ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКА В ИНТЕРЬЕРЕ И НА ПЛЕНЭРЕ

«Я хотел бы рассказать об уникальном, удивительном Александре Поникарове, — с корреспондентом „БИЗНЕС Online“ делится своими воспоминаниями Вячеслав Нилов, ученик, друг и соратник художника, заслуженный архитектор России и Татарстана, работавший главным архитектором сначала Бугульмы, затем — Набережных Челнов много лет во время возведения автограда и самого КАМАЗа. — Он жил затворнической жизнью настоящего художника, ни разу не был женат, от своей творческой деятельности отвлекался, только уходя на работу, преподавать в институте. Закончив рабочий день, он сразу бежал обратно в свою коммуналку в старой сталинской трехэтажке на улице Спартаковской. Познакомился я с ним, когда был студентом Казанского строительного института (сегодня он называется Казанский государственный архитектурно-строительный университет). Александр Ильич преподавал у нас рисование».

«Был старшим преподавателем кафедры архитектурного проектирования КИСИ (Казанский инженерно-строительный институт), вел живопись, рисунок и скульптуру. С молодежью работал в течение 12 лет, время пролетело быстро. Писать картины в эти годы мог только во время летних каникул…» — из воспоминаний Александра Поникарова.

«Талантливый, искренний художник, он щедро делился со студентами своим опытом, результатами творческих поисков и находок. Однажды он привел группу студентов на берег Волги. Были занятия на пленэре. Он рассказывал студентам, как надо чувствовать живопись, показывая рукой на какой-то старенький, покосившийся забор. Александра Калинина, одна из студенток, впоследствии вспоминала, что вдруг увидела забор совсем другими глазами и в этот момент почувствовала себя художником», — рассказывает Ирина Ланг, родственница художника Поникарова.

«Александр Ильич — дядя Саша для молодых товарищей по изостудии — прожил жизнь старым холостяком, никогда не считал себя красавцем, и потому, наверное, не осталось ни одной фотографии с его изображением. Набросок Геннадия Архиреева сделан в изостудии, когда все увлеченно писали обнаженную натурщицу… А он, покоренный образом самого дяди Саши, этого чистого большого ребенка в искусстве, сделал с него набросок, о котором тот со своим мягким волжским оканьем сказал: „Хороший получился“», — пишет журнал «Казань».

«Я БЫЛ ПОСВЯЩЕН, ДОПУЩЕН В ЕГО ТВОРЧЕСКИЙ МИР»

«Знакомство наше длилось в общей сложности, наверное, не менее 15 лет, — продолжает Нилов. — Наша дружба продолжалась и после института. Одним из немногих я был как-то посвящен, допущен в его творческий мир. Александр Ильич являлся особенным: ничего внешнее, мирское его не интересовало. Глубоко божий человек, он в то же время был совершенно не воцерковленным. Если и заходил когда в храм, то не молиться. При этом все его размышления, работы, поступки исходили из области духовной. Повторюсь, что он не был женат, но женскую красоту ценил опять-таки как-то по-своему».

«В 1939 году после окончания ФЗУ (фабрично-заводское ученичество) меня призвали в ряды Красной армии. В 1939–1940-м годах учился в полковой школе в Башкирии, расположенной в небольшом районном городке Давлетканово. В центре него был парк, в котором мы с другом вечерами гуляли, знакомились с девочками-башкирками. Друг был татарин, он свободно объяснялся со своей девушкой. Я же ни башкирский, ни татарский язык не знал, поэтому мы просто с девушкой гуляли по парку, но, когда сходились вместе, товарищ переводил нам слова друг друга. Так мы дружили в течение 8 месяцев… На одном из вечеров, сразу после окончания Великой Отечественной войны, в поселке я подметил девушку по имени Тамара, очень порядочную и красивую уральскую казачку. Характер у нее был веселый. Мы с ней ходили в клуб на танцы, иногда собирались на вечеринки. Много времени проводили вдвоем в ее комнатушке. Я искренне к ней привязался. Тамара стала бы замечательной женой, но время было тяжелое, и я ничего не мог ей предложить. Она была молодой, симпатичной женщиной, могла хорошо устроить свою судьбу. А у меня не имелось ни своего жилья, ни денег. Жил впроголодь, все время хотелось есть. Буханка хлеба стоила 100 рублей, сельдь — 15 рублей рыбка. Паек давали на день: 800 граммов хлеба, немного крупы — все это было слишком мало для жизни даже одного человека, а уж тем более для семьи. Война отняла у меня годы, когда люди обычно ухаживают за девушками и женятся. Потом я до 40 лет учился, а уж позже оказалось совсем трудно жениться», — из воспоминаний Поникарова.

«Художник считал женскую красоту наивысшим изобретением природы и старательно пытался уловить ее черты. Он писал так, словно надо было разгадать тайну… Поникаров был счастлив, когда творил. Ведь он — Художник. В своей жизни Александр Ильич искал Идеал, изображал чистую, юную женскую красоту, цветы и природу, в них видел идеал прекрасной мечты. Его героини похожи друг на друга своим „идеальным“ состоянием. Кажется, во всех натурах он видел одну: возвышающий душу образ. Поникаров любил этот идеал, как говорящий о лучшем, что есть в человеке», — отмечается в журнале «Казань».

«ОН БЫЛ ОДИНОК СВОИМ СТРАННЫМ ДОБРОВОЛЬНЫМ ОДИНОЧЕСТВОМ»

— Его затворничество было угрюмым, отталкивало людей?

— Да нет, что вы. Даже наоборот. У него в Казани жили родственники. В частности, старший брат работал профессором одного из казанских вузов (Иван Ильич Поникаров — заведующий кафедрой «Машины и аппараты химических производств (МАХП)» Казанского государственного технологического университета (КХТИ) в 1972–1998 годах, доктор технических наук, академик Международной инженерной академии — прим. ред.). То есть Александр Ильич не был совсем уж покинут всеми, и от этого несчастен. Да, он был одинок, но каким-то своим, особенным, творческим и добровольным одиночеством. Даже, наверное, не одиночеством, а скорее стремлением к постоянному уединению. Но это вовсе не значит, что Поникаров напрочь сторонился людей. Соседи по квартире, например, его обожали за спокойный нрав, вежливость, интеллигентность и немногословие, которое вовсе не считали неразговорчивостью…

«В музее хранятся акварели Александра Ильича, подаренные им детской студии. Он их выполнял специально для школьного кабинета музея, чтобы учить детей видеть язык изобразительного искусства. Его любили все ребята, да почти у всех, с кем ему приходилось встречаться, Поникаров вызывал чувство глубокой симпатии и доверия, потому что был бесконечно добрым, бескорыстным и отзывчивым человеком… Он не боялся казаться чудаком — художник был им. В нем жил большой добрый ребенок, который нес в мир огромный запас любви. Он был во всем своеобразен, начиная с внешности. Круглая лысая голова, уши торчат как локаторы, кепочка съезжает, штаны пусто мешковатые, зато теплые. Александр Ильич носил рубашки насыщенного яркого цвета. В голубом свитере его глаза становились синими, и, когда он молчал, в них было выражение удивления, трезвости и добродушия. Трудно понять, как художник мог сочетать эти качества: трезво оценивая, удивляться. Удивляясь, он не терял трезвой оценки. Во всем облике его была душевная русская простота», — рассказывает Наталья Аксенова, старший научный сотрудник Государственного музея изобразительных искусств Республики Татарстан, руководитель детской музейной студии.

«АЛЕКСАНДР ИЛЬИЧ РИСОВАЛ ВОЗДУХ»

— Вы сказали, что одним из немногих были допущены в его мир художника и даже наблюдали сам творческий процесс…

— Поникаров жил в коммунальной комнате, полностью заставленной его картинами. Между ними был узкий проход к рабочему месту, на столе стоял довольно высокого качества проигрыватель: у Александра Ильича имелась великолепная подборка классической музыки, и под ее звуки ставил перед собой и решал творческие задачи. Скажем, когда делал натюрморт — он мне показывал, как несколько раз пишет одно и то же, но в разных цветовых решениях. Одно и то же, но есть вариант синий, другой — красный и так далее.

Преобладающее количество картин художника выполнено акварелью. В обиходе, в обыденном сознании она вроде бы что-то школьное, ребяческое, простецкое, несерьезное. Все считают, что наиболее значимые картины пишутся только маслом. Александр Ильич писал и маслом, равно как и темперой, гуашью, то есть все эти техники были для него доступны. Он и нас, студентов, им обучал. Но все-таки предпочитал акварель. Ведь на самом деле ее техника требует особой точности. Когда создаешь маслом, можно хоть 100 раз подойти к холсту и переписывать бесконечно, то есть всегда можно внести какие-то коррективы. Для карандаша существует ластик. Акварель же пишется по сырой бумаге. Она легка и прозрачна, рисунок делается стремительно, одним взмахом кисти, и переделке не подлежит. Акварель не позволяет ошибок. В этом ее сложность — хороший, «легкий» примитив подчас бывает гораздо труднее создать, чем нагромоздить что-то сложное, подробное, обстоятельное. В рисунках акварелью Поникаров был большим мастером.

«С дядей Сашей я познакомилась, когда тот приезжал к нам в гости в Таллин. Он много гулял по городу, интересовался прикладным искусством Эстонии. Когда мама спросила, что его поразило больше всего в оформлении витрин магазинов, Александр Ильич ответил: „Скупость“. То есть увидел, что все оформлено с большим вкусом, без излишеств, в точно выдержанной цветовой гамме… Он был художником, потому что таковым родился и жил, потому что не умел по-другому. Дядя Саша старался воспроизвести в картине воздушную среду, передать цвет предметов под воздействием солнечного света и окружающей атмосферы. Как говорил дядя Женя, муж маминой сестры Симы, Александр Ильич рисовал воздух», — отмечает Ланг.

«ТВОРЧЕСТВО НЕЛЬЗЯ ДЕЛИТЬ НА КУСОЧКИ, КАК НЕЛЬЗЯ РАЗДЕЛЯТЬ НА ЧАСТИ ДУШУ»

— Были у Поникарова свои кумиры?

— Его очень вдохновляли французские импрессионисты: Анри Матисс (в особенности его знаменитый «Танец»), Эдгар Дега, Пьер Ренуар, Камиль Писсарро, Рауль Дюфи, Эдуард Мане… То есть Александр Ильич был погружен в мир таких художников, которые, исходя из корня самого этого слова (l’impression — в переводе с французского «впечатление»), передавали на холсте только свое видение окружающего, свою исключительную точку зрения, свой уникальный ракурс. А еще по наивному восприятию мира я бы сравнил его и с грузинским живописцем Нико Пиросмани.

Поникаров был до конца ребенок, смотрел на все своим нежнейшим взором художника, никого и никогда не мог обидеть. Ни одной своей работы не продал и родственникам говорил: «Ни в коем случае не продавайте мои картины!» Хотя сейчас я считаю огромной несправедливостью, что его работы почти не видят белого света, находясь, скажем, где-то в гараже.

«Жил он как „идеальный“ художник, бедно, имел много друзей, размышлял, мечтал и всегда рисовал… С удовольствием писал маслом портреты родных и просто знакомых и с легким сердцем дарил им… Акварели дядя Саши получали высокие оценки специалистов — и не только российских. Однажды в Казань приехал для покупки картин сотрудник французского журнала по искусству (к сожалению, ни имен, ни даты события, ни названия журнала установить мне не удалось). Но из того, что предложили ему тут, его ничего не заинтересовало, а вот акварели Александра Ильича ему понравились, захотел их купить. При встрече иностранец долго его уговаривал, но тот отказался продать свои работы. Француз расстроился и даже обиделся на него. Однако дядя Саша не продал вообще ни одной своей картины. Если человек ему нравился, он просто дарил работу и объяснял свою позицию так: „Если стану продавать, то получается для обогащения, моей рукой тогда черт будет водить, я же пишу, вкладывая душу, они мне как дети. А денег на жизнь хватает…“ Александр Ильич принципиально подходил к этому вопросу. Когда лежал в больнице, уже в плохом состоянии, незадолго до смерти, завещал племяннику Виктору не продавать работы, хранить все вместе, потому что верил, что его творчество нельзя делить на кусочки, как нельзя разделять на части душу. И родные тоже верят, что придет время, когда эта коллекция будет признана и оценена по достоинству…» — подчеркивает Ланг.

«РАБОТАТЬ НА ПРИРОДЕ ПЕРЕСТАЛ: Появилось МНОГО ХУЛИГАНОВ В ЛЕСУ И НА ВОЛГЕ»

— И все же его позиция с продажей довольно спорная. Ведь продажа картины означает не только и, может быть, даже не столько деньги как таковые, сколько факт признания. Особенно сейчас, когда оно все больше сводится к известному вопросу «Сколько ты стоишь?».

— Факт признания? Как ни странно, но для Поникарова и это было неважно. Что касается денег как таковых, то он считал, что искусство по определению не может быть ни способом, ни предметом обогащения и даже средством существования. Художник был участником Великой Отечественной войны, за что к своей зарплате получал какую-то надбавку, и всегда говорил, что денег для его затворнической жизни вполне хватает. Он вообще отстранился от этой стороны творчества и даже свои картины нечасто кому показывал. К счастью, среди редких зрителей был и я, а также его племянник Виктор. Вот, пожалуй, и все. По крайней мере, другой поникаровской аудитории пока не знаю.

«Мастерской я не добился и в союз художников не вступал, так как в начале работ было мало, да и не стремился в него попасть. В последующие годы моя жизнь протекала в пенсионном режиме. Заработал небольшую пенсию, получал 102 рубля, потом добавили — 144 рубля. Живу один, когда появляется охота, создаю натюрморты, редко — пейзажи, портреты родных, но как-то сходство — особенно молодых — не удается, пожилых пишу более похоже. К сожалению, работать на природе я перестал: появилось много хулиганов в лесу и на Волге. Художники прекратили поодиночке ходить на этюды, группой было не так опасно…» — из воспоминаний Поникарова.

«Шутя, он говорил о себе: „Я пляжный художник“. Каждое лето на казанском пляже, обычно на „Локомотиве“, Александр Ильич рисовал отдыхающих и дарил им свои рисунки просто так, для радости, на память. Сколько их было, портретов-подарков, — не счесть. Некоторые он оставлял себе, чтобы в мастерской поработать над картиной», — пишет журнал «Казань».

«ПОСЕТИТЕЛЬ ИЗ ГЕРМАНИИ НАПИСАЛ ТОЛЬКО ТРИ СЛОВА: «ЦВЕТ, ЦВЕТ, ЦВЕТ!»

«Художники часто не от мира сего, — продолжает рассказ Нилов. — А я Поникарову стал близок потому, что тоже был увлечен акварелью. Мне она удавалась, и он это подмечал. Александр Ильич видел, что у меня акварели, что называется, незамученные, такие же легкие, как у него. К моему 50-летию, в 2001 году, я делал в Челнах свою большую персональную выставку. Картин моих было много — 200 или 300, сейчас точно не помню. И вот тогда я предложил родственникам художника вместе с моими выставить и его работы. Так в картинной галерее Набережных Челнов впервые увидели свет произведения Поникарова. Выставить решили около 100 акварелей и десяток работ маслом. Люди были в восторге!»

«Вторая выставка — „Мир души и творчества Александра Поникарова (живопись, графика)“ — прошла с большим успехом в 2015 году в национальной художественной галерее „Хазинэ“, расположенной на территории Казанского кремля. Выставку организовала ученица художника — заведующая галереей Анна Нифантьевна Романова — с участием племянников Александра Ильича Сергея и Виктора Поникаровых. На выставке были представлены портреты, пейзажи и натюрморты из коллекции семьи художника. Всего экспонировалось около 30 произведений, созданных им в разные годы. Запомнился комментарий в книге отзывов посетителя из Германии, он написал только три слова: „Цвет, цвет, цвет!“ Верно, это был конек дяди Саши, он являлся мастером работы с цветом. На портретах своих родителей тоже сумел при помощи цвета передать их характеры. Обе выставки вызвали настолько большой интерес, что были продлены на месяц», — говорит родственница художника.

«ОН СНОВА ДОВЕРИЛСЯ ТОЛЬКО БУМАГЕ»

— Вячеслав Степанович, судя по дате рождения, судьбу этого жизнерадостного затворника, начиная с самого детства, вряд ли можно назвать безоблачной… Он что-нибудь в ваших с ним разговорах упоминал о том, что ему пришлось пережить?

— Нет, ни слова, взывающего к жалости. Я догадывался, конечно, что в жизни ему досталось прилично, но какие-то подробности стали мне известны только сейчас, когда случилось прочитать его воспоминания, присланные родственницей художника. Она справедливо отмечает, что и здесь он предельно сдержан и лаконичен. Замечу со своей стороны, что Александр Ильич как настоящий художник снова доверился только бумаге…

«Поникаров родился в селе Ульянково Апастовского района РТ. В семье были семеро детей, Саша — средний. Он оставил уникальные воспоминания, которые живо и достоверно передают наиболее яркие и значимые события его жизни, а также создают общее представление о давно ушедшем, тяжелейшем периоде в истории России, на который пришлись годы детства, юности и зрелости Александра Ильича…» — отмечает Ланг.

«МАМУ НАСИЛЬНО ВЫТАЩИЛИ В ЧУЛКАХ НА СНЕГ»

«В деревне Ульянково до 1930 года жизнь была очень простой, крестьянской… В школе учитель Александр Прокофьевич за провинность ставил нас на колени, иногда бил линейкой по голове, но это воспринималось как должное. Он был строг, однако родители его хвалили. Авторитет у него был непререкаемым. 

Председателем сельсовета в 1929 году в Ульянково являлся Егоров, двоюродный брат моего отца. Он приходил и уговаривал папу все продать и уехать из деревни, так как наша семья подлежала высылке, но мама с отцом к совету родственника не прислушались. Рассуждали так: „Куда мы с семьей поедем маяться, с детьми таскаться по свету, искать другое место“. Вот и решили никуда не уезжать, жить тут.

Но пришло время, и под руководством директора школы явились уполномоченные в наш дом и вывели нас на улицу. Мама не хотела уходить из дома, ее насильно вытащили в чулках на снег. Было холодно. Мне в ту пору было 10 лет, младшему брату Ивану — 2 года, Нюре — 13, Кате — 7, дедушке — 75, маме — 50, тете Шуре — 35. Отца накануне арестовали и посадили в тюрьму в Казани. Боялись, что он помешает высылке семьи.

Нас вместе с тетей Шурой посадили на телегу и отправили в Свияжск, а затем поездом в телячьих вагонах из Татарии в Сибирь. В поезде была теснота, люди заболевали тифом, многие умирали, их санитары уносили на носилках, и родные не знали, где и как их захоронят…

Взрослые зимой мыли золото в ямах, порода была навалена вокруг них. Эти навалы назывались бугром. Из них мы, мальчишки, брали песок и промывали его еще раз, даже намывали по 300–500 миллиграммов золота. Мне в ту пору было 14 лет…» — из воспоминаний Поникарова.

«МЫ ПОШЛИ ПО ЗАПАДНОЙ ДВИНЕ НАВСТРЕЧУ НЕМЦАМ»

«С июня 1941 года я участвовал в Великой Отечественной войне в составе 385-го стрелкового полка Уральского военного округа, являлся участником разведывательных операций на Западной Двине. Сразу же после объявления войны в июне 1941 года мы пошли по Западной Двине навстречу немцам. На дорогах видели убитых и обгоревших бойцов, лошадей, сгоревшие машины. Война чувствовалась повсюду. Первыми вступили в бой курсанты офицерского училища. У нас на вооружении были винтовки 1881–1930 годов (винтовка Мосина), в то время как у немцев — автоматы. В дальнейшем бои прекратились, и мы начали отступать по Западной Двине. Шли ночью, хотелось спать, шли и спали, иногда приходилось вступать в бой с немцами. Они старались нас окружить, сбрасывали перед нами десант, мы окапывались. Авиация бомбила с воздуха. Лили дожди, в окопах сидели в воде, голодали, так как немцы уничтожили нашу базу с продовольствием. Вместе с нами отступало и гражданское население. С боями прорывались через линию фронта. В одном из боев в конце 1941 года меня ранило в ногу.

После прохождения курса лечения в госпитале меня отправили с командой выздоравливающих в тыл, в Уфу. Там я окончил курсы младших лейтенантов. Продолжил службу в Башкирии в Алкинских военных лагерях. В 1942 году вернулся в строй. Служил командиром взвода, готовил для передовой бойцов. До окончания войны подготовил для фронта 18 взводов. В 1944-м меня направили на курсы „Выстрел“. Это было прославленное военно-учебное заведение по переподготовке и повышению квалификации командирских кадров. Выпускники курсов отлично справлялись с управлением своими подразделениями в сложнейшей боевой обстановке, всегда своевременно и точно выполняли поставленные боевые задачи. По окончании курсов в 1945–1946 годах служил в Фурмановском райвоенкомате инструктором четвертой части. Здесь мы жили как на гражданке, ходили по вечерам на танцы, знакомились с девушками. В мае 1945 года война закончилась. Меня наградили медалями „За боевые заслуги“, „За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов“, „За безупречную службу в Советской армии“», — из воспоминаний Поникарова.

«ХУДОЖНИК НЕ УМЕЛ ЖИТЬ БЕЗ СОЛНЦА»

«В 1946 году я демобилизовался из армии в воинском звании старшего лейтенанта общевойскового соединения и вернулся в Казань. Поступил учиться в вечернюю школу в 8-й класс, затем — в Казанское художественное училище, которое окончил в 1953 году. Продолжать учебу поехал в Ленинград. Поступил в Ленинградское высшее промышленное художественное училище им. Мухиной по специальности „художник декоративно-прикладного искусства“. Моя жизнь в Ленинграде была замечательной — как в учебе, так и в повседневной жизни… Летом, приезжая на каникулы в Казань, старался запечатлеть достопримечательности города. Но главным моим увлечением была природа и больше всего Волга. Я бродил с этюдником, свободный от всяких забот, по берегам Волги. Писал этюды вблизи Займищ, Шеланги, около Казани. Ходил и на Глубокое озеро, где вода была ледяной. В него впадал родник с чистой водой. Мой обед состоял из черного хлеба и дешевеньких конфет. Я макал в ручеек хлеб, ел с конфетами и был счастлив… Осенью относил этюды на кафедру живописи. Большинство из них попадало на выставки. Это было интересное время. После их закрытия был обязательный разбор работ, лучшие оставляли в фонде училища», — из воспоминаний художника.

«Его картины — это радость жизни человека, пришедшего в искусство трудными дорогами, но сохранившего в душе чуткость, нежность, любовь. В воспоминаниях дяди Саши нет ужасов войны, он никогда не рассказывал о ней, как будто вычеркнул все тяжелое, оставил в прошлом, а в дальнейшую жизнь взял только счастье творчества. Красота вокруг — вот что его привлекало…» — отмечает Ланг.

«В последний год своей жизни Поникаров редко выходил на улицу из-за болезни. В один из теплых майских дней мы с художником Хуторовым, его другом, навестили уже больного Александра Ильича. Мастерская его в новом доме (наконец-то он получил квартиру как участник Великой Отечественной войны) оказалась просторнее и светлее прежней. Но, как и прежде, она была плотно заставлена картинами, им и здесь было тесно, неуютно. Сложенные аккуратно штабелями, покрытые холстом, они жили, сокрытые от глаз, как в темнице. А Поникаров не умел жить без солнца… Он ушел от нас 30 сентября 1999 года», — рассказала Аксенова.