Юрий Гальцев и театр им. Райкина стали одними из главных гостей майского III международного театрального фестиваля «Буа: пространство диалога»

«МОИ АРТИСТЫ КРАЙНЕ УДИВЛЕНЫ ПОТРЯСАЮЩИМ ПРИЕМОМ, КОТОРЫЙ НАМ ОКАЗАЛИ В БУИНСКЕ»

— Юрий Николаевич, мы с вами беседуем в Буинске на театральном фестивале «Буа: пространство диалога». Когда ваши молодые актеры из Театра эстрады имени Райкина собирались сюда, они не возмущались: «Куда же вы нас везете, где это?» Или профессия артиста не подразумевает подобного рода вопросов?

— У них есть пока полное доверие. Знаете, как в «Маугли»: когда большой питон показывает кольца и разные фигурки, а на него смотрят бандерлоги. Конечно, тут можно долго говорить. Я вспоминаю, сколько им лет, и вспоминаю самого себя. У меня первая заграница — Финляндия. Это было на втором курсе. Мы долго изучали, чем занимается страна, какая промышленность, кто президент…

— Зачем это было нужно?

— Потому что у нас еще был соцлагерь и мы проходили это всё. Молодые же сейчас даже не понимают такого, могут спокойно вылететь в Испанию, купить билеты или на Бали на два месяца махнуть. Снимаются в любых концах света… Я так смотрю на них и, конечно, радуюсь. И в то же время говорю: какие мы тоже счастливые, что побывали в трех разных измерениях и пространствах. Поэтому собираться в Буинск — это экзотика для них в хорошем смысле. Они никогда не были здесь, даже в Казани, хотя я приезжал раз 10. Мои артисты крайне удивлены потрясающим приемом, который нам оказали в Буинске. Для меня, конечно, это не то что повседневность, но вызывает профессиональный интерес больше (на 90 процентов) по отношению к ним.

Знаете, когда два или три года назад меня пригласили в программу «Точь-в-точь» на Первом канале, сказал: «Мне в эти годы прыгать на одной пяточке смысла нет, а если вы возьмете меня с ребятами, то буду». И мы каждый номер делали с ними. Там, конечно, все были в шоке, потому что первые — вокально-инструментальный ансамбль «Песняры» — были мы, Зыкина с оркестром — мы. Всегда, когда выходили, у артистов праздник, потому что они понимали, что вкладываться не надо: я и номера делал… Но пошел ради ребят. Это очень-очень важно. Но скажу такую откровенность: когда мне было 25 лет, я первый раз вышел на телевидение — на «регионалке», по Питеру, еще какой-то эпизод был в фильме… Я ночь не спал: как же пройду? А для них это такая повседневность…

— Так это хорошо или плохо?

— Не знаю. И это очень откровенный разговор. Я многому у них учусь. Мне приятно, что это молодая кровь, некоторыми я горжусь, например Ильей Архиповым. Не поверите, но я, художественный руководитель театра, не видел даже прогонов его нескольких спектаклей. Он сделал четыре детских сказки, на которые не попасть, а его еще брать не хотел к себе на курс в 2010 году. Есть Леша Шильников, у которого сериал за сериалом, он снимается… У нас такие отношения, и у них такое мнение: «Да, пригласили. Вы знаете, Юрий Николаевич, у нас за спектакль столько, а там платят в пять раз больше за съемочный день».

— Они все такие? Самокопание молодым артистам абсолютно чуждо?

— Есть самокопание, я же не говорю о том, что все за деньги. В Буинск они приедут со мной на месяц, на два и станут работать бесплатно. Не в этом дело. Сама жизнь диктует так. Я, например, не разбирался в тряпках, а они все знают: какая модель, какие часы, какая рубашка. Мир изменился.

Юрий Гальцев и театр им. Райкина стали одними из главных гостей майского III Международного театрального фестиваля «Буа: пространство диалога» «Буинск — экзотика для них в хорошем смысле. У меня это вызывает профессиональный интерес больше» (на фото с Раилем Садриевым — директором фестиваля «Буа: пространство диалога»)

«ДО ПОСТУПЛЕНИЯ КО МНЕ МНОГИЕ НЕ ЗНАЛИ, КТО ТАКОЙ ВАСИЛИЙ ШУКШИН…»

— Вы говорите, что учитесь у молодых артистов. Чему?

— Непосредственности. Я бы на этом зацикливался, сидел, ломал голову. А у них так: ну не получилось, завтра будет лучше. Самокопанием занимаются не все, скажем так. Наверное, где-то это хорошо, потому что уже произошло, что бы ни было. Это же не картина. Когда мы снялись в фильме и понимаем: «Я бы сыграл лучше. Зря не было 10-го, 20-го дубля. Мог бы сделать намного интереснее». Но уже всё — это история, фильм.

А здесь они понимают: спектакль отыграл, что-то не получилось — ну повторим. Я им говорю: «Как же? 20 человек в зале. Если не понравилось, то они скажут еще 20, а те — другим… Пойдет волна того, что это очень плохо». Они отвечают: «Да не зацикливайтесь! Да ладно! Все будет хорошо! И что? Мы себя проверили». Ну как проверили? Я поставил спектакль — проверяйте в другом месте…

И это любопытно, наблюдаю подобное не только здесь, но и вообще у поколения. Моей дочке столько лет, сколько и им, моим детям… Их тоже называю детьми, это мои первые ученики, они все остались в театре. У меня дочка окончила университет по специальности «PR-менеджер», знает в совершенстве английский язык, немецкий, ей все интересно, она занималась французской кухней, фитнесом, была педагогом, что-то переводила, работала и в гостиничном комплексе… Но сейчас не про это. У нее нет телевизора. Она не знает, что это такое, а я без него уже не могу — и не потому, что смотрю…

— Просто важная часть интерьера?

— Даже не так. Я смотрю канал «Культура», обязательно (еще с детства), если удается, что очень редко, программу «Время» (о том, что творится в мире, условно говоря). А им это не надо. Если нужно, они посмотрят, но телевизор им не требуется. Говорят: «А зачем это стоит/лежит/висит?» Если дочка включает компьютер, то смотрит какие-то фильмы, о которых ей рассказали. Спрашивает: «Папа, а ты смотрел этот фильм?» — «Нет». — «Тебе нужно увидеть». — «А ты смотрела Германа?» — «Нет». — «Ну посмотри. А „Щит и меч“?» — «Нет. У нас „Игра престолов“… Ты посмотри». Один фильм она мне показала — там не все плохое… Но, если бы мне не подсказывали молодые, наверное, я бы до этого не добрался.

До поступления ко мне многие не знали, кто такой Василий Шукшин…

— Даже так?

— Да. Конечно, я был зол на это. Но мне понравились два парня. Они не знали. Говорю про себя: сделаю все возможное и невозможное… Заставил все прочесть, когда они уже поступили, но это через год-два, сначала были этюды, мастерство… Конечно, театральный институт — тяжелое дело, студентам нелегко. Однако я их заставил полностью прочесть пятитомник Василия Макаровича, когда мы работали над спектаклем «Шуры-муры». Когда они сделали один этюд, понял, что из него будет постановка. Мы ее начали разрабатывать, когда еще они учились на третьем курсе. А теперь у нас есть 7–8 спектаклей, где играют только мои ученики, — полный зал.

«ПРО ЖИЗНЬ АРТИСТА. НУ БЫЛ Я В КРАСНОЯРСКЕ ПЯТЬ РАЗ, ДАВАЙТЕ ЕЩЕ ТРИ СЪЕЗЖУ — И ЧТО?»

— В конце 2008 года вы возглавили Театр эстрады имени Райкина в Санкт-Петербурге, будучи на тот момент одним из самых узнаваемых артистов в стране. Понятно, что это много концертов, хорошие заработки, корпоративы и прочее… 

— Сделал правильный выбор. Многие мои настоящие друзья говорили: «Юра, мы летаем по 10–12 самолетов в месяц, зарплата, халтуры такие…» А я тогда остался на мели в хорошем смысле. Но я-то ладно — мне на колбасу всегда хватало и хватает, тьфу-тьфу-тьфу, было бы здоровье, просто на моей шее еще очень много родственников. Так принято в нашей жизни, что всем помогаю и по сей день: и брату, и племянникам, и племянницам… Неважно. Просто так принято — и все жили беспечно. А когда я сказал, чтобы подтянули поясочки…

— Вы ведь пришли в театр, которого фактически не было?

— Это была площадка Ленконцерта, он не назывался театром. Театр миниатюр имени Райкина, когда тот переехал в Москву, практически прекратил существование. Здесь играли ложкари, баянисты, проходили какие-то творческие вечера. Когда я пришел, не было даже туалета. Там немножко помогла Валентина Матвиенко — на тот момент губернатор Санкт-Петербурга. Я просто пригласил ее. Когда она пришла, была в ужасе, говорит: «Юра, хорошо, что ты позвал меня». Мы с ней в хороших отношениях. Мне выделили какие-то субсидии, дали денег, сколько могли… Но этого хватило, чтобы полностью сделать капремонт. Приходите, будете приятно удивлены.

Что бы там ни было, я в этом театре сделал в хорошем смысле каписторию. У нас были чугунные колонны конца XIX века, привезенные с Урала, прямо в центре театра, и туда набросаны доски, опилки, камни. Когда я все это раскрыл… А ломать нельзя было… Я ночью одним топором… Когда увидел эти колонны-красавцы, пришлось переделывать и потолок. Потом у нас специалисты по звуку и свету сидели в стенке, у них были только маленькие окошки. Я придумал большой балкон. Теперь там осветители, операторы, им хватает места, воздуха, они все видят.

— И все-таки зачем вам, очень популярному и востребованному артисту, все это понадобилось?

— Я однажды пришел к монаху — владыке Иосифу (старец, архимандрит). Мы разговорились, выпили немножко вина. Он взял и заплакал. Я говорю: «Владыка, что случилось?» Он отвечает: «Знаешь, чего я боюсь в этой жизни?» — «Чего?» — «Я уйду в мир иной… Через год или два в память обо мне кто-то поставит свечку и вспомнит обо мне хорошее?» И как-то его слова оказались такими пророческими.

Сейчас задумываюсь над тем (не подумайте, что это возраст, что я старый пердун), что нужно успеть очень многое. Я, например, писал, писал, и мне режиссер Куликов Олег, который сделал с нами вместе по пьесе Евгения Гришковца спектакль «Дом», сказал такую вещь: «Слушай, почему ты свои рассказы, которые не придумаешь и которые с тобой произошли, не даешь со сцены?» И мы сделали такой спектакль «Конопатая девчонка», где мои рассказы про детство, юность и университет. На некоторых из них народ лежит просто от смеха, а потом порой плачет, когда рассказываю о первой любви… Я думаю: если такие легкие рассказы даю со сцены, обрамляю их своей музыкой и песнями, почему не написать книгу? Но не так: вот я сейчас напишу — читайте! Я думаю, что там будут какие-то мои наблюдения, рассказы, причем они не окажутся тяжелыми, потому что маленькие, вперемежку с какими-то очень интересными фотографиями, не просто детство и юность. У меня есть что показать и рассказать про этого человека — про себя. Мне кажется, будет интересно и станет легко читаться. Я уже несколько штук рассказов написал, весомым ребятам давал, они отметили, что смешно и хорошо.

А про жизнь артиста. Ну был я в Красноярске пять раз, давайте еще три съезжу — и что?

«ТЕАТР — ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ. Я ИНОГДА ТАМ НОЧУЮ, ЖИВУ, МНЕ НРАВИТСЯ»

— Театр — самое главное в вашей профессиональной жизни сейчас?

— Да, это моя жизнь. Я иногда там ночую, живу, мне нравится. Конечно, гастролей стало меньше, но у меня есть Москва. Хотя что означает меньше? Могу сейчас сделать два звонка при вас, сказать: «Леша, Паша, когда возьмете?» Они с распростертыми руками берут меня на творческий вечер, могу там играть на гитаре. Есть такие места, как «Гнездо глухаря» в Москве, где выступаю. Уже на колбасу хватит! Зато это без какой-то принудиловки: взял гитару, из Питера приехал в Москву, отыграл, получил гонорар… И есть удовлетворение: взял каких-то молодых ребят с собой, если уж на то пошло… Плюс я же еще играющий тренер, только три спектакля убрал и афиши театра со своим участием, потому что задыхаюсь, уже сил нет, но три или четыре оставил… Хотя это тяжело — и ставить, и вести театр, и играть…

— Есть ли разница в концепции театра эстрадного и драматического?

— Конечно.

— Если посмотреть вашу афишу, там серьезные имена: и Мольер, и Чехов, и Шукшин, и Гришковец… 

— Мы все равно ставим в эстрадном жанре. Те же «Шуры-муры» по Шукшину приехали смотреть и Лидия Федосеева-Шукшина, и Александр Панкратов-Черный, и Николай Губенко (все-таки не последний человек)… И они все смеялись как дети, потому что мы спектакль сделали в жанре, то есть решили по-эстрадному. У него точно так же написано, только по-другому, но это надо видеть. Если он приходит и объясняется в любви, то — зараза! — работает телевизор, а там идет «Винни-Пух». Герой говорит о любви, а телевизор перебивает — зал просто лежит. Или она делает зарядку: «Раз, два, три, четыре». А он приходит и на этом фоне рассказывает: «Ты знаешь, у меня деньги украли». В другом драматическом спектакле было бы: «Да, деньги, да что ты?!» Но в этой конфликтной ситуации очень трудно найти юмор. Мы искали, долго решали, потому что рассмешить по произведениям Шукшина… Одно дело, если взять Григория Горина… У Василия Макаровича это, конечно, боль, у него и лирико-драматические рассказы. Очень тяжело ставить Чехова. Мы все привыкли: «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Три сестры» — все понятно, друг у друга смотрят…

— А можно поставить какую-нибудь из главных пьес Чехова в эстрадном ключе?

— Да. И Островского можно. Мы все ставим «Вишневый сад» — там же написано, что комедия… Можно, это, конечно, будет высший пилотаж. Мы читаем рассказы Чехова, смеемся, на самом деле там такая тонкая и сложная литература гения. 

«АНШЛАГ» — ГРАНДИОЗНЫЙ ЗАМЫСЕЛ ПРИ НИЧТОЖНОМ ИСПОЛНЕНИИ»

— За современным юмористическим жанром следите? Или он отошел на второй-третий план?

— Если вы имеете в виду «Аншлаг», то там просто работают и иногда выступают мои друзья, которые, поверьте мне, очень грамотные ребята, просто волею судеб (грандиозный замысел при ничтожном исполнении, что называется) они вынуждены так делать. Во-первых, это телик. Во-вторых, смотрят все-таки люди от 40 до 70 лет. И ребята понимают, что приезжают в тот или иной город, засвечиваются по телику, собирают какие-то деньги — это им надо. Одно дело — я выскочил, спектакль отыграл… А сейчас так все упало, такой кризис, приходится чуть-чуть по-другому вертеться. Между нами говоря, вообще не представляю, как живут актеры в провинциальных театрах где-то в маленьких городах.

— Преподают в театральных училищах, если таковые есть, подрабатывают дедами морозами…

— Это да, тут главное — не спиться. Ладно меня батя научил и топор держать, и гвозди приколачивать, могу и яму выкопать, и дерево посадить. А есть некоторые актеры, которые ничего больше не умеют и ищут работу… Я видел таких — их много, причем, поверьте мне, очень классных… Вот такая история.

— Есть какая-то разница в том, как работают артисты юмористического жанра, скажем, из Питера и Москвы?

— Думаю, что сейчас уже нет, грани стерлись. Это раньше и актерские школы, и драматические театры были. Считаю, что сейчас очень хорошие ребята есть и в Тюмени, и в Екатеринбурге. Как говорит Александр Ширвиндт, таланта — 5 процентов, усидчивости — 2, а обаяния — 90. Это очень важный момент для актера. Он выходит — и уже улыбаешься, все хорошо.

— Вы демократичный руководитель? Это не недостаток? 

— Если кто-то использует метод кнута и пряника, то у меня пряники одни. Могу обидеться, но никогда не говорю: «Я надулся — и ты завтра не играешь». Могу сказать: «Мне это не нравится, я против такого». Для них это сильнее, чем если бы я орал: «Вашу мать, все, тебя снимаю». На меня такое непохоже. Говорю: «Мне это не нравится, я на данный момент в тебе разочаровался». Для меня такое более хлесткое.

— Когда смотришь на молодых артистов вашего театра, то понимаешь, что они абсолютно способны работать в главных юмористических передачах центральных каналов.

— Мои ученики в «Аншлаг» и к Петросяну не хотят. Хотя я мог бы договориться…

— Это какая-то принципиальная позиция?

— Если бы пригласили в Comedy Club, то пошли бы. Они уже оценивают: «Это скучно, неинтересно, уже нафталин, Юрий Николаевич». Я их иногда привозил — они делали фурор в «Аншлаге», поверьте. Это вообще другое видение, были действительно сделанные номера, массово, интересно по задумке, мы там положили всех на лопатки. И они это видят, чувствуют. 

«КИРКОРОВ, БАСКОВ — ТОЖЕ ЦЕПИ, ШОРТЫ, ЗОЛОТЫЕ «НАДПИСНИКИ-ПОДПИСНИКИ», ПЕРЬЯ»

— Неужели продюсеры не должны цепляться за таких артистов и, наоборот, тащить всеми силами в телевизор? 

— Все же немножко забито. Это что-то нужно открывать. «Пельмени» заняты, КВН есть, к Петросяну и в «Аншлаг» не хотят… Здесь нужна какая-то новая форма, новый формат. И тогда они, может быть, сыграли бы в эту балалайку, но такого пока нет. Конечно, они показываются в Сочи, когда «Юморина» приезжает. Но говорят: «Лучше выступить в Comedy Club с тем же Бульдогом, чем засветиться в 20 программах „Аншлага“». Я отвечаю: «Вы что? Вы не понимаете. Это смотрят миллионы, это Россия!»

Но мои очень спокойны. Раньше было по-другому: если меня пригласили на телевидение, то мы с тем же Генкой Ветровым готовили номер две недели, вытачивали каждую репризу, чтобы это было уже 100 процентов. Плюс проверяли где-нибудь в Израиле или маленьких городках, а потом уже приезжали на съемки и долбили так…


— У вас не было мыслей создать новое телевизионное шоу со своей командой, скажем, на питерском ТВ?

— Да, можно, но для этого нужны люди, толчок, опять-таки деньги. Конечно, сейчас все есть: и база, и театр, и крыша, и далеко ходить не надо, и шоу со зрителями… У нас сейчас даже из тех номеров и спектаклей, которые есть, можно сделать программ 20 как минимум — на целый год вперед. Но опять-таки ради чего и как? По сути, я понимаю, думаю об этом…

Скажем, нравится ли мне программа «Вечерний Ургант»? Мне нравится Ваня Ургант. Я видел, как он работает. Это только кажется, что легко. Там пишут 10 человек, он сидит, через наушники ему подсказывают, импровизируют… Такие ребята. У одного из авторов, которого я знаю, подписан контракт, что он пять лет работает только на Ваню, ему купили квартиру в Москве, он даже дышать в сторону не может. Это все не просто так, такая мозговая атака, что даже представить тяжело, если кто-то не в материале. Там пишут настоящие монстры, как и «Уральским пельменям». Они собираются по кучкам, долбят какую-то тему, другой это записывает, затем они опять выжимают репризу… Писатель такое вряд ли создаст! Это именно мозговая атака.


— По поводу идей… У вас есть такой персонаж Бандерлогин-Бачковский — с цепями, шансоном и прочим. А каким бы мог быть современный эстрадный персонаж?

— Ничего же по большому счету не поменялось, те же рэперы все в цепях. Киркоров, Басков — тоже цепи, шорты, золотые «надписники-подписники», перья… Я не хочу называть фамилии и имена, но заметил такой парадокс. Мы с вами ведем беседу, потом говорят фразу «Мы снимаем!» — человек меняется, даже по-другому говорит, как-то не так, и ужимки появляются: или камеры боится, или что… Можете поверить, очень часто меня привозили на «Бархатный шансон». Кого там только не было, начиная от Розенбаума и заканчивая Ваенгой. А я вел всегда это несколько лет. Фестиваль везде: то в Турции, то в Греции, выезжали такие папики. Мне, естественно, бесплатно самолет, отель, со многими там познакомился, разговаривал — ну умнейшие ребята! У них такой бизнес, все хорошо, дома и прочее. Выходят на сцену — и поют про какие-то «крестики», «жопики», «татусики», «мапусики»: «А твои слова — ноль без палочки, разговариваешь ты для галочки… Ах ты, Марусенька…» И думаешь, что как будто это другой человек.

Толпа принимает, ей подобное нравится, люди аплодируют. Народ, предположим, не будет массово слушать Маркуса Миллера. Им нужно что-то попроще, чтобы запомнились слова.

«ЕСЛИ БЫ ЭТО БЫЛ ГАЛЬЦЕВ, ОН БЫЛ БЫ В ТАКОЙ ШУБЕ, А ЭТО ЧМОШНИК КАКОЙ-ТО ИДЕТ»

— А вы как к славе относитесь? 

— Спокойно.

— Вам это когда-нибудь мешало?

— Нет, я никогда не закрывался. Расскажу вам маленькую историю: я все время езжу на авто (обожаю машину), у меня какие-то курточки разные, джинсы. Года два назад иду пешком в начале зимы, две женщины в шубах говорят: «Слушай, по-моему, Гальцев прошел». — «Да нет, не он». — «Точно тебе говорю!» Я немножко шаг прибавил. Одна заявляет: «Нет, не Гальцев». — «Говорю тебе: он». — «Да ну. Если бы это был Гальцев, он был бы в такой шубе, а это чмошник какой-то идет». Я подумал, что не буду разочаровывать, прибавил шаг и скрылся. Но это было очень смешно. То есть у нас народ с таким сознанием, что думает: если узнаваемый актер, то обязательно должен быть в брюликах…

— Приходилось какие-то важные вопросы решать через сильных мира сего, используя то, что вы Гальцев?

— Да.

— Значит, известность помогает в решении хороших дел?

— Вы знаете, помогает, но как — хороший вопрос. При первой встрече народ улыбается. Если он видит, что ты действительно такой, какой есть, то идет навстречу. Очень многие значимые люди приходили и начинали что-то из себя строить… Поверьте мне, чиновники, депутаты столько общаются с людьми, такие все хитропопые. Это работа — им приходится вести себя так. Дать положительный или отрицательный ответ так сложно не потому, что это есть или нет, просто подобное трудно. Когда они понимают, что идет нормальное общение, когда рассказываешь что-то про себя, видят, что ты помогаешь другим и за этим ничего корыстного нет…

Мне так помогли девочке одной квартиру сделать. Они спрашивают: «Кто она тебе?» Я отвечаю: «Никто». — «Не ври». — «Правда, никто, мы просто жили в коммуналке, она напротив. Если я не помогу, то никто не поможет. Она одна, никого нет, приехала из Молдавии, много лет живет в Питере». — «Не может быть! Ну хоть какая-то связь…» — «Никто». — «Ну ты дурак!» Но квартиру в итоге дали ей. Все равно есть какие-то человеческие моменты. 

— Я подсмотрел у вас на столе книжку Ширвиндта «В промежутках между».

— Да, он подписал: «Юрочке Гальцеву с давнишним обожанием и надеждой. Ширвиндт». Как здесь не улыбнуться (зачитывает отрывок из книги Александра Ширвиндта «В промежутках между» — прим. ред.): «Создается масса сериалов об ушедших личностях, начиная с царей и кончая великими бандитами. Например, в сериале по роману „Таинственная страсть“ Васи Аксенова милые девочки и мальчики из последних сил пытаются изобразить Высоцкого, Фурцеву, Гурченко. Это ужасно, потому что все равно вранье, все равно неправда (вранье и неправда — разные вещи). И вообще, не надо играть Высоцкого, Качалова или Смоктуновского. Нужно играть Чацкого, Мефистофеля и Отелло, а Качаловыми и Смоктуновскими надо стараться стать». Понимаете, необходимо актерам это читать. Ширвиндт — очень умный человек.

«МЫ УЧИЛИСЬ ОЧЕНЬ ЖЕСТКО. И ЭТО БЫЛО САМОЕ СЧАСТЛИВОЕ ВРЕМЯ»

— Сами когда возьметесь за мемуары об артистической жизни?

— Хороший вопрос. Себя нужно заставить. Есть такой момент: сегодня мне пришло творчество, завтра — нет. Заставить! Как наш предыдущий патриарх Алексий II говорил, когда выступал по телевидению: «Если я в день не напишу три страницы, считаю, что зря прожил его». Нужно себя заставить. Тогда это пойдет. Но, условно говоря, я вот сейчас с вами посидел, в час мне надо посмотреть спектакль, потом прогуляться, поспать, придумать что-то, там уже обед и так далее. Все — день прошел. Хотя на самом деле найти час-два каждый день можно. Писать-писать-писать — это очень важно.

— Есть что-то, без чего и ваш день будет прожит зря?

— Есть, я должен взять в руки гитару. Это необходимо: и старенькое вспомнить, и новенькое пописать… Гитара всегда со мной. Даже если у меня нет спектакля, концерта, поехал на отдых в Италию, на Урал, у меня все равно с собой гитара, блокнот. Сейчас хорошо: можно телефон использовать, потому что если что-то напишу, то могу завтра забыть, а телефон поставил, нажал… записал. И ты знаешь, что это уже в копилке. От такого я получаю кайф.

Что еще? Как-то в этой жизни получается, что всегда удается познакомиться и встретиться, как правило, с хорошими людьми. То ли они меня находят, то ли я их. Много лишних знакомств, но и очень много интересных людей. Допустим здесь, в Татарстане, мы неожиданно познакомились с Натальей Геннадьевной — директором музея в Тетюшах. У меня просто открылись глаза. Во-первых, эти Тетюши, о которых я слышал, но где ни разу не находился. Мы, по-моему, были на Волге, но посещали Ульяновск, Самару… и доходили до Астрахани. В Тетюшах не останавливались. Человек столько знает о своем крае, городе. Много моментов открыл для себя. Не потому, что не знал чего-то, всего не узнаешь, но поражают именно такие люди, которые хотят, чтобы это все сохранилось. Здорово!

— Педагогов своих вспоминаете?

— Вспоминаю своих учителей, которые были добры, никогда не орали, хотя и блокадники, и прошли огонь и воду. Если у них и было какое-то слово, то так весомо: «Я в тебе, родном, сегодня разочаровался». И это просто колотило. Ночь не спал, думал, что бы сделать, чтобы поправить отношение к себе. Поэтому они всегда разговаривали спокойно, никогда не кричали… Скажешь: «Здрасьте, Анатолий Самойлович!» А тебе ответят: «Привет!» И это было все… Я понимал, потому что знал, что он должен меня остановить, похлопать по шее, спросить, как дела. Понимаешь, значит, где-то облажался или подставил, что-то натворил. Мы учились очень жестко. И это было самое счастливое время. Поэтому хочется передать своим ребятам что-то.

Мне никогда не забыть. Любовь Михайловна, учитель по фортепиано, я приходил к ней. Она блокадница. Говорил: «Здравствуйте, Любовь Михайловна!» — «Здравствуй, Юр». — «А вот расскажите про блокаду». — «Слушай, Гальцев, не подготовился же, наверное». — «Ну да». — «Папиросы есть?» — «Да, конечно, „Беломорканал“». — «Мне, правда, интересно. Я выучу это все». И она рассказывала про блокаду, видела, что мне интересно, про сестру, про то, как проходила все эти испытания. Я слушал со слезами. Говорила: «Но завтра или послезавтра это уже не пройдет. Чтобы все сделал!» И ты всю ночь херачишь, уже знаешь, что не подставишь. Такой кайф был от этих людей!