Глеб Скубачевский: «Я придумываю собственные формы жизни. В основном из бумаги»

Глеб Скубачевский: «Мои работы из бумаги — это фантазии на тему жизни, которая, может быть, есть, а может, ее и нет в потусторонних мирах, которые, в свою очередь, тоже, возможно, не существуют» Фото: Алексей Белкин

«Я ПРОСТО НЕ МОГУ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ. МНЕ НУЖНО РАЗВИВАТЬСЯ»

— Глеб, только-только в Казани открылась выставка «Игра миров», созданная совместно с ASKERI GALLERY. Как вы относитесь к ее концепции?

— Прекрасно отношусь. Тема полностью раскрывает то, чем я занимаюсь. Действительно, какие-то иные миры. Мои работы из бумаги — это фантазии на тему жизни, которая, может быть, есть, а может, ее и нет в потусторонних мирах, которые, в свою очередь, тоже, возможно, не существуют. Я задаю себе разные вопросы. Спрашиваю, как могла бы выглядеть жизнь, если бы она существовала где-то еще. А как она будет выглядеть, если ее где-то найдут? Много думаю на такую тему и очень жду, когда нечто подобное окажется изучено и открыто. Но пока этого нет, я просто философствую и придумываю собственные формы жизни. В основном из бумаги.

— Когда рассматриваешь некоторые из работ, кажется, что вам нравится научная фантастика — другие миры, необычные живые организмы. Это так?

— Да, абсолютно верно. Мне подобное безумно интересно: космос, фантастика, разные миры…

— Причем одни будто увеличены под микроскопом, а другие буквально выглядят как внеземные создания. Расскажите подробнее о работах, которые стали частью новой выставки в «БИЗОNе».

— В Казань приехало большое количество моих работ разного времени. Там есть картины, сделанные в 2016, 2017, 2018 и 2019 году. И по ним можно проследить некую эволюцию, которую произведения претерпевали за четыре года. Сначала все они были просто белыми. Это была покрашенная в белый цвет бумага. Все началось еще с черногорского проекта, когда я попал в резиденцию к Марату Гельману в 2015 году. Собственно, там и стал заниматься своей бумажной историей. Дальше она постепенно превратилась в цветные картины и скульптуры.

Сначала был холст. Для меня это оказалось безумно важно, потому что я учился у Айдан Салаховой в суриковском институте. В общем, это академический вуз. Но у нас имелась кафедра, которую в кавычках называли «кафедрой современного искусства».

— Почему в кавычках?

— Потому что это была просто мастерская в традиционном вузе. Но я считаю, что она оказалась лучшей. Собственно, учась у Айдан и будучи в резиденции Марата, я начал свои эксперименты. Потом работы стали видоизменяться, появились скульптуры. Для меня не так просто было отказаться от холста и делать объекты. Таким образом, в Казани зрители увидят некий срез моего творчества за последние четыре года.

— То есть не только белые работы, но и в других цветовых решениях и формах?

— Именно. Сначала я использовал акрил, потом — флуоресцентный акрил, который светится в темноте. Это было очень интересно. Я работал с розовыми, зелеными оттенками. Затем стал комбинировать флуоресцентный и обычные акрилы. Это перешло в скульптуру. Такая личная эволюция.

Вот вы упомянули про микроскоп. А как раз параллельно с выездной экспозицией мы готовим мою новую персональную выставку в ASKERI GALLERY вместе с моим галеристом Полиной Аскери. Вдохновением как раз послужили снимки электронного микроскопа. Эта тема давно меня занимает. Такой синтез между космосом и микромиром. На самом деле они очень похожи друг на друга. Там безумно красивые абстракции. Они просто идеальны. Когда я их увидел, то сразу подумал: надо делать.

— Это тоже будут холсты?

— И холсты, и деревянные планшеты. Разные работы разных размеров. А еще они будут цветными.

— От черно-белых отказываетесь?

— Не так категорично, конечно. Я просто не могу стоять на месте. Мне нужно развиваться. Делать одно и то же из года в год очень скучно. Хочется продвигаться, эволюционировать. С галереей и кураторами мы даже думаем, что, может, возьмемся за масло. Но это всегда большой вопрос. У акрила есть свои преимущества, у масла — свои. Некоторые художники комбинируют: пишут одни куски акрилом, другие — маслом в одной работе. Я пребываю в постоянном эксперименте.

Эту технику придумал сам и постоянно довожу ее до какого-то перфекционизма. Все время идет работа по поиску новых красок, клея. Мои работы относительно хрупкие. Например, перевозить их гораздо сложнее, чем обычные картины, всегда приходится думать о весе. Когда ты пишешь картину, то не думаешь, сколько она будет весить. А когда отправляешь работу на ярмарку в другую страну, то требуется все учитывать. Потому что это напрямую влияет на стоимость транспортировки. А она может оказаться очень высокой.

— И об этом должен думать художник?

— Да, конечно. К примеру, одна из моих работ сделана на массиве дерева. Я не подумал, и она получилась безумно тяжелой. Плюс положил на нее такое количество шпаклевки, что только увеличило вес. Хотя можно было гораздо меньше. Просто увлекся, и понеслась… А каждую работу делать довольно долго. 

— Сколько занимает одна картина?

— Раньше уходило в районе месяца. Но сейчас я пытаюсь ускоряться, чтобы создавать за несколько недель. 

— Они очень интересны с технической точки зрения. Это художественная тайна или можете рассказать, как вы такое делаете? Основа стоит на мольберте или лежит? Как скрепляете?

— Холст лежит. То есть это не классическая работа за мольбертом, а на столах. Каждый «усик» — это вручную скрученная трубочка из бумаги. Она проклеена, прокрашена по технологии, которую я сам придумал. То есть все это очень долгая и кропотливая работа.

«Каждый «усик» — это вручную скрученная трубочка из бумаги. Она проклеена, прокрашена по технологии, которую я сам придумал» Фото: Андрей Титов

«КОГДА В СУРИКОВСКОМ ДЕЛАЛ ДИПЛОМ В СВОЕЙ ТЕХНИКЕ, ТО БЫЛ УВЕРЕН — ДВОЙКА МНЕ ГАРАНТИРОВАНА»

— Хочется вернуться к вашим истокам, к суриковскому институту, о котором уже упоминали, к академической живописи, с которой все начиналось. Как вы разрешили себе уйти от классических пейзажей и портретов и занялись чем-то совершенно другим? Это же наверняка очень страшно.

— Да, это так. Мы являлись такими отщепенцами. Надо сказать, что я учился с раннего детства. У меня было огромное количество учителей. Вспоминая ту школу, иногда говорю себе: «Глеб, тебя учило столько народа. Как ты можешь сделать плохую работу?»

— Ответственность?

— Огромная! У меня были очень хорошие педагоги в разных художественных школах, пять лет в Московском академическом художественном училище МАХУ, которое является лучшим в стране. Потом суриковский институт на протяжении 6 лет. Как раз переломный момент — мастерская Айдан Салаховой, куда я пришел на третьем курсе. Она нами долго занималась. Не так, что я писал академично, а потом — шарах, и вот такое. На самом деле прошла большая эволюция. Сначала это были портреты, пейзажи. В 2013–2014 годах я перешел к более веселым холстам. Например, мог скопировать «Крик» Мунка и вместо лица вставлял кричащий смайлик. Или у меня появилась копия картины Снайдерса «Мясная лавка», где я полностью перенес формат произведения. А это холст в 214 сантиметров, если правильно помню. Несколько месяцев я все это копировал, а потом взял трафарет и прямо в центре написал: «Макдоналдс Хэппи Мил». Это были такие веселые работы. И все куплены.

Потом у меня создавалась серия с одними цветными полосочками. И уже от них я перешел к моим бумажным объектам. То есть за период в 7–8 лет прошла такая история искусства в миниатюре. От классики до подобных «живых» объектов с заходом в скульптуру. Но в последней я себя не очень комфортно чувствую, потому что я все-таки художник-живописец по двум своим образованиям. А когда в суриковском сделал диплом в своей авторской технике, то был уверен — двойка мне гарантирована. Я целый год его реализовал: 6 больших холстов, три графики размером 1,5 на 1,5 метра. Когда я все это выстроил, то они заняли 12 метров пространства. Кстати, две работы из данного диплома сейчас на выставке в Казани.

— И как на это отреагировали ваши академические преподаватели?

— Они все молчали. Выступили мои педагоги, потом я что-то промямлил по листочку. Было страшно выступать перед большой аудиторией. А в конце смотрю — пять с отличием. То есть картины произвели на них сильное впечатление. Возвращаясь к вопросу, перелом случился именно у Айдан. Но ей на это понадобилось несколько лет.

— Я правильно понимаю, что она работала именно с вашей головой? Что-то вытаскивала оттуда?

— Она очень многое нам объясняла и говорила обо всем. Но главное — занималась поиском индивидуального художника в себе. И все, кто у нее учился, сейчас успешно работают с галереями. Такой уникальный преподаватель.

«До ковида у меня было много работы — от 10 до 14 выставок в год. И персональные, и групповые. Для меня это предельный показатель. Ведь техника очень трудоемкая. Мои работы за день не сделаешь» Фото: Андрей Титов

 — Хоть раз после выпуска из суриковского брались за холст, краски и традиционную живопись?

— Честно говоря, ни разу. До ковида у меня было много работы — от 10 до 14 выставок в год. И персональные, и групповые. Для меня это предельный показатель. Ведь техника очень трудоемкая. Мои работы за день не сделаешь. Но мы придумали новый интересный формат миниатюр в 2019 году. Их гораздо проще вывозить, они небольшие, всего 25 на 25 сантиметров, и быстрее создавать. Приходится задумываться и о стоимости перевозки картин, если мы говорим о выставках в других странах. А с миниатюрами это гораздо дешевле. Помню, на выставку в Германию я взял маленькую скульптуру в самолет. Мне разрешили.

— Кто-то с детьми или собачками летает таким образом, а вы — с произведениями искусства?

— Получается, так. На винзаводе была еще «Айдан студия», где мы работали по принципу «за стеклом». Это такой проект, где ее студенты писали картины при зрителях. То есть люди могли подойти, что-то спросить. Один раз меня просто отодвинули, сфотографировали картину и вернули обратно.

— Я читала, что ваша техника работы с бумагой, как и многое в этой жизни, возникла случайно. Просто в какой-то момент под рукой не оказалось красок. Так и произошло?

— Это правда. Совершенно замечательная история.

— Звучит как легенда.

— Точно. Но это действительно так. Я бы очень хотел ее придумать, но у меня бы не хватило фантазии. Дело было в Черногории как раз в период перехода от полосочек к бумажным работам. Я являлся еще студентом, когда попал в резиденцию к Марату Гельману. Мы жили сквотом: 60 замечательных художников со всего мира в одном месте. Конечно, чтобы как-то заявить о себе, надо было сделать нечто очень оригинальное. Однажды в мастерскую пришел художник Семен Файбисович, посмотрел на мои живописные абстрактные вещи, похвалил их и ушел. И тут у меня заканчиваются краски. Я думаю: «Да, живопись, может, и неплохая, но что делать дальше?» Ведь у каждого художника под конец резиденции проходила выставка.

— Неужели негде оказалось купить?

— В Черногории с этим есть некоторые проблемы. Можно было взять в Белграде или Подгорице, а мы останавливались в совершенно другом месте. Собственно, тогда и подумал: я же художник. Значит, могу из всего что-то сделать. Вот и пришлось работать с тем, что осталось, — с холстом и бумагой. В результате Марат продлил мне резиденцию и купил несколько картин, чтобы было на что жить. Спасибо ему большое за это. Так я создал свою первую абсолютно белую бумажную серию.

«Можно сказать, что современное искусство сейчас продается лучше, чем классическая живопись» Фото: Андрей Титов

«СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО АБСОЛЮТНО ЭЛИТАРНО»

— Помните момент, когда впервые продали свою картину?

— Помню не первую продажу, но интересную историю. Я тогда писал какой-то храм или монастырь. Стою на дороге, рядом пруд, и мужик какой-то удит рыбу. Он посмотрел, чем я занят, и ему так понравилось, что спросил, сколько стоит картина. А там масло еще сырое и сама работа недописанная. Я и назвал ему копейки какие-то.

— Помните сколько?

— Да тысячи 3 рублей. У него с собой не оказалось. Так он сбегал домой за деньгами. А я к тому моменту уже заканчивал. Так и купил с рук сырую работу.

— Сколько вам было?

— Лет 15. Очень давно. Хорошие продажи пошли уже в ASKERI GALLERY.

— Современное искусство продается лучше традиционной живописи?

— Да. Можно сказать, что оно сейчас продается лучше, чем классическая живопись.

— С чем это связано?

— Наверное, с тем, что очень большое количество людей интегрированы в рынок современного искусства. Он весьма большой. Это различные институции, кураторы, музеи, галереи, посредники. И все хотят свой кусок пирога.

— Я так понимаю, пандемия не повлияла на ценообразование.

— Какие-то коррективы внесла, но в основном в выставочный процесс. Надеюсь, сейчас все процессы постепенно запустятся и в России, и в мире.

— Вас обижает, когда, глядя на ваши работы, говорят: «Это не искусство»?

— Иногда слышу такое. Это абсолютно нормально. У каждого есть своя точка зрения и восприятие. Кстати, когда мы еще учились у Айдан и работали на винзаводе, мимо нас проходили тысячи людей. Они могли просто оскорбить художника в лицо. Мы даже выписывали себе такие фразы типа «мой друг лучше нарисует».

— Что было самым едким?

— Лично я не очень рефлексирую на эту тему. Но вот у нас стоял художник со своими работами, так посетители его буквально обматерили. Он вообще не ожидал. Как встал, так и остался на том же месте.

— Нужны ли большая насмотренность и специальные знания, чтобы понимать современное искусство?

— Я абсолютно убежден, что необходимы. Мне кажется, без образования, насмотренности, начитанности все просто непонятно. Ты можешь визуально оценить, насколько нравится или не нравится. А вот хорошо это или плохо — без соответствующей подготовки невозможно.

— Значит ли это, что оно элитарно?

— Фактически да. Современное искусство абсолютно элитарно. Еще и потому, что цены на него высокие. Его может позволить себе очень маленький процент населения. Хотя сейчас художники пытаются двигаться в сторону масс-маркета.

— Да, кто-то создает мерчи, чехлы для телефонов, защитные маски со своим дизайном. Как вы относитесь к такой доступности?

— Я не против масс-маркета.

ASKERI GALLERY участвует в большом количестве благотворительных проектов. Последний — коллаборация с благотворительным фондом «Подарок Ангелу» и «Доброшрифтом», результатом которой стала лимитированная коллекция футболок с работами художников ASKERI GALLERY.

Также мы с Полиной делали новогоднее оформление ресторанов Ильи Тютенкова в центре Москвы: «Северяне», «Уголек» и Pinch. Тогда много людей узнало о моем творчестве.

Полина Аскери — выдающийся человек и галерист, и, если бы не она, я бы так и оставался никому не известным художником. Работа с галереей — это связка двух альпинистов, которая вместе покоряет Эверест. Если ты сам по себе — это одно, но сотрудничество с галереей — всегда определенная ответственность.

— Но и страховка.

— Да, конечно. Когда я только начинал, то занимался организацией самостоятельно. И это было непросто. Сейчас выставки и продажи берет на себя галерея. Я же сосредотачиваюсь только на производстве работ. И так гораздо проще.

«В следующем проекте мы будем сочетать абстрактную живопись с моей бумажной историей. Это давнишняя задумка. Пока таких произведений мало, но я работаю над этим» Фото: Лейла Сапрогова

«ПРЕПОДАВАТЕЛЬ ПО ИСКУССТВУ — ЭТО ФАКТИЧЕСКИ ПСИХОЛОГ»

— Когда я готовилась к интервью, то нашла интересную страницу на сайте услуг, где некий Глеб Скубачевский преподает художественные дисциплины детям и взрослым. Вы ли это?

— Да, это я.

— Зачем известному молодому художнику преподавание?

— Последние годы я сам задаю такой вопрос. Дело в том, что я занимаюсь этим уже 8 лет. Начал, когда был студентом. Тогда еще не было больших продаж, и я жил на деньги с преподавания. Покупал себе художественные материалы. А сейчас это стало таким хобби. Я втянулся. Мне нравится общаться с людьми. В какой-то степени я им помогаю. Преподаватель по искусству — это фактически психолог. Мог бы бросить, но пока не готов.

— Кто чаще вас нанимает?

— В основном дети для подготовки в вузы. Дело в том, что я сам не один раз поступал и в МАХУ, и суриковское. Это довольно сложная задача. Да и ребенок у тебя не всегда очень талантливый. Самое интересное, когда ты берешь «середнячка», и он у тебя поступает через год-два обучения. Для меня это скорее вызов, а не заработок.

— Забавно получается: человек, который ушел из классической школы в совриск, преподает академизм.

— Мне кажется, это прекрасно. Малевич так же делал. Я знаю, как академично писать. Навыки-то остались.

— Следите за жизнью своих подопечных?

— Конечно.

— Кто-то из них уже смотрит в сторону современного искусства?

— Нет пока. Это же очень длительный процесс. Я сам-то долго к такому шел. Пока вот остановился на бумажных работах.

— Но это не конец?            

— Нет, конечно. Даже в следующем проекте мы будем сочетать абстрактную живопись с моей бумажной историей. Это давнишняя задумка. Пока таких произведений мало, но я работаю над этим.

— Хочу спросить о наболевшем — о пандемии. Как она на вас отразилась?

— Да почти никак. В самом начале я загрузил две машины художественных материалов и уехал на дачу. Прожил там полгода и сделал много новых картин. Было прекрасно. Меня оставили в покое по поводу выставок. Я много думал, работал, читал, смотрел фильмы, колол дрова, ловил рыбу. А сейчас снова возвращаюсь в безумный выставочный ритм. Так что пандемия на меня особо не повлияла. Конечно, печально было узнать, что закрылось столько зарубежных ярмарок, в которых участвовала ASKERI GALLERY. Но это значит, что есть время подготовиться к новым отличным проектам, сделать потрясающие работы для будущих выставок и показать, что в России есть много хороших художников.