«Мы перестали отличать питательный планктон от шляпы»: он устроит Tatarsis нашей эстраде

Радик Салимов: «Каждый день работы и репетиций привносит какую-то находку, новую идею. Даются задания, ищешь, репетируешь, показываешь, и Бекмамбетов уже говорит да или нет» Фото: Зоя Рутер

«Я СВОЕГО РОДА СКЛЕИВАЮЩИЙ РАСТВОР, ЦЕМЕНТ МЕЖДУ ЗАМЫСЛАМИ РЕЖИССЕРА И МУЗЫКАНТАМИ»

— Радик, как вы стали частью нынешней свияжской команды Тимура Бекмамбетова? Были ли сомнения в том, стоит ли ввязываться в эту театральную историю?

— Все началось со звонка Инны Ярковой (директора фонда «Живой город» — прим. ред.). С ней я уже сотрудничал, когда приезжала команда из Швейцарии и мы ставили «Водевиль» Хармса в ТЮЗе (на театральной лаборатории «Город АРТ-подготовка» в 2015 году — прим. ред.). Тогда я принял непосредственное участие в спектакле, то есть не просто писал музыку, а еще и был исполнителем одной из ролей. И тот эксперимент мне очень понравился, потому что это общение, другой опыт, совершенно отличный от привычных рабочих будней. И вот Инна позвонила, рассказала про спектакль, про то, что режиссером выступил Тимур Бекмамбетов. Конечно, я согласился сразу. Посмотреть воочию на работу, поучаствовать в проекте с таким мастером — серьезная мотивация.

— Какую задачу поставил перед вами режиссер?

— У него был референс, предельно точное понимание того, что должно звучать. И в рамках этих звуковых образцов я с ребятами начал выстраивать звуковую концепцию «Ходжи Насреддина». Все создается ситуативно. Каждый день работы и репетиций привносит какую-то находку, новую идею. Даются задания, ищешь, репетируешь, показываешь, и Бекмамбетов уже говорит да или нет. Примерно так.

— Вы в этом проекте выступаете прежде всего как композитор?

— Даже не знаю, в роли кого. Основной звуковой критерий спектакля — этническая составляющая, а это инструменты и, самое главное, люди, умеющие на них играть. А половина музыкантов, кого я знаю, уехали показывать спектакль «Алиф» на театральный фестиваль в Мексику. Мне повезло, что одному из музыкантов того коллектива не дали визу. (Смеется.) Это Базарбай Бикчантаев — татарин из Китая, у нас на нем практически все построено.

Накануне нашего разговора Базарбай уезжал на празднование Курбан-байрама — мне пришлось самому брать домбру, подменять его. И я начал импровизировать интермедии, какие-то наигрыши, угадывать ситуацию звуком.

— И все же здесь на «Ходже» вы больше композитор, кураист или, скажем, руководитель вашего небольшого музыкального коллектива?

— Я больше музыкант. Композитор представляет свое готовое видение со своей концепцией. Нашу звуковую концепцию определил режиссер, а я своего рода склеивающий раствор, цемент между замыслами режиссера и музыкантами. Здесь скорее я «хороший второй». То есть нет-нет и ты атмосферу варишь, помогаешь постановщику.

— За эти несколько дней в Свияжске вы поняли, почему Бекмамбетову на голливудские фильмы выделяют бюджеты в десятки миллионов долларов? К тому же, как выяснилось на днях, он единственный современный отечественный кинорежиссер, которого знает Квентин Тарантино.

— Думаю, да.

«Заметил еще очень важное качество Бекмамбетова: будто бы, уже зная ответ, он подводит тебя к тому, чтобы ты сам это понял, осознал» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Что это за качества — и человеческие, и профессиональные?

— Он мастер. Мудрый, проницательный, спокойный. И это спокойствие очень заразительно. Возникает ощущение, что человек уже заранее все продумал.  С трудом верится, что он на ходу какие-то вещи придумывает или за ночь, делая анализ последней репетиции.

Заметил еще очень важное качество Бекмамбетова: будто бы, уже зная ответ, он подводит тебя к тому, чтобы ты сам это понял, осознал.

— Как вы думаете, у музыкального оформления свияжского «Ходжи» может быть какая-то самостоятельная жизнь? Скажем, записать это в студии как саундтрек…

— Вряд ли. Хотя можно, наверное, как-то развить, но не хочу сейчас заземлять эту энергию. Пока непонятно, в какие формы история выльется. Сейчас важнее быть в творческом вареве. Кстати, одна из мыслей спектакля: «Не цель важна, а путь». Сам по себе путь. Наверное, в этом случае для меня важно быть здесь и сейчас, а завтра — это завтра…

«СЛУШАЯ АНТОЛОГИЮ ПЕСЕННОГО ТВОРЧЕСТВА ИЛЬГАМА ШАКИРОВА, ДУМАЕШЬ: ВОТ ОН — ОБРАЗЕЦ ПЕСНИ»

— Вы ведь в последнее время много работаете с Диной Гариповой.

— В последнее время да.

— Она анонсировала в свое время запись татарского альбома — он уже готов?

— Альбом в процессе создания, который поделен на несколько фаз: разработка концепции, аранжировочные стадии, затем запись в студии, после этого уже работа с большим количеством музыкантов. Какие-то песни перешли в третью стадию, какие-то еще остались во второй.

— У вас какая роль в работе над альбомом Гариповой: композитор, саундпродюсер?

— Я даже не знаю. Наверное, я там про всё…

— В общем, вы там самый главный, отвечающий за музыку?

— Нет, конечно. В этой работе нет главных, все равны, каждый проявляет инициативу, у каждого своя зона ответственности. Каждый участник творческого процесса высказывает свое мнение. Это большая и дружная команда. В июне была студийная работа в Волгограде. У ребят там потрясная студия. С утра и до ночи писались. И это был жутко интересный опыт, обмен мнениями, какие-то поиски…

И потом ты не можешь сам уметь делать всё. У каждого свой конек: кто-то сводит, кто-то аранжирует, кто-то биты делает классные. Если ты умеешь сочетать в себе все эти качества, то можешь быть саундпродюсером. Правда, сам продюсер еще четко определяет творческую задачу и умеет при этом зарабатывать на ее решении. А зарабатывать на творчестве я не особо умею, честно скажу, поэтому как бы иду по формуле «ищите прежде Царства Божия, все остальное приложится». То есть, если ты профессионал в своем деле, это как-то окупается, конвертируется.

— Насколько можно судить, речь идет не просто о новых записях победительницы первого сезона «Голоса». И вы, и Дина делаете на данный альбом серьезную ставку?

— Все для этого сложилось. И для Дины как большого артиста, и для меня как композитора, аранжировщика. В джазе, предположим, известная тема берется за основу и разворачивается в виде импровизационных квадратов у каждого музыканта. Формообразующий принцип. И у татарского слушателя в сознании такое: есть одна песня, а петь ее могут многие, но за каждой композицией в нашем сознании закрепляется личность артиста. И у зрителя есть свой внутренний список любимых песен, а вместе с ним и любимых артистов, которые каждый по-своему исполняют их.

Мне кажется, что мы все ждем таких песен — известных нам и переосмысленных, поэтому, наверное, у нас много песенных, фестивальных проектов: «Yзгәреш җиле», фестиваль имени Альфии Авзаловой, Рашида Вагапова и так далее. Мы говорим все время о песне, варим этот котел. И прекрасно, когда исполнитель создает свой золотой репертуар народных песен, выпускает альбом. Слушая, к примеру, антологию песенного творчества Ильгама Шакирова, думаешь: вот он — образец песни. Хотя Ильгам-абый ведь тоже искал, сотрудничал с композиторами. И саунд его песен был актуальным, современным для своего времени. Прошло время, и его творчество сегодня — своеобразный эталон интерпретирования.

Часто подобные проекты носят рабочее название «Жемчужины татарской песни». От того песни, не вошедшие в альбом, не перестают быть жемчужинами. Возможно, найденные песни были на поверхности нашего сознания, в сфере всеобщего узнавания, просто мы их не достали со дна неизвестности. Поэтому важен еще момент качественного поиска. В этой связи Дина начала верно. В Государственном ансамбле песни и танца Татарстана работают два хормейстера — это Венера Хасановна Гараева и Ильяс Рафисович Гараев. Они настоящая кладезь большого репертуара татарских народных и авторских песен. Мы часа три просидели с диктофоном, слушали их, перебирали варианты, думали, какую песню выбрать. И в конечном итоге репертуар диска был собран. 

«ВСЕ НОВОЕ, ЦИТИРУЯ АРИСТОТЕЛЯ, РОЖДАЕТСЯ КАК ЕРЕСЬ, А УМИРАЕТ КАК ПРЕДРАССУДОК»

— А как вы сами подходите к выбору того, что из татарской классики подойдет к конкретному проекту? От вокальных данных артистов, от каких-то своих ощущений и настроений?

— С каждой песней все очень индивидуально. Ее надо угадать, найти, пережить, пропустить через себя, сделать интонации очень личными. А бывает ведь и так, что она рядом, но ее не замечаешь. У меня было такое. С детства слышал от мамы один напев из деревни Мустафино, где она выросла, и не замечал его сердцем, а со временем осознал его ценность, уникальность. Напев этот лег потом в основу некоторых моих сочинений.

— У Дины Гариповой в «Инстаграме» частенько можно видеть концертные видео, где вы играете на курае.

— Да, у нас есть совместные номера. Один из них — песня «У воды» из мюзикла «Семь жемчужин». Дина включила ее в альбом. У песни сложилась хорошая судьба. Мы часто исполняли ее вместе. Прозвучала она и в День народного единства в Кремле перед Владимиром Путиным. Песня, одним словом, живет своей жизнью.

Второй концертный номер — с песней о батыре, который любит свою красавицу. Ради нее он стремится победить на состязаниях Сабантуя. А этот сюжет уже раскрывается не только вокалом Дины и моим соло на курае, но и хореографией Государственного ансамбля песни и танца РТ в постановке Лейсан Хаметовой. Так как я работаю в ансамбле официально и еще параллельно с Диной сотрудничаю, то все как-то удачно склеилось. И это большая творческая удача, когда область твоих музыкальных поисков совпадает с профессиональной деятельностью. Работа и хобби, получается, одно и тоже.

— Когда татарский альбом Дины Гариповой будет закончен и презентован, это станет резонансной историей как минимум в Татарстане?

— Я уверен, конечно.

— Найдутся противники вашей интерпретации татарской классики?

— Они должны быть, потому что все новое, цитируя Аристотеля, рождается как ересь, а умирает как предрассудок. Поэтому, конечно, все новое нужно испытывать, смотреть. Но, надеюсь, таковых будет мало, потому что здесь идет честный и творческий поиск. Никакой фальши с момента зарождения идеи и в ее реализации пока не чувствую.

«ВЫСОКОЕ, МЕЛИЗМАТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО ПЕНИЯ КАК ЗВУКОВОЙ СИМВОЛ НАШЕГО МЫШЛЕНИЯ»

— Вы упомянули фестиваль «Yзгәреш җиле». В январе московские джазмены и татарские вокалисты поедут с этим проектом в «Карнеги-холл». Как вы вообще относитесь к «Yзгәреш җиле»?

— Ну есть — и слава Богу.

— То есть нейтрально?

— Да, больше нейтрально. Самому пока не все понятно, но в целом проект интересный, большой, масштабный, трудный, думаю, в организации. Теперь важно подобное удерживать и должным образом развивать. Считаю, продюсеры фестиваля понимают, куда данный локомотив движется. Для нас же пусть будут главными здесь песни и их исполнители, которых мы любим, ведь ради них это и делается.

Вернее, все ради артиста, ради того, чтобы он пережил песню, смог донести ее до нас, слушателей, используя все предоставленные возможности. И для этого в проекте, по-моему, соблюдены все условия. 

— Татарские песни можно петь по-английски? Это одна из идей главного идеолога «Yзгәреш җиле» Рауфаля Мухаметзянова, которая вызвала немало споров.

— Скажу так: можно и на английском, можно и на китайском. Тоже ведь вариант. Почему нет, кстати?

«На мой взгляд, реформация эстрады уже идет. И наблюдать этот процесс нужно с точки зрения большой сцены вообще» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Но в целом у вас есть рецепты, как реформировать татарскую эстраду, о чем в республике говорят на самом высоком уровне?

— Не в курсе, о чем говорят на самом высоком уровне. Все, что надо, уже сказали, по-моему. Да и вообще избегаю подобных суждений. Это сбивает с толку, мешает работать. Вот как в спектакле про Ходжу… Есть там один диалог, где главный герой в беседе с Тамерланом подводит того к двум вариантам ответа на ситуацию. Оказалось, что ни да ни нет. Тогда Тамерлан предполагает, что есть среднее, а среднего-то тоже нет. И вот это состояние подброса в невесомость, в дезориентацию смыслов… А почву под ногами нужно находить.

На мой взгляд, реформация эстрады уже идет. И наблюдать этот процесс нужно с точки зрения большой сцены вообще. Если эстрада — это сосредоточие, квинтэссенция культурных достижений, пусть и в гротесковой форме, то Государственный ансамбль песни и танца — одна из ее питательных артерий. А так как одно из направлений культурной политики Татарстана  — возрождение утраченного инструментария, то в Государственном ансамбле сейчас плотно ведется работа над этим. И одна из наших творческих задач — сделать так, чтобы в предстоящем концертном сезоне определенные инструменты уже звучали.

— И как же этого добиться?

— Есть большой ряд вопросов, которые мы начали решать. И это, повторюсь, тоже касается проблематики татарской эстрады. Мы уже давно в состоянии слухового тупика и, надеюсь, понимаем, что на одной лишь логике квадратно-гнездовой формы песен в виде электронных аранжировок с солирующим баяном долго не проедешь. Например, необходимо поднимать пласт с недостающими историческими тембрами, ведь было же большое инструментальное разнообразие в прошлом. У большинства тюркских народов инструментальное наследие сохранилось, а у нас это в каком-то скудном виде в связи с печальными историческими событиями. Но позитивное здесь присутствует, ведь в нашем наследии есть моң. Высокое, мелизматическое искусство пения как звуковой символ нашего мышления. Это сердцевина, на которой можно строить.

«TATARSIS ТАК ИЛИ ИНАЧЕ РАЗВИВАЕТСЯ. НАПРИМЕР, В ТВОРЧЕСТВЕ ДИНЫ»

— Как-то у «Казань Арены» вы выступали — это была какая-то предвыборная история — с музыкальным проектом Tatarsis.

— Было такое…

— Выглядело и звучало это очень интересно и, главное, весьма амбициозно. Но пока так и не вылилось во что-то серьезное?

— Почему? Вылилось в главные инвестиции — мои мозги. В опыт. В Tatarsis я отрабатывал свои идеи, смотрел на них со стороны. В чем-то успокоился, в чем-то поставил себе знак вопроса. А Tatarsis так или иначе развивается. Например, в творчестве Дины. И есть идея, чтобы Tatarsis стал участником ее концертного тура с  презентацией татарского альбома. Планируются инструментальные номера, а часть моих наработок для Tatarsis вошла в аранжировки для альбома Дины. 

— А не жалко, что медийно не раскручивается сам столь звучный бренд Tatarsis?

— Дело в том, что я хотел направить этот эшелон в область танцевальной, электронной, этнической музыки, но не предполагал, вернее, не знал о некоторых особенностях продюсерской деятельности, поэтому где-то у меня что-то не склеилось. Появился контент, а вот на его развитие нужны были более продвинутые студийные мощности и выверенная продюсерская концепция, а у меня не было ни того ни другого.  

Возможно, потому, что придерживаюсь принципа «музыка превыше всего», я не считаю, что проект не раскручивается должным образом, ведь его развитие пропорционально моему развитию как композитора-исполнителя, а с насыщенностью творческих проектов, в которых я учусь и развиваюсь, слава богу, пока все в порядке. Еще порой чем-то приходится жертвовать ради сохранения своей творческой идентичности. Скажем, Питер Гэбриэл. В начале своего творческого пути он работал с Genesis, а потом вышел из состава участников по внутреннему зову, чтобы сохранить себя как художника, не подверженного веяниям и набирающей обороты продюсерской махине. Пишет открытое письмо в музыкальные издания: отмечает, что достигнутый успех заставляет его смотреть на музыку и аудиторию как источник денег, что выступления перестали вызывать особый трепет. И Гэбриэл занялся своим творчеством. А в 1986 году его альбом So приносит ему первое Grammy. Так что он сохранил в себе художника.

Медийность — это нетрудно. Надо сперва создать достойное медийности. Потратить энергию на исследования, эксперименты. Ставить себе интересные задачи.  Как-то вот подумал: к примеру, смогу ли написать песню, будто не я ее написал, а она давно уже существует в изустной традиции.

— Не наоборот?

— Ты учишься у народа. Вслушиваешься в его песни, мелодические линии, интонации, в то, как татарский текст раскрывается в звуках. Такие наблюдения помогают в чистоте экспериментов. К примеру, творчество Стинга базируется на принципах английской поэзии, а это уже формообразующий элемент его произведений. Получается, что посредством языка, английского народа рождается мысль, обрамленная звучанием Стинга.

Недавно озвучил ролик для «Шаян ТВ» с песней «Туган тел». Главная аудитория канала — дети. И я долго думал перед началом работы над ней — о том, что могло бы детям понравиться, какой ритм, тембры, ощущения, ведь у каждого поколения свое актуальное звучание. Обычно эта песня звучит гимнически: все встают, начинают петь. Мне захотелось создать другое настроение — мягкий дрим с электронной пульсацией. В итоге получился воодушевляющий и красочный клип.

— В общем, оказывается, Tatarsis — очень важная история для вас, а не просто название одного из прежних проектов. А можете дать определение этому вами же и придуманному понятию?

— Tatarsis — производное от греческого «катарсис». Потом «татар сез» можно услышать. Тут разнообразие смысловых оттенков. Я воспринимаю проект как модель взаимодействия с другими исполнителями. Например, Филюс Кагиров и Алина Шарипжанова спели с нашим проектом песню «Борлегән», а Ренат Валеев и Айдар Валиев сыграли в ней баянные партии.

«ЕСЛИ ТЫ ДЕЛАЕШЬ ДОСТОЙНЫЙ ПРОДУКТ, ТО КРИЧАТЬ О НЕМ И НАВЯЗЫВАТЬ ЕГО НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ»

— Про вас не раз приходилось слышать комплименты и от людей из музыкального мира, и от чиновников от культуры: Салимов — крутой, талантливый, такой-сякой. Спрашиваешь потом: а почему же его музыка у нас не звучит из каждого утюга? Обычно отвечают, что вы человек довольно неуживчивый, очень принципиально отстаивающий свое мнение…

— Есть такое.

— Но вас в принципе устраивает нынешний статус?

— Мне по душе размеренный образ жизни. И в этом жизненном темпе мне комфортно.

— А еще один известный в музыкальном мире человек говорил, что Радик Салимов при всем своем композиторском таланте не умеет выстраивать коммуникацию, в том числе со слушателями, в отличие от своих коллег по цеху более молодого поколения.

— Возможно, хотя все относительно. И отсутствие взаимодействия — это тоже взаимодействие. Я сторонник идеи, что если ты делаешь достойный продукт, то кричать о нем и навязывать его нет необходимости. Да и сравнивать себя с другими — дело неблагодарное. Лучше сравнивать себя с собой, но с прошлым собой. А так я пытался вроде как играть в эту игру, но у меня плохо получается. Чувствую себя не в своей тарелке. 

— Много разговоров о том, что в Казани может появиться татарский музыкальный театр. Вы готовы как композитор предложить такому театру свои произведения?

— Все возможно.

— Тогда такой вопрос: а Дина Гарипова способна стать главным публичным лицом Tatarsis? Тех самых новых музыкальных веяний, о которых мы говорим?

— Она уже проводник. И это очень подходящее слово. Достучаться через ее голос, образ можно до очень большой аудитории.

— В татарской современной музыке происходит что-то еще интересное? Следите за Yummy Music, Зулей Камаловой?

— Они молодцы. Стабильны и постоянны в своем творчестве, ищут, экспериментируют, выступают.

— Но вы не участвуете в Tat Cult Fest 30 августа в Кремле, который как раз эта команда проводит?

— Нет. Мы с Ильясом Гафаровым (основатель лейбла Yummy Music — прим. ред.) знакомы. Выступали несколько раз вместе. Скорее здесь вопрос формата. Да и просто он понимает, наверное, особенность моего ритма жизни. Но мы всегда на связи, выручаем друг друга в каких-то вопросах.

«ОСНОВНАЯ РЕФОРМА ДОЛЖНА ПРОИЗОЙТИ В УМАХ»

— Еще раз попробую спросить: все-таки задачу реформирования татарской эстрады, которую поставил Рустам Минниханов, возможно решить, ну хотя бы частично?

— Да, если понимать суть того, что и как надо реформировать. Не хотелось бы, чтобы все наши действия носили здесь показушный характер, потому что основная реформа должна произойти в умах. Мы как слушатели перестали выкупать хорошее, отличать питательный планктон от шляпы. И если что-то часто звучит, то это еще не показатель гениальности воспроизводимого. Здесь важно внутренне настроиться на созидание в любой деятельности — в творчестве, во взаимодействии друг с другом — и идти по пути, не ожидая ничего взамен.

— В общем, путь важнее самого конечного результата, как с «Ходжой» в Свияжске?

— Да. Я вот тоже, памятуя проблемы с коммуникацией, решил поучаствовать в лаборатории татарской песни, которую организовало сообщество «Калеб» Гузель Сагитовой.

— И как вам?

— Идея лаборатории хорошая. Все мы очень разные, и эта разность как раз предполагает создание вполне приличного творческого контента. Есть только определенные несостыковки по графику, по моделям взаимодействия. Так что вокруг происходит много хорошего. Лишь бы мы не строили Пизанскую башню, пусть и очень красивую.