Спектакль «Копеподы. Путь исследования» — это результат прошедшей недавно в Казани театрально-научной лаборатории «Аннигиляция». 6 июня независимый «Театр.Акт» покажет его на престижной площадке московского центра им. Мейерхольда. В интервью «БИЗНЕС Online» основатели проекта Родион Сабиров и Ангелина Мигранова рассказали, как сочинили исследование вместо спектакля, за что так любят драматургию Ивана Вырыпаева и почему не досидели до конца на заседании в министерстве культуры.
Родион Сабиров и Ангелина Мигранова: «Зритель уже ждет наших премьер, а мы в свою очередь перед ним ответственны»
«МЫ УЖЕ СОБИРАЛИСЬ УЕЗЖАТЬ…»
— Родион, Ангелина, как только появился «Театр.Акт», вас долго считали таким семейным театром, кто-то вообще чуть ли не обвинял в «любительщине». И вот теперь читаешь список лучших спектаклей года в России по версии известного критика Павла Руднева, а там ваши «Летние осы кусают нас даже в ноябре». Потом разговариваешь с другим маститым столичным критиком Александром Висловым о театральной жизни Казани, и он говорит о том, как ему нравится то, что вы делаете. В общем, есть ощущение прорыва, перехода вашего театра на новый уровень…
Родион Сабиров: Есть ощущение ответственности, кредита доверия. Раньше «Театр.Акт» был, как вы говорите, семейным. Это правда, потому что, как только мы начали путь в театральном училище, потом в театре юного зрителя, в театре имени Камала, главная задача формулировалась так: продолжать заниматься этим делом и остаться в профессии. Потом спустя время наступают моменты, когда хочется уйти из нее, потому вот эта иллюзия — успешность, красные дорожки, большие деньги… В театре этого не стоит искать…
Ангелина Мигранова: Мы столкнулись с реальностью: это тяжелый, очень грязный труд.
Р. С.: Но идти обратно уже некуда, потому что проделан определенный путь…
— Глядя на это симпатичное помещение возле Петрушкина двора, где вы теперь работаете и принимаете зрителей, действительно возникает ощущение, что теперь от театра вам никуда не деться. Особенно если вспоминать ваши прошлые скитания.
А. М.: Да, зритель уже ждет наших премьер, а мы в свою очередь перед ним ответственны. Ответственны еще и за то, что находимся уже не в центре, как когда-то, а в Кировском районе, а это значит, зритель должен заранее спланировать свой поход и специально приехать к нам.
Р. С.: Альмир Александрович Михеев, конечно, не любит, когда мы о нем много говорим…
— Но благодаря ему — меценату и депутату Казгордумы — вы и обрели свой нынешний театральный дом.
А. М.: Если бы не он, нашего театра сегодня бы точно не было в Казани… Мы уже собирались уезжать…
— Если не секрет, куда и зачем?
Р. С.: Это не секрет, мы писали многим нашим друзьям из Москвы и Урала. Писали даже тем, кого не знаем лично.
«БУДТО НАМ ОБУХОМ ПО ГОЛОВЕ ДАЛИ»
— Хотели стать актерами, скажем, какого-то столичного театра или не было четких планов?
А. М.: Не было. Просто хотелось остаться в профессии, но уже не здесь. А там, где ты нужен, и в том месте, с которым ты себя идентифицируешь.
Р. С.: Может быть, какой-то период переждать… А тут — 2015 год, «БИЗНЕС Online», единственная статья о наших скитаниях… Так Альмир Александрович узнал о нас, вы даже ему что-то ответили в соцсетях, рассказали, как с нами связаться. И он связался. В общем, это все на уровне сказки. Кто-то говорит, что средства массовой информации не дают такого большого отклика, но наш пример показывает обратное. Мне кажется, уже все театральные коллеги знают об этой истории. Поэтому в том, что мы здесь, есть и ваша заслуга.
И когда мы приехали сюда, в Кировский район, увидели это пространство без колонн, которое дышит, такое огромное, то очень сильно обрадовались. Было такое ощущение, как будто нам обухом по голове дали.
А. М.: Михеев тогда сказал: «Я не настаиваю на том, чтобы здесь был театр, это просто помещение для репетиций». Мы же тогда репетировали на улице — и вроде как: «Ну вы сами смотрите. Я думаю, что зритель сюда не доедет, поэтому пока репетируйте. А где играть — решайте сами».
Р. С.: Это было тогда, а сейчас Кировский район оживает. И вот мы начали репетировать, приспосабливаться. И потом Альмир Александрович при очередной встрече спросил: «Ну что, как у вас дела?» И мы решили открываться.
— Но вы согласны с тем, что теперь «Театр.Акт» — это нечто большее, чем просто Родион и Ангелина?
А. М.: Даже иногда бывают такие разговоры: «Ты про „Театр.Акт“ слышал?» — «Да, я знаю». А нас человек не узнает, то есть у театра больше известности, статусности, чем у нас самих.
Р. С.: Года полтора, наверное, действует этот момент, что мы уже как-то работаем на него, на наш театр, а не наоборот. И периодически иногда страшно, когда ты его — «Театр.Акт» — подводишь, делаешь что-то не так или не на том уровне, на котором бы хотелось.
— На своей площадке вы собираете в один вечер до 50 человек. Но, когда смотришь спектакли «Театра.Акт», всегда есть ощущение, что на эти работы может приходить и больше публики. Вы ведь часто ездите на фестивали, и там наверняка был разный опыт и по количеству зрителей?
— На самом деле, чем больше зрителей, тем нам легче работать, и наоборот. Потому что совершенно другая отдача энергии от зрителей.
А. М.: Нам говорили, что мы можем. Тот же Андрей Ураев (известный режиссер и театральный педагог — прим. ред.) говорил на фестивале в Тюмени: «А почему у вас только 20–30 человек? У вас же артистка может и все 100–150». Это просто выбранный нами формат. А недавно мы играли «Иллюзии» в Новокузнецке, там было 200 с чем-то зрителей.
«А ПУСКАЙ БУДЕТ ТЕАТР ВЫРЫПАЕВА! ЧТО В ЭТОМ ПЛОХОГО?»
— А что говорят критики о «вырыпаевоцентричности» вашего театра? Половина названий в афише, если не больше, — это драматургия Ивана Вырыпаева.
— Сан Саныч Вислов как раз сначала говорил: «Почему Вырыпаев? Расширьте кругозор. Может быть, наоборот, вы не развиваетесь из-за этого». Но потом, посмотрев нашу очередную работу, отметил, уже отвечая другому критику: «А пускай будет театр Вырыпаева! Если у ребят получается, если они его понимают, если они на одной волне. Что в этом плохого?»
Р. С.: Так получается. Мы любим и классику, просто Вырыпаев для нас и мастер по жизни, и мы у него до сих пор учимся…
— У вас с Вырыпаевым было и личное общение, расскажите об этом.
А. М.: Мы ездили к нему в Москву в 2015 году. Он ставил спектакль «Невыносимо долгие объятия» в театре «Практика» и пригласил нас на репетиции. Мы были там несколько дней. Общались, вдохновлялись, он нам советовал, какую литературу читать, чтобы развиваться духовно. В этом плане Вырыпаев для нас, повторимся, мастер не просто в сфере литературы… У нас и мировоззрение после него поменялось — это не просто играть спектакль, а нечто большее, что трудно объяснить просто словами…
Потом нам рассказал, что написал «Солнечную линию». Вернее, не говорил названия, Ваня просто сказал, что можно сделать спектакль на двоих. Но там ненормативная лексика. Отметил: «Ладно, не надо, а то закроют вас». Мы отвечаем: «Нас никто не знает». Говорит: «Это сейчас не знают, а потом „выстрелите“ — узнают и закроют. Нет». А когда вышла эта пьеса, мы поняли, что он говорил про нее. Долго ждали разрешения — дождались и все-таки поставили читку на лаборатории «Город АРТ-подготовка».
— На ваш взгляд, в чем феномен Ивана Вырыпаева — почему он сегодня драматург номер один в России? МХТ, БДТ, Театр наций и прочие солидные учреждения с радостью берут его пьесы.
Р. С.: По поводу всех мы не можем говорить — лишь относительно себя. Нужно поймать время, тему того, что сейчас происходит. А сейчас происходит много чего — и хорошего, и плохого. Мне кажется, Вырыпаев это все соединяет: и разрушительные моменты, и созидательные… И как раз здесь происходит хороший конфликт, некий взрыв, и возникает что-то новое!
А. М.: Мне кажется, что в каждом человеке есть подсознательное, общее между нами всеми, и есть сознательное. Он умеет пробиваться именно к тому глубинному, искать общее, что нас всех соединяет: любовь. Вырыпаев пробивается к нашему подсознательному, кто-то к этому готов, кто-то, наоборот, закрывается и говорит: «Нет, это ни литература, ни искусство, ни спектакль». Но он умеет эти зажимы сознания отмести, грубо говоря, и услышать наше большое высшее «я».
«КОГДА ЧЕЛОВЕК ПРИХОДИТ, МЫ ДАЕМ ЕМУ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОБЫВАТЬ В ЭТОМ ЛЕСУ, НА НАШЕЙ ТЕРРИТОРИИ»
— Нет желания поставить густонаселенный спектакль по Вырыпаеву — взять пьесу «Пьяные» или, например, свежую «Иранскую конференцию»?
— Есть, конечно.
Р. С.: Было бы здорово! Мы, конечно, понимаем, что есть каноны классического театра. Мы уважаем коллег в первую очередь. Действительно, Казань цветет в этом плане: фестивали возникают разные, причем у каждого театра есть своя определенная ниша. Но как было бы здорово поставить в Камаловском театре, например, спектакль по пьесе Вырыпаева «Пьяные»…
А. М.: Да, появился бы новый зритель.
— И вообще, как бы интересно это звучало на татарском…
Р. С.: На самом деле нам бы хотелось прийти в театр имени Качалова и сказать: «А давайте поставим, давайте вместе сочиним». Было бы, мне кажется, здорово! Но в театре имени Камала это было бы еще круче! Может возникнуть даже тема запрета. Впрочем, нет, дело не в запрете. Смотря как поставить. Вырыпаева надо ставить все-таки с любовью, с душой… Вырыпаев говорит: «Мне нравится, когда зрителю нравится». На самом деле, как бы мы ни говорили, что делаем это не для зрителя, а для себя… Мы с Ангелиной думали об этом: что значит для себя?
А. М.: Для себя тогда играй у себя в комнате — и все. Зритель — это все-таки неотъемлемая часть театрального процесса.
Р. С.: Мы для себя выбрали такую метафору: жили в городе, нас в итоге изгнали, и мы ушли в лес … Кировский район — это волшебный лес, в котором нам хорошо, и отсюда уже не хочется никуда. Действительно очень хороший район. Рады, что Альмир Александрович появился, показал нам его… Это настоящий мини-город. Так вот, и мы в этом мини-городе, в этом лесу, начинаем что-то делать: какие-то побрякушки, поделки…
А. М.: Создавать свой мир. И непроизвольно из города приезжают туристы за грибами и видят каких-то деревянных ангелов, еще что-то… Их это начинает интересовать. Мы там в лесу бегаем.
Потом они начинают говорить о каких-то чудаках, которые тут сидят. Потом платят деньги, чтобы посмотреть на этих чудаков.
Р. С.: Тот, кто понимает, что это его театр, просто приходит сюда. Но мы делаем это не для него. Когда человек приходит, мы даем ему возможность побывать в этом лесу, на нашей территории.
«ЭТОТ МОМЕНТ «ИГРАТЬ, ИГРАТЬ, ИГРАТЬ» МЫ С АНГЕЛИНОЙ СЕЙЧАС МАКСИМАЛЬНО РАЗРУШАЕМ»
— Значит, «Театр.Акт» — это не только развлечение для этих «туристов»?
А. М.: Конечно!
Р. С.: Этот момент «играть, играть, играть» мы с Ангелиной сейчас максимально разрушаем, ищем иное существование, потому что понимаем, что это так нечестно — выходить и врать. Надо честно сказать, что сейчас мы будем врать. В общем, сейчас у нас с Ангелиной какая-то метаморфоза.
— Но неужели никогда не хотелось поставить какую-нибудь комедию Рэя Куни, которая бы кормила ваш авторский театр?
А. М.: Нет, такого не было. Как говорит Вырыпаев: «Духовный маркетинг — самый лучший маркетинг».
Р. С.: Есть, наверное, те театры, которые лучше поставят Куни, чем мы.
А. М.: Роман Ерыгин (народный артист РТ сотрудничает с «Театром.Акт» — прим. ред.) в свое время хорошо сказал. Мы говорим: «Почему нужен театр сейчас в современном мире?» Он отвечает: «Здесь как в храме — не стыдно открываться. И нам не стыдно открываться — и плакать, говорить о своих грехах, открывать неприглядные стороны… И также публике. В этом есть потребность». А еще мне кажется, что будущее как раз за такими маленькими театральными пространствами. Люди сюда будут приходить, общаться, смотреть спектакли. А потом они обратно будут возвращаться в тот мир, где мы успешные, хорошие…
— Но, если они возвращаются в тот мир такими же, как и были до спектакля, вроде бы все было зря?
Р. С.: По крайней мере, они знают, что можно вернуться. У нас нет желания изменить человека… Себя бы поменять, свои привычки…
«Мы подумали: а давай попробуем тоже быть учеными, по-другому просто нельзя! Но сначала это должен быть театр, иногда там хорошо играют, иногда плохо…»
«А ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ТОЖЕ БЫТЬ УЧЕНЫМИ, ПО-ДРУГОМУ ПРОСТО НЕЛЬЗЯ!»
— Сейчас вы едете в Москву, в центр имени Мейерхольда на фестиваль Noname 2019 со своим спектаклем «Копеподы. Путь исследования». Это результат сотрудничества «Театра.Акт» с фондом «Живой город» и «Углом». Как возникла идея такой кооперации?
— Не будем скрывать, что взаимоотношения сначала у нас были напряженные еще со времен театрального училища. Вроде мы как коллеги общались, но очень натянуто. В городе все, в принципе, вот так — очень натянуто. Но спустя время в наших отношениях настала весна, и мы этому искренне рады. Независимые должны соединяться и обмениваться опытом. Как-то в 2017 году нам позвонила Инна Яркова (директор «Живого города» и «Угла» — прим. ред.) и сказала: «А давайте попробуем сделать что-нибудь вместе». И мы, не раздумывая, тут же согласились.
А. М.: И мы как раз выбрали пьесу Ивана Вырыпаева «Солнечная линия», потому что ее нельзя было ставить как полноценный спектакль из-за авторских прав, но можно было брать для лабораторного эскиза.
Р. С.: В буфете «Даваника» мы всем зрителям закрыли глаза повязками, создавали театр не снаружи, а внутри…
А. М.: Такой театральный аттракцион. Это тоже для нас был очень хороший опыт, когда театр рождается внутри зрителя.
— А потом случилась театрально-научная лаборатория «Аннигиляция», где вместе работали ученые, режиссеры и ваш спектакль «Копеподы».
— Павел Руднев как раз советовал у себя на страничке в «Фейсбуке»: «Никакие казанские режиссеры не могут пройти мимо этого». Но мы не решились тогда. Подумали: да куда? Мы с этим вообще не работали. Люди, может быть, хоть как-то сталкивались, а мы-то вообще никак… Но за две недели до начала лаборатории нам позвонила Настя Радвогина из «Угла». Биолог Алтухов прислал заявку. И получилось так, что он остался один без режиссера.
Р. С.: Все с режиссерами, а он — без.
А. М.: Причем уже все работают, а он еще только с нами связывается…
— Как говорят, случай помог…
— Мы тоже так подумали. Мы знали про эту лабораторию. Раз так все сошлось, раз сама судьба нам предлагает, зачем отказываться? Решили попробовать. Прочитали материал, не совсем все поняли, потому что написано научным языком. Потом связались с Денисом Алтуховым. Оказалось, что это простой хороший адекватный человек.
Р. С.: Мы сказали, что будем стремиться к концептуальному театру, максимально хотим, чтобы не было этого самого театра. Потом начали фантазировать, думать, как и что, затем было собрание: Дмитрий Волкострелов, Олег Семенович Лоевский (кураторы «Аннигиляции» — прим. ред.) и все участники…
А. М.: Мы поняли, что никто ничего не знает.
Р. С.: Мы говорим: «Олег Семенович, мы тоже не знаем, это первая лаборатория, поэтому будем пробовать». В итоге оттолкнулись от самого названия лаборатории «Аннигиляция»: что оно означает? Путем разрушения одного и другого должно родиться что-то третье.
А. М.: И, в общем, искусство тоже может толкать науку, делать какие-то открытия, есть такие примеры. Мы подумали: а давай попробуем тоже быть учеными, по-другому просто нельзя! Но сначала это должен быть театр, иногда там хорошо играют, иногда плохо…
А потом на сцену выходит Алтухов. Мы ему сказали: «Вы же больше знаете, чем мы, в этом смысле, и больше права, чтобы выйти и сказать, что вы делаете ерунду». Это тоже самое, как если бы драматург написал документальный текст, актер начинает это играть, а драматург выходит: «Это не так».
Р. С.: Мы как-то смотрели интервью с Виктором Астафьевым. Отчего он начал писать? После Великой Отечественной войны начал читать, что пишут о ней в книгах, и говорит, что это пошло, так красиво, а на самом деле война — это некрасиво. Разве красиво, когда танки, машины проезжают по своим же, когда трупы кладут, чтобы машина проехала. Здесь тоже самое: это вас должно волновать. Вы пришли, и вас это обижает, что вас неправильно поняли. Потом мы начали сочинять: а давай сделаем целое исследование…
А. М.: И видео мы с Алтуховым снимали: он на Казанке ловил этих копеподов (копеподы, веслоногие рачки — отряд беспозвоночных животных класса ракообразных — прим. ред.).
— То, что получилось, можно назвать постдраматическим театром, вспоминая, что среди кураторов лаборатории был Дмитрий Волкострелов?
— Мне кажется, это что-то другое, что-то более новое.
Р. С: Честно говоря, мы не такие знатоки теории такого вопроса. Мы можем как-то варьировать… Но четко давать определение тому, что мы сейчас делаем, наверное, дело как раз ученых, театральных критиков…
— Но вы признаете, что это совершенно новый для вас театральный опыт?
А. М.: Конечно. Сейчас уже хочется больше стремиться к документализму, потому что на все это ложится другая миссия… Одно дело — оживлять художественный текст, а здесь совершенно другая ответственность. Такое растягивание себя.
Р. С.: Хочется где-то остановиться и сказать: «Давайте поговорим по поводу этой темы, что мы сейчас вообще играем? Как вам этот театр?»
А. М.: И потом, когда мы ездили на море, видели всех этих людей, которые в институте работают и изучают эти биологические явления… И как потом на этом, грубо говоря, свои амбиции режиссерские проявлять? Ведь люди действительно на это жизнь кладут и сидят безызвестные…
Р. С.: Для нас важно, чтобы хотя бы два-три человека после спектакля зашли в Google и посмотрели, что это такое копеподы.
Копеподы – веслоногие рачки – отряд беспозвоночных животных класса ракообразных
«УБИЙСТВО НЕ РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ЖЕСТИ ПРИБАВИТЬ, ЭТО ПРОСТО НЕОТЪЕМЛЕМЫЙ ПРОЦЕСС НАУКИ»
— Просто вот эта честность в том числе приводит к смущающему аудиторию убийству живого существа в процессе спектакля, пусть это и копепод длиной меньше миллиметра.
— Ангелина сначала все время плакала на этом моменте…
— Вы просто показываете научный процесс как он есть или в этом есть и какая-то претензия ученым?
А. М.: Когда мы приехали в биологический институт, поняли, что для них это привычное дело. Это, грубо говоря, закон. Я стою и плачу, а мне говорят: «Что случилось?» Я: «Убивают». Ответ: «Господи, я думала, что-то случилось!» Они относятся к этому как к материалу… Это то же самое, как в морге работать… Но это во благо науки, такой процесс.
Р. С.: Знаете, и у Дениса Алтухова такое отношение: это для дела. То есть это в первую очередь делается для моря, потому что нужно понять, где меньше, где больше копеподов, где популяризация видов, какой-то новый…
А. М.: Убийство не ради того, чтобы жести прибавить, это просто неотъемлемый процесс науки, который мы не можем миновать.
Р. С.: Мы даже, когда в последнее время приглашаем на этот спектакль, говорим: «Приходите на исследование». Спектакль — это все-таки другая форма… Говорить слово «исследование», мне кажется, более честно.
Потом, когда мы были недавно на фестивале в Нижнем Новгороде, тоже для нас было неким открытием… Мы не думали, что реакция будет настолько положительной…
А. М.: Многие говорили: «Я такого еще не видел». Кто-то даже говорил, что это первый «научный спектакль» в России.
«КАК-ТО СХОДИЛИ НА ГОДОВОЕ СОБРАНИЕ МИНКУЛЬТА…»
— У вас есть понимание того, какими вы и ваш театр будете через несколько лет? Есть понимание, куда двигаться дальше, в том числе организационно?
Р. С.: Конечно, не хотелось бы сильно закрепляться, потому что это все проходное: сегодня мы живем, завтра нас не будет… Конечно, мы понимаем, что нужно как-то развиваться… Хотелось бы, чтобы и государство помогало.
— Кстати, у вас с государством есть какое-то общение? Или вы в лесу и сюда оно не доходит?
А. М.: Нам помогали с транспортировкой декораций на фестивали, пока это всё.
— Вы общались с нынешним министром культуры Татарстана Ирадой Аюповой?
— Она знает, что мы существуем. Мы общались, даже когда она не была министром культуры. Она помогала нам в плане документального материала для нашего спектакля.
Р. С.: Хотелось бы, чтобы была какая-то помощь, но мы думаем: если нам сейчас будут помогать, не расслабимся ли мы? Когда ты находишься в зоне спартанца, мозг работает совершенно по-другому…
Знаете, мы как-то сходили на годовое собрание минкульта… Были министры, чиновники, коллеги со всех уголков республики. Там говорилось о направлениях, перспективах театра. Честно скажем, мы с Ангелиной сидели, а потом ушли.
А. М.: Мы там никому неинтересны, там другие приоритеты.
Р. С.: Мы посидели минут 30–40. Об этом можно говорить, потому что это не стыдно, ничего плохого здесь нет. Что-то там говорят, хлопают… Понимаем, что нас всех позвали для того, чтобы мы присутствовали, но чем мы можем помочь? Наверное, ничем. Не видели смысла сидеть там и занимать места… Другие люди, может быть, действительно могут помочь… А мы, лесники…
— Зрители как о вас узнает? В основном сарафанное радио?
А. М.: В основном сарафанное радио. Соцсети, конечно, тоже…
Р. С.: Как работает реклама? Сколько ты закинешь, столько и придет зрителей, а потом может пойти еще обратное. Ты можешь наприглашать, а постановка может настолько сильно не понравиться, что пойдет еще другая волна. Кто-то слышит о нас слишком много, что ему априори это уже не нравится, и возникает ощущение, что уже побывал в нашем театре.
А. М.: Я встречаю очень много людей, которые просто слышали, не ходили.
Р. С.: И, скорее всего, слышали разное. Вот это, мне кажется, прекрасно.
«В ИТОГЕ СПЕКТАКЛЬ ОСТАНАВЛИВАЛСЯ ТРИ ИЛИ ЧЕТЫРЕ РАЗА»
— Были какие-то столкновения с рассерженными зрителями?
А. М.: С нами лично? Нет, такого не было… Администратору иногда что-то говорят, но не нам.
Р. С.: У нас, знаете, был такой период, когда «Солнечную линию» послали на «Золотую маску». Нам позвонили из Москвы, приехали критики… В первый раз к нам приехали. Раньше приезжали, но за свой счет, а здесь специально «Золотая маска» отправила экспертов на спектакль «Театра.Акт». Звонят из Москвы: «К вам приедут 5-го числа». Мы-то другие планы строили. Срываем свои планы и, как полагается, всё готовим.
А. М.: Еще подумали: давай позовем приглашенных на этот спектакль, чтобы хорошая публика была. Чтобы «свои» были. Но потом начали размышлять — так нечестно будет.
Р. С.: Дело даже не только в этом… Мы подумали: хорошо, сделаем, чтобы было подстроено. Ну не то чтобы подстроено, но в любом случае «свои» будут по-другому смотреть. И получается, что, если каким-то образом наш спектакль отберут, мы приедем в этот город, а там уже не будет своих. Получается, это будет…
— Другой спектакль.
А. М.: Конечно. И вот именно на этот спектакль приходит компания из 7 человек. И среди них было трое нетрезвых. Они сначала были адекватными, иначе бы их не впустили… Для понимания: билет у нас недешевый, люди сюда приходят тоже не всякие… То есть достойные уважения граждане. Понятно, что кто-то перебрал. Тут еще, видимо, и теплота… Сначала они были адекватные, нормальные. Но в итоге спектакль останавливался три или четыре раза. Причем уходили они хорошо, адекватно, но они оставили здесь свои куртки, а в них телефоны, которые звенят. И этот аппарат раз звонит — мы останавливаем спектакль: «Выключите». И никто не отзывается. Это просто кошмар! Так специально не придумаешь. Будто кто-то узнал и специально подослал, причем ведь эти билеты были уже давно куплены.
Р. С.: Потом второй раз звонит телефон, а они в это время уже сходили в пивную, «обогатились» там еще. С нашим администратором выясняли отношения. Это был какой-то ужас! Потом, когда все зрители выходили, они уже со своими женами дрались за забором…
А. М.: Мы уже поняли, что московскому критику однозначно не понравится: здесь пьянчужки и все такое… В итоге мы сказали (а это уже было к концу спектакля): «Давайте мы все начнем сначала. Те, кому не нравится, идите». Мы понимали, что критик сейчас уйдет.
Р. С.: Уже невозможно было… И мы думали, что Ирина Алпатова сейчас встанет и пойдет. И мы сказали: «Для тех, кто останется, мы начнем все сначала».
А. М.: Все сидят.
Р. С.: Там такой конфликт зрителей.
— Уже свой театр в театре.
— Потом это все закончилось. Вот так три человека за каких-то два часа легко могут обосрать большую работу, проделанную месяцами.
«Спектакли сейчас, наверное, в большей степени надо делать для такой перспективы, для истории театра, истории казанского феномена — в хорошем смысле этого слова. Театрального феномена»
«СПЕКТАКЛИ СЕЙЧАС НАДО ДЕЛАТЬ ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕАТРА»
— Но в итоге вы попали в лонг-лист «Золотой маски» именно с «Солнечной линией».
А. М.: Да, нам говорят: «Наоборот, хорошо, что они пришли, это обострило все и вывело нас на другой уровень присутствия…» Мы: «Да как это хорошо?» Оказалось, что действительно, так даже лучше.
Р. С.: Потом список вывесили, мы обрадовались… Потому что «Солнечная линия» есть и в Москве, и Петербурге. Значит, нас как-то оценили, впустили в какой-то круг…
— «Золотая маска», которую многие критикуют, — это все равно важный ориентир в работе для вас?
— Ориентир больше для коллег. Не все зрители об этом знают. Но мы понимаем, что чуть-чуть вошли в какой-то круг. Пускай там этих кругов 10, а мы где-то там за кольцом стоим.
Но с «Маской» или без… Давайте представим: через 20 лет получим мы эту «Золотую маску» или нет, войдем мы в 100 лучших спектаклей или нет… Вообще никакого отношения не имеет. А вот если подобное как-то отразится на течении театра, это круто! Если вдруг спектакль является таким, а мы не можем адекватно и объективно это понять, потому что в силу собственной занятости мало смотрим. Стараемся смотреть, но все-таки получается мало, поэтому не можем оценить объективно. Хотелось бы, чтобы это была какая-то такая история. И спектакли сейчас, наверное, в большей степени надо делать для такой перспективы, для истории театра, истории казанского феномена — в хорошем смысле этого слова. Театрального феномена.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 15
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.