Дарья Гайнуллина: «То, что делает Славутский, – это прям зашкварно»

Дарья Гайнуллина: «Это сейчас Казань расцвела в театральном плане. Появились новые театры, пространство для молодежи»Фото: Алексей Белкин

«ТОЛЬКО МЫ УЕХАЛИ В МОСКВУ, И ГОДА ЧЕРЕЗ ТРИ В КАЗАНИ НАЧАЛСЯ ТЕАТРАЛЬНЫЙ ДВИЖ»

— Даша, многие люди из мира искусства уезжают из Казани в Москву за новой информацией и знаниями. Это твой случай?

— Я уехала, потому что на тот момент не понимала, в какой театр идти. Есть, например, татарский национальный театр. Но я не знаю язык в такой степени, чтобы хорошо на нем играть. Даже когда училась в театральном училище, нам надо было выбрать между татарским или русским отделениями. Я училась на русском. Естественно, он мне теперь понятнее и проще. А те театры, которые я видела в Казани — ТЮЗ и драма имени Качалова — оказались просто не моими. Хотя мы знали всех актеров. Я стала думать: а что дальше-то делать? Все равно придется куда-то уезжать, как-то менять жизнь. А почему бы сразу не уехать в Москву?

— Помнишь студенчество в Казанском театральном училище?

— Да, конечно. С большой теплотой вспоминаю это время. Мы были дружной семьей. После окончания меня сразу взяли в небольшой государственный московский театр. Радости не было предела. Это же Москва! Мне 20 лет, я только закончила театральное в Казани и сразу попадаю в максимально классический репертуар: «Кошкин дом», «Маскарад». Мы туда пришли вместе с однокурсницей и как-то посчитали, что в месяц отработали то ли 29, то ли 30 спектаклей. В театре делалась очень большая ставка на молодежь, и мы играли две сказки днем и спектакль вечером. Это сильно изматывало.

— При этом совсем не возникало идеи строить актерскую карьеру в Казани?

— Мне негде было ее делать. Есть Большой драматический театр имени Качалова. Но никто из нас его не любил и не понимал. То, что делает Славутский, — это прям зашкварно. Это ни для кого не секрет, потому я говорю абсолютно откровенно. Такое нельзя делать на сцене.

Остался Казанский ТЮЗ. Но я его прекрасно знала. У меня папа там в свое время работал, я все это изучила. Там нормальные спектакли, мы отлично общались, но в нем не было нового для меня. Я знаю все гримерки, репертуар, коридоры, сцену. А дальше что? Неужели все так и закончится?

Это сейчас Казань расцвела в театральном плане. Появились новые театры, пространство для молодежи. Наш Сева Лисовский (режиссер «Театра.doc» — прим. ред.) делает там какие-то свои проекты. Только мы уехали в Москву, и года через три начался театральный движ. Конечно, в таких условиях можно было бы выбирать, думать, самой ставить. Но на тот момент я вообще не понимала, что там делаю. Сейчас смотрю за своими однокурсниками, которые остались в Казани. Радуюсь за них очень. Они нашли себя в творчестве — что-то придумывают, «креативят».

— А твой отец, Рустем Гайнуллин, остался в ТЮЗе?

— Уже нет. Мой папа, как и я, окончил Казанское театральное училище, потом работал в театрах разных городов. И как-то решил вернуться на родину. Он работал и в качаловском театре, и в ТЮЗе. Но когда я переехала в Москву, родители заскучали и отправились в Питер. Они удивительные, легкие на подъем. Спокойно расставались с одним местом и переезжали в другое. Я же родилась в Магнитогорске. Там папа тоже играл в театре. Труппа была прекрасной, отношения замечательные, спектакли. А потом переехали в Казань, снимали там кино, возили его по фестивалям. Их фильм был на «Сталкере». Сейчас они в Питере. Недавно у мамы там состоялась персональная выставка. Она у меня художник.

— Они поддержали твое решение о переезде в Москву?

— Думаю, они прекрасно понимали, что в Казани вариантов нет. Они были против моего поступления в театральный. Хотя я изначально и не собиралась. Хотела заниматься журналистикой, историей. А к 10-му классу поняла — только в актрисы. Мама тогда даже просила папе не рассказывать какое-то время. Я и себе-то раньше повторяла — да что я там не видела? А потом поняла, что надо себя осознавать в этой жизни. Нужно определять себя в моменте. Потому что быть перед обществом такой, какой им удобно, — это просто. А заглянуть в себя и честно признаться, что ты есть на самом деле — совсем другое. И тогда я поняла, что из всего многообразия профессий мне нравятся только театр и кино. Но признаться себе в этом было очень страшно.

Иногда думала, а не в семье ли дело? Нет. Даже если бы я родилась не у творческих родителей, то все равно пошла бы в театр. Я этим дышу и только так себя ощущаю. Кстати, одно из моих первых воспоминаний в жизни как раз о театре. В три года я впервые выперлась на сцену. В магнитогорском театре имени Пушкина шел спектакль. Я стояла за кулисами вместе с подружкой и подумала: «Мы сейчас так сильно им нужны! Они только нас и ждут! Мы просто обязаны выйти и спасти спектакль!» Я прям помню эти мысли. Ну и потопала на сцену в вязаных бело-сереньких носочках. Меня, конечно, быстро взяли на руки и унесли.

— Вот тебе и звоночек — девочка рождена для сцены.

— Интересно, что я была очень играбельным ребенком, участвовала во всех утренниках, сценках. А когда пришло время поступать в театральной, то оказалась суперзажатой, ужасно закомплексованной. Все было стыдно, страшно. Может, поэтому я последние четыре года работаю с детками. Преподаю им актерские дисциплины и помогаю принять себя. Хотя это в любом возрасте полезно. После школы я была очень одинокой. Да, со мной были рядом родители, куча друзей, которые были на фиг не интересны, а внутри — пустота. Много лет ушло, чтобы все это счистить.

«Если в Казани все проходило как-то по-детски: тусовки, братство, куча времени на встречи, то здесь — колоссальный объем профессиональной и жизненной информации, который во многом меня и сформировал» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ИНОГДА ОН МОГ ПОДОЙТИ, ОБНЯТЬ И СКАЗАТЬ: «Я ЛЮБЛЮ ВАС»

— А как ты оказалась в ГИТИСе? Нужно было еще одно актерское образование?

— Так получилось, что, отработав несколько сезонов в театре на Перовской, я решила уйти и отправилась просто на прослушивание в «Школу современной пьесы». Иосиф Леонидович Райхельгауз сказал мне тогда: «Дарья, вы понимаете, что в моем театре просто не может быть актеров из провинциальных вузов». Разве что это окажется какой-то гений, уже проработавший в театре 40 лет. Остальные — ученики школы-студии МХАТ или «щепки», «щуки», ГИТИСа. Потом сказал мне смотреть спектакли репертуара, давал какие-то этюды. Так я и ходила, пока не поступила в ГИТИС к Иосифу Леонидовичу, Александру Владимировичу Галибину и Альберту Леонидовичу Филозову в надежде, что буду работать в театре «Школа современной пьесы». Это получилось случайно.

— Ну как случайно? Тебе же пришлось проходить три тура прослушиваний.

— Да, но план-то был попасть именно в театр. Я очень благодарна мастерской ГИТИСа, всем мастерам, потому что реально училась. Если в Казани все проходило как-то по-детски: тусовки, братство, куча времени на встречи, то здесь — колоссальный объем профессиональной и жизненной информации, который во многом меня и сформировал. Так получилось, что пока я являлась студенткой, то участвовала в каких-то спектаклях «Школы современной пьесы». А потом учеба закончилась, и я плавно перетекла в «Театр.doc».

— Как он возник в твоей жизни? Это довольно разные театры.

— Они оба про современную пьесу.

— Я про подход.

— Могу тебе сказать, что Филозов — это идеальный пример того, что хотел видеть Михаил Юрьевич Угаров (основатель «Театра.doc» — прим. ред.) во всех своих актерах. Они были очень похожи в отношении к профессии. Я такой, какой есть здесь и сейчас. И только это может быть интересно зрителю. Альберт Леонидович даже рассказывал, как однажды выходил играть спектакль с Любовью Полищук. Ему требовалось быть таким залихватским весельчаком, а внутри ничего нет. Ну нет веселья. А зритель ждет. И в этот момент нельзя себя насиловать. Надо правильно войти в спектакль, исходя из своих чувств здесь и сейчас. Тогда получится гениально.

— А как ты простилась с театром Райхельгауза и ушла к Угарову?

— Моя однокурсница работала вместе с режиссером или режиссеркой, как сейчас модно говорить, Заремой Заудиновой. Они репетировали ее дипломный спектакль «Однушка в Измайлово». У них постоянно срывалась одна из трех актрис. Что-то все время не клеилось. Мы с Заремой виделись пару раз, когда я приходила в Doc. Она и предложила попробоваться на роль. Мы сделали этот спектакль на трех девчонок. Это очень дорогая и любимая моему сердцу «Однушка в Измайлово». Самая первая и самая любимая. Я безумно благодарна Зареме за такую интересную работу с текстом.

— Почему она была необычной?

— Мы полностью адаптировали под себя пьесу Эмилии Казумовой. Это были наши истории из жизни, но перенесенные в «Однушку в Измайлово», которая рассказывает про сложную судьбу кавказских девочек, сбежавших в Москву от родителей и жестокого мужа. На все прогоны приходил Михаил Юрьевич. А потом присутствовал на каждом спектакле с июня по ноябрь. Я тогда мечтала работать с Угаровым. Да мы все об этом мечтали. Он нам подсказывал что-то, смеялся. Представляешь, как важно это было для нас? Мы же в ГИТИСе еще учились. Так я с ними всеми и познакомилась.

Мы нашли свой «птичий язык» с Михаилом Юрьевичем… Иногда было достаточно просто взгляда во время репетиции. Я мгновенно понимала все. А иногда он мог подойти, обнять и сказать: «Я люблю вас». Слава богу, что я успела ему это сказать. Знаешь, когда он ушел, я от многих стала слышать фразы вроде «а со мной он был особенно близок». И все они правы. К каждому у него был ключик. Невесомый, чистый и гениальный. На репетиции бежали как на праздник. Когда начинали ставить «Человек из Подольска» Данилова, то вообще не понимали, что выпустим. Тогда и пьесу эту никто не знал. Ее, кстати, Зарема нашла. А Михаил Юрьевич принял, решил делать.

«Думаю, в любом театре ты должен быть собой. Да, в разных труппах есть разные манеры игры, но в каждом театре надо быть «трушным» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В ЭТОТ МОМЕНТ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО ПРИДУТ СИЛОВИКИ И ЗАБЕРУТ ТЕБЯ»

— Девиз «Театра.doc» — театр, в котором не играют. Что для тебя эти слова?

— Если честно, мне странно, что все об этом говорят. Думаю, в любом театре ты должен оставаться собой. Да, в разных труппах есть разные манеры игры, но в каждом театре надо быть «трушным». Только это интересно. Любой гротеск, характерность, портрет — это твои эмоции. Ты должен осознавать себя в секунде.

— В чем сила документального театра Угарова?

— Он делал это в ногу со временем. И если оно менялось, то менялся и театр. А такая притягательность «Театра.doc» связана с личностью Михаила Юрьевича и Еленой Анатольевной Греминой, его женой. То, каких людей он объединил, собрал вокруг себя, и определяет силу этого театра.

— Михаил Угаров умер почти три года назад… Как живет его главное детище все это время?

— У нас много режиссеров, много новых лиц. Сейчас идет спектакль по пьесе Угарова… А куда все это вырулит, покажет только время. Мы только отошли от смертей Михаила Юрьевича и Елены Анатольевны. Театр год существовал без здания. И только недавно появился «Остров». Мне сложно оценить, что происходит.

— Театр может кто-то возглавить?

— Не знаю. Пока он существует так. Конечно, все бы мечтали, чтобы Угаров ожил и был с нами. Но это невозможно. Благо сейчас театр живет, спектакли играют, зрители ходят.

— «Театр.doc» негосударственный и некоммерческий. Можно ли здесь заработать?

— Конечно, без параллельной деятельности невозможно. Нам же платят со спектаклей. А из-за пандемии мы долгое время существовали на 25 процентах зала. Сейчас хоть опять 50 процентов. Театру никто не помогает. Мы все сами. А свет всегда должен гореть, вода нужна в кулере. Это ведь деньги. Но надо отдать должное театру. Маленький, но гордый. Он платит своим актерам даже в это сложное время.

— Еще одна особенность Doc в том, что он не раз откликался на социальные и политические процессы в стране. И частенько попадал за это под удар. Не страшно показывать правду?

— Мне сложно ответить на такой вопрос. Вот мы делали «Болотное дело – 2. Подельники» с мальчиками, которые уже отсидели и рассказывают, что с ними произошло за эти годы. Спектакль делала Зарема при помощи Михаила Юрьевича. У меня там был ровно один монолог в финале. И я считаю его самым сложным за всю карьеру. Это настоящая история мальчика, который отсидел. Это его личная история, которую он позволил нам рассказать. Сложнее еще ничего не случалось.

— Почему?

— Это настолько животрепещущая история, которая происходила с парнем, сидящим рядом со мной. И я должна сыграть его девушку. То есть перестать быть актрисой, изображающей девушку. И стать его девушкой. Это очень личная и больная тема, которую надо правильно донести. Нельзя навредить. И в такой момент не думаешь, что придут силовики и заберут тебя, потому что ты что-то играешь про «болотное дело». Тебе это просто неважно в моменте, потому что ответственность перед героем намного выше и значимее.

«Я ДАЖЕ В СПЕКТАКЛЕ РАССКАЗЫВАЛА, КАК ГОТОВИТЬ ЭЧПОЧМАКИ»

— У тебя есть как минимум два спектакля, где довольно остро звучит тема женщины, — «Однушка в Измайлово» и «24 плюс». Сейчас это очень актуально в мире. Как ты относишься к феминизму и к эксплуатации женской сексуальности?

— Я считаю, что женщина — такой же воин, как и мужчина. А если это не так, то зачем ты живешь? Я не призываю идти на войну и устраивать битвы, а говорю про внутреннее состояние. Пол тут неважен. Мне кажется, каждая душа должна пройти свой путь. У нее нет гендера. Конечно, женщина должна уметь готовить, следить за собой. Но и реализоваться как личность. Иначе зачем жить? Ты же не можешь появиться на свет, чтобы просто кого-то родить. С другой стороны, так уже надоели бесконечные информационные войны, феминизм и прочее. Пусть каждый делает, что он хочет. Без запретов, рамок. Мне уже в спектакле нельзя сказать слово «негр». Хотя недавно нас именно этому учили в школе. Давайте тогда и слово «татарка» запретим. Будем вместо этого говорить «волжанка», например. Ну ерунда же.

— А друзья, кстати, обращают внимание на то, что ты татарка? Может, просят что-то по-татарски сказать или приготовить?

—  Я не знаю татарский. Только в школе изучала. За 10 лет в Москве никто особо и не просил меня что-то на родном языке сказать. Может, один-два раза. Здесь уживается столько разных наций, что никому и дела особого нет до национальности. А вот с кухней другая история. Я даже в спектакле рассказывала, как готовить эчпочмаки, катык, губадию. Моя мама прекрасно это делает.

— А ты готовишь?

— Умею, но не делаю. Потому что не ем. В основном же это мучное. Например, для той же губадии надо много сливочного масла. Кругом тесто, картошка и мясо. Я такое просто не ем, но угостить смогу.

«Я прекрасно помню первую репетицию, когда надо было обнажиться. Горел дежурный свет, актеры все сидели. И Михаил Юрьевич говорит: «Даша, вы не переживайте, мы же вас не видим»Фото предоставлено Дарьей Гайнуллиной

«МАМА СКАЗАЛА: «ЕСЛИ УЖ РАЗДЕЛАСЬ, ТО НЕЧЕГО ГРУДЬ ПОСТОЯННО ПРИКРЫВАТЬ!»

— Возвращаясь к твоим спектаклям, не могу не спросить про «24 плюс». Это очень откровенный спектакль морально и физически. У тебя были проблемы с обнажением на публику?

— Возможно, в любом другом спектакле я бы на это не согласилась. Были даже предложения. Но его ставил Михаил Юрьевич. Может, потому это оказалось так просто.

— А ты раздеваешься полностью?

— Да. Я и пацаны. Но в этом нет ничего «такого». Скорее, какое-то «котячество». Хотя и шокирует сначала. Михаил Юрьевич сумел сделать это милым и простым. У меня и родители смотрели данный спектакль.

— И как они отнеслись?

— Мама сказала: «Если уж разделась, то нечего грудь постоянно прикрывать!» Я прекрасно помню первую репетицию, когда надо было обнажиться. Горел дежурный свет, актеры все сидели. И Михаил Юрьевич говорит: «Даша, вы не переживайте, мы же вас не видим». И я ему: «Но я-то вас вижу!» А потом просто сделала и все. Я не чувствую себя голой на сцене.

— Сколько времени у тебя ушло, чтобы прошло смущение?

— Оно почти сразу прекратилось.

— Даже на зрителя так просто?

— Со сценой проще. А вот среди своих — другое дело. Но у меня было две другие забавных истории про «24 плюс».

«Театр.doc» соседствует с караоке. И однажды, когда я только начинала раздеваться, секунда в секунду, включилась «Рюмка водки на столе». И я понимала, что раскалываюсь в моменте. А в другой раз, точно в том же месте зал начал аплодировать. Чтобы ты понимала, обычно на этой сцене гробовейшая тишина. А тут — аплодисменты. Это было очень странно. Внутри я дико смеялась, но лицом пришлось отыгрывать милую улыбку.

— Неужели вы не знали о караоке, когда переезжали сюда?

— Да все по ходу выяснилось. Тут когда-то был штаб Навального, караоке рядом. Это сейчас мы сделали шумоизоляцию. А раньше такие вот приколы случались. 

— Не за горами День святого Валентина. Ты веришь в этот праздник? Будешь отмечать?

— Когда мне было 18, я прям ждала его и отмечала. Даже делала своему бойфренду валентинку. Она была розовой, вся в блесках. Мне почему-то это очень нравилось. А сейчас энтузиазм поубавился. Но День святого Валентина — это ведь не только про любовь к половинке, но и к профессии, людям, семье. Для меня странно, что день любви надо отмечать раз в год. Разве что как напоминание. Думаю, подросткам, детям он нравится гораздо больше. Они с таким искренним восторгом отправляют валентинки в ящик. А у меня это уже прошло.