологами, психологами, экономистами анализировали фейки, писали аналитические записки, давали рекомендации (они потом появились в СМИ, на экранах в метро) в виде карточек, например «как распознавать фейковую новость». Это обычно не очень сложно, так как у фейка понятная структура — много знаков восклицания, вопросов, странная стилистика и орфография, призывы к действию и установка на достоверность («я услышал это от знакомого знакомого, который точно знает»). И одновременно мы классифицировали подобного рода нарративы и старались понять, как устроена российская инфодемия. Зная тексты, структуры, мы довольно легко можем предугадать и додумать, даже спрогнозировать распространение той или иной моральной паники в зависимости от какого-то события.

«Вирус распространяется «среди тел», а городские легенды и слухи — в информационном поле» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Чужие и страшные агенты влияния специальным образом «подсадили» нам коронавирус»

— Какие городские слухи были ключевыми?

— Помните, в какой-то момент все скупали гречку, тушенку и туалетную бумагу? Тогда появлялись тексты о том, как понять, коронавирус ли у тебя и как им не заразиться: заболевание принимали за грипп («это всего лишь грипп»), проводили дыхательный тест на ковид, пытались лечиться народными средствами, думали, что переболели осенью прошлого года. Это весенние и летние тексты. В некоторых таких историях работает следующая модель: есть некоторый инсайдер, он как бы свой, но находящийся в чужой стране, который обладает профессиональным опытом и знанием и советует, каким образом распознать коронавирус либо как от него избавиться. Самый популярный текст тех месяцев — о Юрии Климове. Некий врач из Ухани, город чужой, но наш человек в той стране, который инсайдерски советует, например, пить побольше горячей воды, «идти под солнцем», «стараться не пить лед», чтобы не заразиться. Там целая инструкция. Ее сначала с тайваньского или китайского перевели на английский, а потом на русский, и даже ляпы автоматического перевода видны. Такой текст создает очень простой эффект. Когда вы прочитали его, то вроде бы уверились, что от заболевания можно относительно легко отделаться или не заразиться. То есть вы вроде бы успокоились, дальше снизили бдительность (маски, перчатки не надеваете, но пьете горячую воду) и можете заразиться. Именно поэтому такие нарративы самые опасные. Фейки о «народном лечении» COVID-19 очень хорошо разобраны в статье моей коллеги Марии Гавриловой.

Другие истории этого периода построены на непонимании того, что такое коронавирус, и попытках это выяснить. Это истории об этиологии вируса: откуда он к нам пришел. Тут, конечно же, расцветают пышным цветом конспирологические модели, например такие: «Чужие и страшные агенты влияния специальным образом „подсадили“ нам коронавирус, чтобы уничтожить бо́льшую часть населения Земли». Многие, я думаю, слышали о «золотом миллионе», который останется после того, как эпидемия закончится.

Сюжет городской легенды, который мне очень нравится и который появился в России чуть позже, — это 5G и коронавирус. По нему можно проследить весь путь нарратива — от появления слуха до его кристаллизации в форме легенды. Сначала возникла история, которая объединяет 5G и мертвых птиц в Голландии, массовые выбросы животных на берег моря рядом с теми местами, где установлены вышки, хотя эта связь не доказана. Далее вышки 5G ставят в Ухани, это совпало с моментом «коронавирусной» паники. Следом развивается история о радиоволнах, которые ослабляют иммунитет, потому людям, живущим рядом с вышками, проще заразиться COVID-19 и другими болезнями.

Этот текст сначала распространяется в Европе на итальянском, французском языках, дальше попадает в англоязычную среду. Удивительным образом его используют в Африке проповедники: для повышения просмотров в интернете, чтобы добрать символического авторитета. Так текст попадает в блоги конспирологов. Те подтягивают в историю про 5G актуальную повестку — коронавирус, Ухань, мировое правительство. А дальше это цитируют ведущие с большой аудиторией. От первых упоминаний подобной связи 5G и COVID-19 до появления городской легенды проходит не так много времени, несколько месяцев. Видите, как быстро распространяется такой текст? Так же быстро, как и вирус.

Только вирус распространяется «среди тел», а городские легенды и слухи — в информационном поле. Дальше это приводит к погрому вышек 5G в Ливерпуле, Манчестере, а потом люди протестуют против нового формата связи в России. По пути текст обрастает кучей разных подробностей. Например, о том, что в городах вводится локдаун, чтобы Билл Гейтс тайно установил вышки 5G. Или рассказывается, что масоны уже давно подписали указ о вышках либо рептилоиды пытаются таким образом установить контроль над населением.

Еще одна группа текстов — переделки стихотворений и фальсификаты. С 21 марта появляется стихотворение Пушкина, которое он как будто бы написал во время Болдинской осени, когда сидел на холерном карантине. «Позвольте, жители страны, / В часы душевного мученья / Поздравить вас из заточенья / С великим праздником весны…» Люди радостно делятся данным стихотворением и замечают: «Даже Пушкин на карантине сидел, а потом все стало хорошо». Это апелляция к авторитету, к фигуре, которую все знают. Пушкина даже вызывают во время Святок. Александр Сергеевич попал и в идиоматические выражения: «А кто знает? Пушкин знает!» Это фигура символического авторитета. Если он нормально пережил карантин, то и мы сможем. Само стихотворение датировано 1827 годом, а Болдинский карантин был в 1830-м, ну и таких стихов у Пушкина нет. Хотя это фейк, но безвредный, направленный на стабилизацию эмоционального состояния читающего и сопричастность к опыту великого поэта.

Еще одна группа — фабрикаты официальных писем от властных инстанций либо фейковые распоряжения. Одним из таких был псевдоприказ от 18 марта от имени министра обороны о том, что в Москве вводится комендантский час. Автором, скорее всего, стал человек, плохо знакомый с реальным канцелярским стилем приказов. Но люди такие тексты репостят и посылают друг другу, чтобы предупредить о том, что будет происходить в ближайшее время, а в основе их лежит очень простая идея: нет информации из достоверных источников о том, как себя вести и что делать в момент сложной эпидемиологической ситуации. В период этой безвременности, с марта по август, в целом моральная паника то вспыхивает, то затухает. Обстановка максимально нестабильная, и в таком котле островками спокойствия оказываются чатики низовой солидаризации, в которых рассылаются подобные тексты. Когда вы получаете сообщение: «Закройте окна, потому что вертолеты с воздуха будут распылять дезинфицирующую жидкость», это не значит, что человек хочет вас убедить в том, что это опасно. Посыл здесь скорее такой: «Официальных сообщений нет, какой-то вирус бродит, и я предупрежу знакомых и знакомых своих знакомых, чтобы они находились в безопасности». Это попытка собрать низовое комьюнити. С другой стороны, тексты легенд о коронавирусе могут распространять и специально, чтобы повысить свою популярность, как этим пользуются конспирологи и нигерийские проповедники.

— Был характерный для жителей России сценарий поведения?

— Русский след всего этого, даже постсоветский, — наши способы укрепления здоровья для борьбы с коронавирусом: от чеснока до имбиря. Подробно прописываются разные рецепты, потому что голь на выдумки хитра, а в момент тотального дефицита мы лечились тем, что было под рукой. Это память об отсутствии нормальной медпомощи и лекарств, с одной стороны, а с другой — отсылка к авторитету прошлого (еще дедушка лечился водкой от свиного или от птичьего гриппа). Наш человек скупает имбирь, чеснок (понятно, что это повышается в цене) и тем самым пытается помочь самому себе, не зная на первых порах, что предлагают медики. Псевдомедицинские советы, я бы сказал, располагались на первом месте почти всегда, затем страх опасности, технократические фобии в какие-то моменты начинают возрастать, ну и в целом какие-то предупреждения о том, когда же у нас введут локдаун.

«Суть в том, что если у нас есть базовый продукт, который «вшит» в культурный код группы, то в моменты кризиса мы начнем запасаться именно им» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Коронавирус, не забирай нас»

— Может, это обратная реакция на однобокость пропаганды: вот у них там зараженные на полу в больницах лежат, а у нас даже статистика красивая?

— Тут, наверное, не сама пропаганда, это было бы слишком общо, а базовое недоверие к властным институтам: от вашего начальника, который наверняка что-то скрывает, до МЧС, которое, вероятно, замалчивает какие-то сведения. Можно примерно реконструировать такую логику: «А вдруг правительство решает свои проблемы: там у них масочные заводики работают, и они должны выпускать маски, чтобы люди их покупали, и потому введен масочный режим?» Базовое недоверие к властным институтам — основная причина массового распространения подобного рода фейков.

Еще один момент — это закон о фейках, когда за распространение недостоверной информации люди привлекаются к административной и уголовной ответственности. Гораздо логичнее было бы привлекать за распространение псевдомедицинских советов, а в итоге людей наказывают за строчки или высказывания о том, что властные структуры виноваты в чем-то или скрывают что-то. Именно такие тексты отслеживаются, оказываются базовыми для того, чтобы привлекать людей к административной или уголовной ответственности. Это сложная штука. Вас могут закрыть за пост, где вы говорите, что не хватает койко-мест в вологодской больнице и пациенты лежат на полу (даже если вы видели картинки). Но не закроют, когда вы станете в популярных телепередачах, даже если бы вы были Геннадием Онищенко, говорить, что достаточно чаще есть чеснок и имбирь, чтобы не заразиться коронавирусом.

Это парадоксальная ситуация. Получается, правительство, как обиженный ребенок, который правда делает все, что может, и очень много, но ему все равно никто не верит, рассуждает: «Раз так, назло бабушке отморожу себе уши, а заодно обижу всех вас». Всегда было интересно, почему так происходит. Видимо, это цепная реакция. Нет какого-то единого центра, из которого исходят базовые решения, формирующие правила поведения по данному конкретному поводу. Есть, видимо, разнарядки о том, что по фейковому закону нужно заводить какое-то количество дел, а дальше: «Ага, вот он лайкнул, он виноват», и начинается.

— Интересно, что фобии в период пандемии сплотили земной шар и у всех по инерции начались параллельные проблемы. Например, насмотревшись, как в Европе сметают с полок туалетную бумагу, в России тоже бросились в магазины, хотя никакого кризиса этого продукта здесь не предвиделось.

— Это можно рассмотреть через парадокс Гиффена (Роберт Гиффен, британский экономист, — прим ред.): при повышении цен на определенные виды товара (в основном товары первой необходимости) их потребление увеличивается за счет экономии на других товарах. Например, в Ирландии базовый продукт — картошка. И когда ее становится мало, то цены на нее сильно растут. Несмотря на то что она стоит дорого, люди все равно стремятся найти картошку и скупают ее за большие деньги. Суть в том, что если у нас есть базовый продукт, который «вшит» в культурный код группы, то в моменты кризиса мы начнем запасаться именно им. Так было в 2005 году, когда на витке очередного кризиса в какой-то газете появилась информация о том, что скоро гречка и соль подорожают. Похожие истории случились в 2015-м, когда евро и доллар резко стали расти вверх и люди побежали в магазины бытовой техники и стали покупать по два холодильника и по два телевизора. Логика понятна: про запас, а то потом не будет. Техника, гречка в советское и постсоветское время были дефицитом, а когда соль пропадет, вообще чуть не соляные бунты в глубинной памяти всплывают.

И, наконец, туалетная бумага. Про туалетный юмор можно долго рассуждать, проще сказать, что это какие-то базовые вещи, которые дают спокойствие. «Есть гречка, туалетная бумага, значит, прорвемся и выживем». Наш собственный бункер, маленький, но довольно симпатичный, забитый туалетный бумагой, позволяет нам обрести эмоциональный покой.

— Источник для ваших исследований в основном интернет?

— Базовый — да. Нам присылают люди со всех концов России скрины сообщений из чатиков, мы ищем эти штуки в социальных сетях. Потому очень хорошо понимаем региональный уровень и не очень — международный. Там в основном ориентируемся на научные статьи коллег. С другой стороны, у нас есть ссылка на форму, где каждый желающий может помочь исследованию и прислать свои тексты, которые он видел, слышал, читал, фотографировал в своем регионе. Помимо этого, там, где мы бываем, фиксируем все тексты и практики, связанные с пандемией.

Например, я часто отправляюсь в деревни по роду своей деятельности, фиксирую детские игры, разговоры, надписи на гаражах, домах, заборах про коронавирус. Там вообще любопытно. Иногда эта история переходит в ранг «одомашнивания». То есть COVID-19 — это не что-то злое и страшное, но его нужно как-то приручить. И тогда дети начинают играть не в «сифу» или «зомби», а в «коронавирус». Правила очень простые: кто-то «становится» «коронавирусным», бегает, ляпает всех остальных и «заражает». Вроде как страшненько, но, с другой стороны, вирус оказывается как бы своим. Можно «заразиться», а можно снова бегать и «заражать» других, и как бы ничего плохого не произойдет. А иногда это происходит на уровне, который некоторые могут посчитать психическим отклонением, хотя совершенно не так. Например, одна семья уехала из Москвы, и на даче они соорудили чучело коронавируса, каждое утро подливали ему молоко и просили: «Коронавирус, пожалуйста, будь помягче, не забирай нас». Грамотный психиатр скажет, что это некий механизм эмоциональный, который позволяет подобное зло свести, «одомашнить». Это просто практика.

«Раньше идея надеть маску вызывала отторжение, а прошло месяца четыре, и это стало привычным» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Что значит «просто ремонт»? Мне надо с защитой от COVID-19!»

— Да, коронавирус стал таким катализатором народного творчества.

— Это время развития разных практик: рациональных, эмоциональных, магических, можно сказать, панических и прочих. Такие тексты выполняют одну функцию — найти какую-то опору в этом сложном нестабильном мире и попытаться объяснить себе, что вообще происходит.

— И реклама подстроилась, чуть ли не все товары теперь через призму пандемии продают.

— Я видел «ремонт с защитой от COVID-19». Это такая коммерциализация ситуации, когда люди встраиваются в дискурс и используют его, чтобы оказаться в тренде. Ремонт с защитой от коронавируса означает две вещи: либо строители переболели ковидом, либо они работают в масках. Тем не менее семантика защиты от страшной болезни работает. И это совершенно понятно: изменился мир вокруг нас. Раньше идея надеть маску вызывала отторжение, а прошло месяца четыре, и это стало привычным. Должны были пройти разные этапы, сначала жесткое наказание, какие-то штрафы, и вот, пожалуйста — вы носите маску, которую купили в Санкт-Петербурге, в прекрасном магазине «Брошечная имени Билла Трейлора»: там разные интересные картинки на масках. Удивительно, если кто-то не будет использовать дискурс COVID-19, чтобы не вписаться в то, что уже существует в виде практик.

Происходит еще один процесс: музеификация. Есть такая теория, которая называется social life of things — социальная жизнь вещей. Очки нужны, чтобы лучше видеть. Если вы их потеряли, они обретут новый статус и станут «потерей». Нашли их археологи через 100 лет — будет «артефакт», поместили в музей — «музейный экспонат». С масками случится через какое-то время то же самое. Из вещи первой необходимости они становятся аксессуаром, дальше — музейным объектом. Есть музеи, которые уже коллекционируют разные типы масок. Они попадают в рекламные ролики, становятся объектом постиронии. Появляется фильм про Бората, который носит маску на причинном месте, тем самым функцию средства защиты еще более смещают в другую сторону. Если вы не используете риторику COVID-19, вы не в курсе того, что происходит, и приехали как будто из глуши. «Что значит „просто ремонт“? Мне надо с защитой от COVID-19!»

В рамках такой экономической апроприации коронавируса апелляция к эпидемии и к взаимопомощи во время локдауна сыграла значительную роль, ведь и правда многие мелкие предприятия, кафешки выжили только благодаря вот такой рекламе.

— Еще вся эта история развития пандемии очень напоминала сценарий из антиутопии. У каждого своя, конечно, картинка. Я сравнивала происходящее с романом «Слепота» Жозе Сарамаго, где слепота разносилась по городу как вирус.

— Вы сейчас говорите о так называемых панических свидетельствах, когда, например, в интернете распространяют фотографии с мертвецами, которых грузят в грузовики, хотя не известно ни место, ни время создания снимка. Именно эти свидетельства больше всего придают ситуации эмоциональный окрас и вгоняют в моральную панику. И мозг угодливо подсовывает картинки, некоторые паттерны поведения, которые мы усвоили из массовой культуры, в частности, из фильмов про заражения, эпидемии, зомби-апокалипсис и так далее. Это закрепляется на какое-то время и становится привычным. А потом, когда вы выходите на улицу после локдауна и рядышком с вами кто-то чихает, вы так реагируете, будто вас сейчас укусят.

— Не станет ли эта закрытость, когда все скрылись под «забралами» масок, привычкой?

— Когда спрашивают экспертов по поводу прогнозов, сильно зависит, на какой позиции стоит эксперт. Некоторые начнут говорить, что люди уже привыкли находиться в одиночестве, что уклад хикикомори (отказ от социальной жизни у японцев) станет более глобальным, «дистант» —  всеобщим. Другие — наоборот: что все будет, как прежде, а люди захотят традиционных форм коммуникации. Я стараюсь в последнее время отказываться от Zoom-встреч и видеться лично, потому что сильно устаю от общения онлайн. Не вижу эмоциональных реакций, движения тел, мне это не нравится. Мне кажется, что, когда станет все спокойно, должен произойти резкий откат к традиционным формам встреч. Но технический потенциал, который был накоплен, потенциал технических новинок, «дистанта» позволит через какое-то время после такого отката этим воспользоваться. Главное, чтобы подобное не стало объектом манипуляций. Например, если нужно, чтобы вы не выходили из дома, вам скажут, чтобы вы сдавали экзамены дома. Это, наверное, самое неприятное, что может произойти.