Гильм Камай: до и после «Черного озера»

Гильм Хайревич Камай — выдающийся ученый, первый из татар профессор-химик, самый молодой ректор в истории КГУ Фото: ©Шакирзянов, РИА «Новости»

ЗА НИМ НА ВСЮ ЖИЗНЬ УДЕРЖАЛОСЬ ИМЯ ГИЛЬМ, ЧТО ОЗНАЧАЕТ «ЗНАНИЕ»

Гильм Камай родился на Волге, в городке Тетюши Казанской губернии, в семье грузчика. «Отец просил муллу назвать мальчика Гильмом, и, хотя тот записал „Гильмутдин“, в семье на всю жизнь удержалось имя Гильм, что означает „знание“», — читаем на сайте docplayer.ru.

После смерти отца семья осталась без средств к существованию, а у матери на руках — трое детей. Девятилетним мальчиком Гильм начал работать погонщиком лошадей, носильщиком ручной клади, подручным у ломового извозчика. Грамоте учился самоучкой и у грузчиков — по названию пароходов. Вскоре увлекся поэзией Некрасова, знал много его стихотворений и читал их по памяти грузчикам. Начальное обучение Гильм проходил лишь в течение короткого периода, урывками посещая русско-татарскую школу. 14-летним подростком с артелью рабочих уехал на строительство Волжско-Бугульминского моста около Симбирска (ныне Ульяновск). Накопив немного денег (источники уточняют: 9 рублей), он поехал учиться в Казань. В 1916 году с большим трудом поступил в татарскую учительскую школу, переименованную позднее в семинарию, но вскоре из-за нехватки средств к существованию вынужден был бросить учебу и вернуться на волжские пристани в артель грузчиков. И только после Октябрьской революции к учебе вернулся, написав в воспоминаниях: «Что такое власть рабочих, я понял сразу: меня зачислили на стипендию и дали койку в общежитии».

Понятно, сторонником какой власти он остался на всю жизнь. Так что в эти годы Камай начинает и свою агитационную деятельность. За свои выступления получает прозвище Кзыл авыз (Красная глотка), которым очень гордится. В 1918 году одним из первых в Татарской республике вступил в ряды РКСМ. В 1920-м, после окончания учительской семинарии, был призван в ряды Красной армии и участвовал в штурме Перекопа. В этом же году вступает в ряды РКП(б). В 1922-м по путевке ЦК партии Камай поступает на химическое отделение физмата Томского университета, но на стипендию проучиться было трудно, поэтому он совмещал учебу с работой грузчика, потом заведующего детским домом, а затем даже руководителя педтехникума.

«НАУЧНЫЙ РАБОТНИК-ТАТАРИН МОЖЕТ ПРИНЕСТИ МАКСИМУМ ПОЛЬЗЫ»

«В 1921 году он был вызван в Москву, в Тюркбюро ЦК РКП(б), в том же году командирован в Омск, где работал лектором в аппарате Сибирского татарско-киргизского бюро, вел агитационную работу среди молодежи, участвовал в создании комсомольских ячеек, — читаем очерк о Камае Т. Сорокиной в книге „Ректоры Казанского университета“. — В 1922 году по направлению отдела агитации и пропаганды Сиббюро ЦК партии поступил на химическое отделение физико-математического факультета Томского университета. В 1926 году успешно защитил дипломную работу и был оставлен аспирантом у своего учителя профессора Тронова, крупного химика и замечательного человека. Неудивительно, что он увлек Гильма органической химией и приобщил его к своему научному направлению. Темой дипломной работы Камая явилось „Изучение скорости нитрования соединений бензольного ряда“. Вскоре после получения диплома в сентябре 1926 года Камай направляет в бюро областного комитета ВКП(б) ТАССР заявление следующего содержания: „Желая работать в центре Татарской республики в качестве научного работника, прошу ОК ВКП(б) возбудить ходатайство перед ЦК ВКП(б) и ГУС НКП о переводе меня в Ваше распоряжение для работы в КГУ. Сообщаю Вам, что научный работник-татарин, несомненно, может принести максимум пользы только там, где сконцентрирована масса татарского населения, а не в далеком уголке Сибири“».

18 сентября 1926 года ходатайство обкома ВКП(б) ТАССР было направлено в Москву. В нем говорилось, что в Татарской республике слишком малые кадры научных работников-татар и встала серьезная задача их подготовки. Было решено оставлять при вузах возможно большее число татар для подготовки их для научной работы, но это требует времени, поэтому принято решение привлекать в Татарскую республику научных работников-татар из других местностей СССР. И далее: „Татобком ВКП(б) просит Вашего разрешения о переезде члена ВКП(б) тов. Камая Г.Х., работающего ныне в качестве аспиранта-химика физмата Томского госуниверситета, о чем с его стороны имеется просьба“».

Разрешение было получено, и Камай уехал в Казань. Вот как он сам описывает свой приезд и знакомство с университетом, с профессором Александром Арбузовым: «Осень 1926 года. Еще не стерлись следы Гражданской войны в городе. Университет, о котором я, потомок бурлака, бывший волжский грузчик, не смел раньше и мечтать. А теперь с дипломом Томского университета, в сопровождении декана химического факультета, гуманнейшего человека, профессора Васильева вхож в кабинет ученого, о котором был много наслышан: „Вот, Александр Ерминингельдович, привел вам нового аспиранта — Гильма Камая“. Высокий стройный человек испытующе посмотрел на меня. Очки в легкой оправе; клинышком, аккуратно подстриженная бородка. Арбузов с ответом не спешит. Молча листает мою дипломную работу. Глаза становятся очень строгими. Потом слышу: „Ваша тема меня не интересует“. Я растерялся, смутился, все слова куда-то разбежались. Повернуться и уйти? А как же моя мечта? Нет, ни за что не уйду! Я уже тогда знал, что Арбузов был одним из прославленных органиков нашей страны. На другой день набрался смелости — и снова к Александру Ерминингельдовичу: „Хорошо, оставайтесь, только на строгость мою не пеняйте. Самому работать придется“. Так появился у профессора Арбузова второй аспирант. Вместе с его старшим сыном Борисом Александровичем я приходил на работу в девять часов утра и уходил не раньше одиннадцати вечера».

Энергия аспиранта Камая позволяла ему успевать во всем. Он преподавал в Татарском коммунистическом университете общую химию, переводил на татарский язык учебник по химии, составлял татарский химический словарь, изучал оригинальную литературу по химии.

В 1929 году Камай окончил аспирантуру. В то время ВСНХ принял решение направить молодых ученых за границу для повышения научной квалификации. В Казани такими счастливцами оказались математик Четаев и химик Камай. Так начался третий этап его совершенствования в науке. Он был продолжен у нового руководителя — профессора Мейзингеймера — в Тюбингенском университете в Германии.

«ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ. ЯД!»

Профессор Мейзингеймер давно уже занимался разделением на оптические изомеры соединений таких элементов, как азот и фосфор, и эти его работы, по-видимому, и привлекли Камая. Поэтому у Мейзингеймера молодой человек решил заняться разделением на оптические антиподы мышьяковых соединений. В маленькой лабораторной комнатке с табличкой «Опасно для жизни. Яд!» Камай трудился полтора года, синтезируя мышьякорганические соединения. Работа с токсичными веществами требовала мужества — не всякий химик мог отважиться на рискованные эксперименты. Камай был не из трусливых. Он взялся за работу, которая впоследствии принесла ему заслуженную славу одного из основателей целого направления элементоорганической химии — химии мышьякорганических соединений, делал доклады на немецком языке для научной общественности университета. Стажировка, можно сказать, прошла удачно и закончилась публикацией статей сначала в немецком журнале, а затем в русском. Так начало складываться основное направление научной деятельности Камая, которым он занимался всю свою научную жизнь. Поэтому своим учителем, наряду с Троновым и Арбузовым, Гильм Хайревич всегда называл и профессора Мейзингеймера. Первым из казанских химиков Камай включает в круг своих интересов изучение органических производных не только фосфора, но и мышьяка. Эта командировка впоследствии приведет к созданию в Казани школы химиков-мышьякоргаников.

«Поездка в Германию была согласована с „органами“ и ставила целью изучить возможность создания боевых отравляющих веществ, — рассказывает корреспонденту „БИЗНЕС Online“ Булат Султанбеков, известный казанский исследователь, профессор истории. — Тогда еще не было термина „двойное назначение“, но речь шла именно об этом. Впрочем, до прихода к власти Гитлера советская власть, ВСНХ и разведка весьма „плотно“ сотрудничали в военной области с Германией. Назовем только общеизвестные проекты. В Казани работала школа по подготовке советских и германских танковых офицеров, в Липецке — летчиков, в „Томке“ под Саратовом разрабатывали производство иприта и люизита, было и многое другое. Так что Камай в этом плане оказался безупречен. На XVII съезде партии в своем выступлении нарком просвещения РСФСР Бубнов назвал его в числе наиболее талантливых представителей молодой советской интеллигенции. Это была огромная честь. Добавим к этому, что Камай хорошо владел немецким языком, он говорил мне: „Без знания немецкого в химии тогда делать было нечего“».

В Казань Камай вернулся вполне сложившимся научным работником. В это время в городе на базе физмата КГУ и Казанского политехнического института создается Казанский химико-технологический институт. Гильм Хайревич назначается заведующим учебной частью КХТИ, а также завкафедрой красителей, а затем его утверждают профессором по специальности «органическая химия».

«НАПРАСНО ТЫ ОТСЮДА УХОДИШЬ, ТЕБЕ ТАМ ШЕЮ СЛОМАЮТ»

«Он стал самым молодым заведующим кафедрой Казанского химико-технологического института, а с 1935 года — ректором Казанского университета, — продолжает нашу беседу Султанбеков. — Правда, один из профессоров КХТИ сказал ему, когда узнал о предстоящем назначении: „Напрасно ты отсюда уходишь, тебе там шею сломают“. Но будущее представлялось молодому ученому безоблачным, было много планов, один из которых — сделать Казанский университет чуть ли не лучшим в Союзе. Из крупных организационных проблем новый ректор предполагал решить в ближайшие годы следующие: подготовить профессоров из татар по основным специальностям, довести число студентов-татар до половины, создать издательство по выпуску научно-популярных книг на татарском языке, создать факультет языка и литературы с русским, татарским и чувашским отделениями, открыть исторический факультет. Увы, многое из намеченного Камаем было осуществлено уже без него, но он сумел решить многие кадровые вопросы. В частности, по рекомендации начальника управления вузов и науки Наркомпроса РСФСР, бывшего предсовнаркома ТАССР Габидуллина он пригласил на должность заведующего кафедрой теоретической физики видного польского ученого Мирона Матисона, которого хорошо знали и ценили такие светила науки, как Эйнштейн, Адамар и Ланжевен. Поначалу действительно все складывалось хорошо. Правда, уже был арестован предшественник Камая, Носон-Бер Залманович Векслин, но новому ректору казалось, что к нему невозможно придраться: сын грузчика как-никак…»

«Камай очень внимательно относился к подбору студенческого контингента, — читаем в книге „Ректоры Казанского университета“. — Вот как вспоминает об этом бывший студент университета, преподаватель КХТИ И.М. Старшов: „Некоторых абитуриентов, в их числе и меня, досрочно сдавших в 1936 году вступительные экзамены в Казанский государственный университет имени В.И. Ульянова-Ленина, пригласили на собеседование к ректору. Мне запомнилась приятная улыбка на лице человека физически крепкого и сильного, одетого изящно, с небольшим подражанием европейской моде. Камай был любезен. Чувствовалась душевная теплота, добрые пожелания всем, кто изъявил желание одолеть трудную университетскую науку. При собеседовании он стремился не потерять способных, жаждущих знаний абитуриентов. Такова была главная цель собеседования“».

Большое внимание ректор уделял организации физкультурной работы среди студентов. В его архиве хранится копия приказа по Народному комиссариату просвещения РСФСР от 28 февраля 1936 года, в котором говорится: «В результате внимания со стороны руководства Каз. гос. университета имени В.И. Ульянова-Ленина к организации физкультурной работы и помощи со стороны партийных, комсомольских и общественных организаций Университета коллектив студентов-физкультурников Университета занял первое место по лыжам, конькам и стрельбе на Всесоюзной спартакиаде ЦК Профсоюза высшей школы, происходившей в гор. Ленинграде со 2 по 6 февраля с. г. Команда студентов-лыжников университета в составе 16 человек заняла первое место на общегородских соревнованиях по лыжам на 50 километров 12 февраля с. г. в городе Казани…1-й зам. Наркома Просвещения В.Волин».

Научный коллектив университета в те годы составлял (сегодня это трудно представить!) 250 человек. Слабое финансирование научной работы не давало возможности развернуть в должных масштабах исследовательскую деятельность. Не было иностранного оборудования и научной литературы. Плохими были бытовые условия студентов и аспирантов. И результаты оказались соответствующими: из окончивших аспирантуру в 1935 году 59 человек защитили диссертации только двое. Ректору Камаю приходилось много внимания уделять хозяйственной деятельности, завершать начатые Векслиным и начинать новые стройки. В 1935 году заканчивалось строительство общежития для студентов на 250 мест на улице Гоголя. В те же годы началось возведение еще одного общежития на улице Красная Позиция, но завершить стройку при ректоре Камае было не суждено: 3 августа 1937 года он был снят с должности, а 7 сентября 1937 года арестован.

БЕСЕДЫ В «ДВОРЯНСКОМ ГНЕЗДЕ»

«Мы много беседовали, в том числе и о 1937 годе, дома у профессора Камая, — продолжает рассказ для „БИЗНЕС Online“ Султанбеков. — Он жил в Казани, в самом центре города, в районе улицы Чернышевского, в том доме, который, по-моему, до сих пор называют „Дворянским гнездом“. Для нас, для моего поколения, Камай был легендой. Разговоры с ним (а у нас их было несколько) проходили весьма доверительно. В конце 1960-х годов я опубликовал два очерка о нем, но удалось отразить далеко не все, что было сказано. О некоторых событиях и людях он просил пока не писать, а просто принять к сведению. Сейчас, после его кончины, можно куда более подробно рассказать том, о чем я не мог в свое время написать».

До сих пор неизвестно, как возникло „дело Камая“. Причина ведь была не только в каком-то доносе завистника, которых у него было немало. Судя по материалам следственного дела, речь шла о попытке создать целую „вражескую группу из ученых-химиков“. Их обвиняли в том, что якобы по заданию гестапо они должны были организовать химическую атаку на Казань во время нападения Германии и половину населения города изничтожить. Глупость несусветная! Во-первых, какое отношение к внешней разведке могло иметь гестапо, которое занималось своими внутренними проблемами безопасности? Это скорее было делом Абвера. Но нашим следователем было все равно, лишь бы обвинение предъявить. Во-вторых, Камая обвинили в том, что он, будучи в Германии, передал своему немецкому руководителю секретные материалы и приборы, в частности колбу Арбузова. Но ничего секретного в этой колбе Арбузова не было, она хорошо была известна химикам! Да, несколько экземпляров такой колбы, а еще оттиски нескольких научных и вполне открытых публикаций он передал известному химику Мейзингеймеру, к которому поехал на стажировку. И сделал это по просьбе самого Александра Арбузова, своего научного руководителя, который полагал, что это поможет налаживанию научных связей. Камай также обвинялся в связи с врагом народа Габидуллиным, бывшим председателем Татсонаркома. Ему вменялось в вину наличие родственника-эмигранта в Китае, оказание помощи в поступлении в КХТИ родственнице Мирсаида Султан-Галиева, какое-то членство в фашистском химическом обществе и так далее. Что касается „поддерживания преступной связи“ с немецким шефом Камая, то вскоре выяснилось, что тот уже четыре года как умер.

И все-таки главной фигурой следствия по „делу казанских химиков“ был именно Камай — не только видный ученый, но и, самое главное, ректор университета, который мог возглавить шпионскую работу в пользу Германии через подобранные им кадры. Кроме того, ему можно было приписать связь с националистами и султангалиевцами.

Не забудем, что в августе 1937 года по приказу наркома Ежова, утвержденному Политбюро и предварительно просмотренному Сталиным, каждая республика и область получили контрольные цифры „плана“ по репрессиям. Татарская республика по этому списку должна была обеспечить до декабря 1937 году расстрел 500 человек и заключение на разные сроки 1500 человек. Это указание Политбюро подлежало обязательному выполнению. Работники НКВД, не обеспечившие достижение контрольных цифр, или, как еще их называли, „лимитов“, подлежали наказанию. Вот, очевидно, и „дело Камая“ и других казанских химиков, втянутых в его орбиту, входило в этот „лимит“.

Судя по следственному делу, допросы начались на третий день после ареста. Первоначально ответы Камая были откровенны и несколько наивны. Как ректор, он был постоянно связан с Габидуллиным, бывшим руководителем правительства Татарской республики.

Конечно, такое простое объяснение не удовлетворило следователей. Началось физическое выбивание признаний. Колбы Арбузова были переданы на заключение двум химикам. Выводы, очевидно, подсказанные следователями, были весьма зловещими. Из них следовало, что Камай, по существу, разрешил проблему разработки таких веществ, которые можно применять в качестве отравляющих. Передав указанные колбы, он дал возможность использовать эти средства в борьбе против Советского Союза. Вот во что превратились колбы, переданные Арбузовым для Мейзингеймера.

В „заговорщическую группу Камая“ постепенно включили и других химиков. В конце 1938 года число арестованных дошло до 18 человек. В их число вошли и сын Александра Арбузова Борис, профессор Разумов и другие представители химической науки и производственники. Началось активное выбивание признаний. Камай был лишен сна на 126 часов. Не стеснялись в применении пыток и с другими. Из Камая выбивали показания главным образом на отца и сына Арбузовых и Мейзингеймера. О Габидуллине, а также о руководителях республики не спрашивали. Большинство из арестованных были расстреляны в начале мая 1938 года. „Дело химиков“ все больше приобретало „научно-вредительский“ характер. В этой обстановке широко применялись оговоры и самооговоры.

Очевидно, „дело химиков“ завершилось бы судебным процессом с вынесением нескольких смертных приговоров, но неожиданно изменилась политическая обстановка. В конце ноября 1938 года был снят с должности Николай Ежов.

«ПОЛОВИНА ЛЮДЕЙ БУДЕТ СИДЕТЬ, А ДРУГАЯ ПОЛОВИНА — ИХ ОХРАНЯТЬ»

Наступила так называемая бериевская оттепель. Сталин приказал Берии, чтобы тех, кто еще не осужден, выпустили. Об этом мы пока почти не упоминаем, мало пишем, а ведь в тот период около 200 тысяч человек выпустили. Интересно, что в те времена Хрущев, который командовал на Украине, об этих новых веяниях еще не знал и пожаловался Сталину на Берию, что вот, мол, мы с Украины высылаем в Москву списки подлежащих наказанию, а НКВД в Москве эти списки наполовину сокращает. Это может быть апокрифом, но говорят, что, когда Берию вызвали в Москву и сделали заместителем наркома, якобы он сказал Сталину: „Иосиф Виссарионович, если репрессии у нас будут продолжаться такими же темпами, то скоро половина людей в стране будет сидеть, а другая половина — ее охранять“. Тогда же запретили вербовку партийных, комсомольских и хозработников из числа руководящего состава.

В органах НКВД вскоре были проведены аресты некоторых работников, нарушавших законы и прибегавших к пыткам. На места прибыли работники прокуратуры СССР для проверки ведения следственных дел органами НКВД. В январе 1939 года представитель прокуратуры СССР Коперник вместе с вновь назначенным наркомом внутренних дел ТАССР Ефремом Морозовым встретился прямо в тюрьме с большинством арестованных. Камай мне рассказывал как раз о разговоре с Коперником, о его появлении в „казанской Лубянке“ на „Черном озере“.

Гильм Хайрович сказал, что был неожиданно вызван из камеры, где с трудом приходил в себя после избиений, пытки лишением сна, и удивился, когда незнакомый человек в военной форме с тремя шпалами в петлицах сказал, что имеет поручение Вышинского расследовать дела, возбужденные в Казани и находящиеся на следственном этапе, и попросил подробно рассказать без всякой утайки и боязни, как велись допросы, не было ли избиений. Разговор длился более часа; к удивлению Камая, ему предложили чай и, что особенно запомнилось, шоколадные конфеты, а также печенье. Коперник подарил собеседнику даже пачку папирос „Казбек“. Завершая разговор, он сказал, что об этом „деле химиков“ напишет Вышинскому докладную записку и надеется, что все они будут освобождены, а виновники избиений на допросах понесут наказание. Камай с юмором вспоминал, что после посещения Коперника условия содержания стали „санаторными“: кормили по три раза в день, разрешили передачи, а персонал стал обращаться только на „вы“ вместо привычного „Ну ты, падла, враг народа“ (подробнее читайте на сайте „БИЗНЕС Online“ — прим. ред.).

В течение апреля – мая 1939 года были освобождены все химики. Решение от 22 мая 1939 года по Камаю за подписью военного прокурора Приволжского военного округа Бондаря и наркома внутренних дел ТАССР Морозова звучало так: „За недоказанностью предъявленных обвинений дело по обвинению Камая дальнейшим производством прекратить и Камая из-под стражи освободить“.

Дело вроде бы закончилось благополучно. Но чего это стоило Камаю и его „подельникам“, знали только они. Хотя все подследственные в ходе прекращения дела отказались от взаимных обвинений, психологическая травма была страшной. Им еще всем предстояла долгая жизнь, но 1937 года они забыть не могли».

«ОСАДОК ВСЕ РАВНО ОСТАЛСЯ»

В университет Камай не вернулся. Его письмо об увольнении было пронизано обидой: он не мог забыть разоблачительную кампанию 1937 года против него. Да и вряд ли в университете его снова поставили бы ректором. Гильм Хайревич так и не стал академиком, несмотря на огромные научные заслуги: несколько раз подавал на членкора, но не получилось. Да, его вроде бы освободили, оправдали полностью, но, знаете, как в том анекдоте: «Осадок все равно остался». Когда проходило голосование, некоторые его коллеги, которым достаточно было просто промолчать, выступили и проголосовали против.

Внешне он был окружен почетом, в годы войны за создание нового типа боевых отравляющих веществ награжден. Удостоен различных государственных наград и премий.

Приведем один из примеров использования его открытий в народном хозяйстве. Представим себе судно, идущее из Европы в Америку и обратно. Расход горючего на обратном пути увеличился на 8–10% за счет того, что на подводной части корабля за время рейса прилипли и хорошо прижились ракушки, различные микроорганизмы, разрушающие металл. Они-то и создали дополнительное сопротивление движению корабля. Очистка подводных частей судов — дело хлопотное, трудоемкое и дорогое (поднять на стапель, очищать скребками, красить и т. д.). Когда же подводные части судов стали окрашивать новыми красками, созданными на основе мышьякорганических соединений, моряки были избавлены от ненужной трудоемкой тяжелой работы, а для народного хозяйства сэкономлено несколько миллионов рублей в год.

Это только один из многих примеров, которые характеризуют новизну и значимость научной работы школы Камая и результаты внедрения ее в народное хозяйство. Таких примеров можно привести множество за 45 лет его научной деятельности.

Оставшуюся жизнь Гильм Хайревич проработал заведующим кафедрой Казанского химико-технологического института. На более крупную работу его больше не выдвигали. Смена триумфов и трагедий — так можно определить его жизнь. И таких людей в сталинскую эпоху было немало… Камай скоропостижно скончался на 70-м году жизни и был похоронен на Татарском кладбище в Казани.

Подготовил Михаил Бирин