«После Lacrimosa устроили антракт»: к Моцарту в Казани 80-летний Васильев добавил джаз

В театре им. Мусы Джалиля открыли сезон: свою новую сценическую фантазию «И воссияет вечный свет» на музыку из «Реквиема» Моцарта представил Владимир Васильев Фото: «БИЗНЕС Online»

«ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР БОЛЬШОГО АРТИСТА»

В театре им. Мусы Джалиля открыли сезон: свою новую сценическую фантазию «И воссияет вечный свет» на музыку из «Реквиема» Моцарта представил Владимир Васильев — великий танцовщик прошлого века, которому в минувшем апреле исполнилось 80 лет. У постановки запланирована московская гастроль: 22 ноября васильевский опус увидят на исторической сцене Большого театра России.

Это уже третий спектакль Васильева в Казани. Еще в 1989 году в театре им. Джалиля поставили балет «Анюта» на музыку Валерия Гаврилина — пожалуй, лучшее хореографическое сочинение Васильева; в 2015-м появился амбициозный гезамткунстверк Dona Nobis Pacem («Даруй нам мир») на музыку из си-минорной «Мессы» Баха, в котором участвовал сам Васильев (в эпизодической роли без слов) и все творческие коллективы театра — оркестр, хор, солисты оперной и балетной трупп.

В «Вечном свете…» Васильев тоже участвует — периодически выходит из кулис и печально бродит по условным лабиринтам, изображая страдающего художника. Внезапно и темпераментно начинает дирижировать хором. В паузах между частями моцартовского шедевра читает свои стихи. Именно появление Васильева на сцене — пусть он уже и не танцует, — вызывает львиную долю любопытства к казанской премьере. Без него этот спектакль, суть которого лучше всего выражает афишное словосочетание «творческий вечер большого артиста», станет бессмысленным.

КОГДА ОН ТАНЦЕВАЛ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ?

Последний раз его видели танцующим 10 лет назад — на гала-концертах в честь своего 70-летия в Нью-Йорке и Перми, а также на московских «Декабрьских вечерах» в Пушкинском музее. Васильев в паре с молодой солисткой Большого театра России Дарьей Хохловой исполнял хореографическую миниатюру собственного сочинения на музыку из соль-минорной «Баллады» Шопена. Это было его посвящение памяти великой балерины Екатерины Максимовой (1939–2009) — жены и партнерши по сцене.

Танцующий Васильев — один из феноменов в мире классического балета.

Авторитетный педагог и балетмейстер Федор Лопухов (1886–1973), видевший в юности на сцене Императорского Мариинского театра танцующего Нижинского, писал в своей книге «Хореографические откровенности» (1972): «Дарование Васильева выше и оригинальнее иных талантов прошлого». Танцовщик-виртуоз Васильев первым усложнил свои вариации такими эффектными комбинациями, как, например, пируэт с постепенным опусканием ноги с пассе в пятую позицию (так называемый штопор), двойной тур в воздухе с фуэте, гран жете с «разножкой», туры в воздухе в позе аттитюд…

Говорят, единственная роль за всю карьеру, которая Васильеву не удалась (но не как танцовщику, а как актеру), — Иван Грозный в одноименном балете Юрия Григоровича. В образе тирана и деспота он был крайне неубедителен. Кстати сказать, как-то журналисты спросили, знает ли он, что в Большом театре у него есть прозвище — Васильев-Блаженный? Васильев ответил: «Да, мне говорили. Что ж, наверное, иногда я и произвожу такое впечатление. Время покажет, „блаженность“ ли это на самом деле. В любом случае лучше быть Васильевым-Блаженным, чем Иваном Грозным».

Если говорить про авторские балеты Васильева, то самым востребованным была и остается «Анюта» по чеховскому рассказу «Анна на шее», изначально сочиненная для телевизионной трансляции (1982) Фото: © Владимир Вяткин, РИА «Новости»

ОТ ТАНЦЕВ ДЛЯ СПЕКТАКЛЯ ВОЛЧЕК К МОЦАРТУ

Впервые о себе как о хореографе Васильев заявил в 1969 году: поставил танцы для спектакля Галины Волчек и Олега Даля «Принцесса и дровосек». В историю же вошел второй драматический спектакль в карьере хореографа Васильева — знаменитая ленкомовская «Юнона и Авось» (1981).

Если говорить про авторские балеты Васильева, то самым востребованным была и остается «Анюта» по чеховскому рассказу «Анна на шее», изначально сочиненная для телевизионной трансляции (1982). Прелестный спектакль на музыку Гаврилина после премьеры в неапольском «Сан-Карло» ставили в Большом театре России, рижском оперном, челябинском, омском, воронежском, красноярском, самарском…

К постановке моцартовского «Реквиема» Васильев впервые приступил в 1995 году. Это спектакль «О, Моцарт! Моцарт…» для московского театра «Новая опера», который держится в репертуаре до сих пор. Кроме фрагментов «Реквиема», в его основе — опера Римского-Корсакова «Моцарт и Сальери». Согласно идее режиссера Васильева, на вопросы Сальери в этом спектакле-коллаже отвечает не его коллега Моцарт, а музыка Моцарта. В балетных сценах (их, конечно, тоже поставил Васильев) артисты изображают души композиторов-соперников.

ВАСИЛЬЕВ — НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ

Разумеется, Васильев — не единственный, кто пытался сочинить сценическое представление моцартовского «Реквиема». Так, в 1991 году одноименный спектакль поставил в своем театре балета Борис Эйфман, это была «философская притча о таинстве человеческой жизни». В 2014-м он добавил к этому «Реквиему» еще один акт — на музыку камерной симфонии Шостаковича «Памяти жертв фашизма и войны» и сюжет «Реквиема» Анны Ахматовой. В 2017 году спектакль Эйфмана дополнился сценами на еврейскую музыку и «Литургию святого Иоанна Златоуста» Рахманинова…

Год назад на 71-м оперном фестивале в Экс-ан-Провансе свою постановку моцартовского «Реквиема» представил Ромео Кастеллуччи. Она начиналась со сцены смерти, показанной с невероятной деликатностью и изяществом: старушка, смотря по телевизору ночные новости, выкуривала сигаретку и ложилась спать; потом происходил фокус — кровать очень медленно, практически незаметно «проглатывала» тело женщины, оно исчезало-таяло, врастая в невидимый под одеялом матрас. Немного погодя, когда кровать уносили, из нее выпадала не мертвая старушка — живая молодая женщина. Смерть в «Реквиеме» Кастеллуччи чередовалась с жизнью, и в жизни сил и смыслов было больше.

Под великую музыку Моцарта в этой сценической медитативной фантазии раскрепощенные артисты хора танцевали фольклорные танцы, взаимодействовали с яркими порошковыми красками, черной сырой землей, тягучим медом… Запоминалось создание в режиме «здесь и сейчас» атласа великих исчезновений: на задник сцены проецировались названия утрат — от «Александрийской библиотеки», «города Припять» и «Берлинской стены» до даты играющегося в момент записи спектакля (этот день уходил в небытие на глазах у зрителей).

ДЖАЗОВЫЕ МОТИВЫ…

У режиссера Васильева сценическая фантазия на музыку «Реквиема» Моцарта «И воссияет вечный свет» начинается вовсе не с Моцарта. Звучат симпатичные джазовые импровизации: музыканты Евгений Борец (фортепиано), Сергей Хутор (контрабас) и Давид Ткебучава (ударные) исполняют их с миролюбивой ленью, находясь на высоком втором этаже причудливой конструкции, установленной по центру в глубине сцены. На первом этаже — кабинет, где за столом с зеленой лампой сидит и явно грустит художник (Васильев).

Это пролог спектакля (автор либретто — Васильев): художник вспоминает молодость. Ее олицетворяют танцовщицы в коротких белых платьицах и танцовщики с голыми торсами и в белых лосинах: стайка девушек исполняют под легкий джаз классические па слева, стайка юношей — справа.

В первом действии («Видения прожитого… Конец предрешен…») на сцене поочередно появляются все другие участники постановки — солисты оперы в белых балахонах, хор в дымчато-синих плащах и кордебалет в такого же цвета разлетающихся длинных платьях (женщины) и юбках (мужчины). И солисты-вокалисты, и хор исполняют моцартовский «Реквием» наизусть (хормейстер — Любовь Дразнина). По сцене дефилируют заученными маршрутами —  организованными толпами, чуть ли не в ногу и точно ни с кем не сталкиваясь. Четкость их движений сравнима с запрограммированными движениями огромных зеркальных клавиш, нависающих над сценой по бокам (художник-постановщик — Виктор Герасименко). Меняя свое положение, эти клавиши бликуют и меняют очертания сценического пространства.

…И ЖИЗНЕРАДОСТНЫЕ СТИХИ

После Lacrimosa устроили антракт. Во втором же действии «художник молит продлить мгновения жизни, чтобы успеть воплотить мечты и желания: поставить лучший спектакль, написать новую картину, сочинить прекрасную музыку…». Без текста либретто догадаться об этих мольбах невозможно. Художник, сомнамбулически расхаживающий по сцене мимо одинаково нарядных артистов, похож скорее на потерявшегося во времени и пространстве чужака.

Самыми беспомощными в этих фантазийных узорах выглядят артисты балета. Танцевать им по большому счету нечего: комбинаций из аккуратных классических поддержек, эффектных трюков и поз (условный «класс-концерт») придумано в разы меньше, чем длится моцартовский «Реквием». Хореографические повторы не придают сценическому произведению объем, но вызывают улыбку (особенно пафосные пробежки артистов кордебалета: гуськом, с широко распахнутыми руками, из одной кулисы в другую).

Эпилог в «Вечном свете…» кардинально меняет настроение и логику «Реквиема»: музыканты и вокалисты исполняют самую задорную часть из мотета Моцарта Exsultate, jubilate — Alleluja. А виновник торжества Васильев проникновенно, местами гулко (так, что трудно расслышать некоторые фрагменты) читает:

«Я не знаю, зачем я родился на свет?

Почему не широкой дорогой, а просекой

Я бреду, спотыкаясь, <неразборчиво>, наступающей поздней осенью.

Почему мне не в радость,

Когда громкий смех откликается эхом на горести?

Почему не находится отклик — 

У тех, кто забыл голоса собственной совести?

Я не знаю, осталось ли <неразборчиво> жить,

И не знаю, как жизнь дальше сложится…

Не дай бог мне задуматься: быть иль не быть?

Надо жить. Остальное — приложится».

Его «Вечный свет» — про «надо жить». Про торжество жизни. Про игнорирование смерти. На витальную, но страшно далекую от современных реалий сценическую фантазию Васильева интереснее всего смотреть из понимания, что это фантазия белого богатого цисгендерного мужчины. Очень успешного, благополучного. С огромным количеством привилегий, кроме одной: уметь состариваться и не устаревать.