Алексей Чадаев считает, что путинское время — это едва ли не самый счастливый период в истории нашего многострадального народа Алексей Чадаев считает, что путинское время — это едва ли не самый счастливый период в истории нашего многострадального народа Фото: Артем Коротаев/ТАСС

ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА, КОТОРАЯ НАДОЛГО ПЕРЕЖИВЁТ СВОИХ СОЗДАТЕЛЕЙ

Маркировать исторические эпохи именами правителей — давняя, уважаемая монархическая традиция. Делать «именными» политические и философские учения — будь то конфуцианство, ницшеанство или марксизм-ленинизм — не менее давняя и почетная традиция в сфере духовно-идеологической.

Россия Путина — что это? Только лишь конкретный исторический период, в который приоритетами государственной политики были суверенитет, стабильность и демография? Или сформировавшаяся доктрина, способная надолго пережить своих изобретателей?

Ответ на этот вопрос концептуально определит и следующий шаг в развитии России и, в принципе, ее путь на десятилетия вперед.

ВСЕМИРНОСТЬ ПУТИНИЗМА

Послание 2019-го года оказалось наиболее похожим (вплоть до буквальных совпадений) на Послания 2006-го и 2007-го годов, периода запуска «материнского капитала», нацпроектов (ещё тех, прежних) и… Мюнхенской речи. Ценностный ряд: демография, активная социальная политика (по направлениям здравоохранение-образование-культура), технологический рывок в экономике (теперь уже — с акцентом на «цифру»), защита суверенитета страны — в первую очередь от главной угрозы: диктата со стороны «западных партнеров».

Как и ожидалось, оно было в первую очередь посвящено внутриполитическим вопросам. Сейчас сложилась парадоксальная ситуация: популярность Путина — и «путинизма» — во внешнем мире растёт, а внутри страны соцопросы фиксируют скорее обратное. Во внешнем мире Russia Today бьет рекорды рейтингов, несмотря на все противодействие западного официоза (а, может, отчасти и благодаря ему); внутри же страны госпропаганда очевидно пробуксовывает, постепенно теряя казавшиеся несокрушимыми позиции.

Путин — это мегауспешный мировой бренд, парадоксальным образом более привлекательный, чем бренд «Россия». Глядя из внешнего мира, Россия — это посткоммунистическая страна с проблемной экономикой, стареющим населением и массой внутренних сложностей, от коррупции до миграции. Путин же — это сильный и самостоятельный лидер, который чуть ли не единственный в мире способен дать отпор зарвавшимся англосаксонским претендентам на мировое господство. Мир нуждается в альтернативе, в другой точке зрения — и именно эту нишу, ставшую ничьей после крушения СССР, успешно занял Путин, практически в личном качестве.

Но у этой труднейшей мировой роли — «полу-империи полу-зла» — есть одна ключевая уязвимость. Сказав «я не согласен», ты рано или поздно вынужден будешь предложить миру альтернативную ценностную линейку, образ и образец более привлекательного, чем «у них», устройства жизни. И соответствующее качество управления. У СССР с этим было полегче: вся машина марксистско-ленинской философии работала на идею социализма как альтернативного и «более лучшего» общественного строя. И то ведь не сказать что справились.

В какой мере общественный строй современной путинской России может служить образцом для кого бы то ни было — хотя бы даже для нас самих?

Афинский стратег и законодатель Перикл однажды выступал с надгробной речью над телами афинян, павших в одной из битв Пелопоннесской войны. Это была удивительная речь: в ней почти ничего не было сказано про доблесть юных героев, но вся она была посвящена тому, насколько совершенны, мудры и справедливы афинские законы и установления. В деталях объяснялось, как они служат свободе и благополучию каждого гражданина. И смысл речи — афинские порядки стоят того, чтобы отдать за них жизнь.

Если бы сегодняшнему российскому Периклу выпала необходимость произносить такую речь над телами наших воинов, погибших, скажем, в Сирии — что можно было бы сказать в этом же ключе о порядках и установлениях в сегодняшней России?

РУССКИЙ МАЯТНИК

Сами себе мы — языком официоза — отвечаем на это примерно так: наши нынешние порядки во всяком случае точно лучше, чем предшествовавший им хаос и беспредел 90-х. В этом смысле если главным внешним врагом является Запад, то главным внутренним врагом является наше собственное недавнее прошлое. На внешнюю аудиторию это, конечно, вообще никак не работало, а вот на внутреннюю до недавнего времени — вполне. Пока не выросло поколение, которое уже родилось при Путине и никаких 90-х — ни «проклятых», ни «благословенных» — не помнит.

Беда в том, что мы так живем уже больше ста лет — раз за разом назначая во враги «проклятое прошлое». При ранних большевиках роль «проклятого прошлого» выполнял «царизм»; при Сталине — былые герои революции, объявленные шпионами и изменниками; при Хрущеве — «культ личности», при Брежневе — «волюнтаризм» и «перегибы» (читай — Хрущев), в Перестройку — «партноменклатура» и «застой», в 90-е — сам коммунистический период как таковой. Каждая эпоха объявляла предыдущую злом, которое надлежит преодолевать. Наша история — это такты раскачки «русского маятника», когда каждая следующая эпоха в той или иной форме отрицает и преодолевает предыдущую: иногда относительно мягко (как в 60-е и в 2000-е), а чаще крайне жестко (как во всех остальных случаях).

Именно из этого подсознательного, полуинстинктивного понимания закономерностей нашей истории, «чувства маятника», мы исходим тогда, когда начинаем обсуждать так называемый «транзит». Если в предыдущие семь раз было именно так, то почему в этот раз должно быть иначе? Каковы основания считать, что постпутинская эпоха не станет автоматически антипутинской? В этом — основной нерв дискуссии о будущем государства Путина.

ПРОБЛЕМЫ ОТ УСПЕХОВ

Глядя из ХХ века — да, наверное, и из любого другого — путинское время это едва ли не самый счастливый период в истории нашего многострадального народа. Те самые заветные «двадцать спокойных лет», о которых Столыпин когда-то молил Бога, да не вымолил. И — да — Россию действительно не узнать по сравнению с самой собой двадцатилетней давности. Список достижений значителен, его нет нужды перечислять. Но — и это еще надлежит осмыслить как ключевой парадокс эпохи — большинство проблем, которые сегодня встали перед страной, являются прямым следствием именно этих побед и успехов.

Смотрите сами: о тяжелых проблемах в сфере обращения с отходами, поставивших многие наши города на грань экологической катастрофы, пришлось говорить Президенту в Послании-2019. Но ведь свалки — это закономерный спутник взрывного потребительского бума. Неизбежная плата за повсеместное внедрение одноразовой упаковки и за новое «качество жизни».

То же можно сказать об автомобильных пробках — советские города по своей планировочной структуре никогда не были рассчитаны на нынешний де-факто стандарт 1-2 автомобиля на семью. О системах водоочистки, которые никогда не предполагали такого количества бытовой химии и бензина в сточных водах. О городских электросетях, которые никто не проектировал исходя из такого количества бытовых электроприборов в каждой квартире и т. д. Вплоть до растущих показателей ожирения (причем в основном среди малоимущих, компенсирующих качество продуктов количеством) — как все более значимого источника преждевременной смертности от сердечно-сосудистых заболеваний. 

Аналогичную механику появления новых проблем из успешного решения предыдущих мы видим в самых разных отраслях жизни государства.

В 1999-м мы хотели больше порядка — и ответом на этот запрос стал взрывной рост как числа контролирующих и силовых структур, так и количества работающих в них сотрудников. Часть из которых — это признал Президент в Послании — делают откровенно лишнюю работу, но трудоустроить их опять же некуда.

Мы хотели, чтобы у государства было больше ресурсов — теперь, когда госбюджет вырос с 611 млрд. руб. в 1999-м до почти 20 трлн. руб. в 2019-м, мы напрягаем все силы госаппарата для того, чтобы деньги были потрачены «как надо», а не «как обычно», громоздя для этого сложную машинерию «проектного управления».

Мы хотели собирания земель. Пример Крыма и Севастополя показал, что для решения таких задач, кроме «вежливых людей», нужно иметь в запасе еще и готовые команды квалифицированных и некоррумпированных управленцев, иначе — камни с неба.

Мы искали способа справиться с парламентским популизмом и сформировать конструктивно сотрудничающий с исполнительной властью парламент — в сегодняшних реалиях имеем не только полностью лояльную Думу, но и более 60% законов, написанных не в парламенте, а непосредственно в правительстве; то есть ситуацию, при которой исполнительная власть в основном сама же себе и законодательная.

Список можно продолжать долго. Действие этой механики — проблемы, вытекающие из успехов — проявляется буквально во всем: даже нынешняя международная ситуация, включая санкции, это тоже расплата за растущую роль и влияние России на мировой арене: то, чего мы так хотели в 90-е, в период нашего максимального унижения.

«В ПАРЕ «ЧЕЛОВЕК-ГОСУДАРСТВО» — КТО, КОМУ И ЧТО ДОЛЖЕН?»

Факт в том, что в 2019-м проблемная повестка для России практически полностью изменилась по сравнению с 1999-м. Это — безусловный успех лично президента Путина, его достижение вполне исторических масштабов. Но это в то же самое время и означает, что пытаться в 2019-м представить дело так, как будто мы все еще находимся в 1999-м, отвечать на старые вызовы и игнорировать новые — огромный риск. Именно такое запаздывание — главный спусковой крючок очередного такта «русского маятника».

Ответ на вопрос о том, насколько Россия Путина является «долгой» — не про нашу способность побеждать. А ровно наоборот: про умение работать с ошибками, неудачами, сбоями в системе. И с критикой. Модуль коррекции курса — главный залог долголетия политической модели. Способности меняться и трансформироваться вместе со временем, оставаясь, тем не менее, самой собой.

Концепт «суверенной демократии», широко обсуждавшийся полтора десятка лет назад, в пределе сводился к одной простой мысли: когда страна находится под внешним управлением, любые разговоры о народовластии — фикция. На тот момент это соображение казалось неочевидным; сегодня оно является отправной точкой практически у всех политических сил, кроме небольшой группы маргиналов — что убедительно показал в 2014-м Крымский консенсус. В отличие от ситуации 20-летней давности, сегодня в обществе существует базовое согласие по поводу необходимости сильного, дееспособного, независимого государства. Практически вся дежурная критика в его адрес связана с тем, что государство не делает то, что делать обязано. Если оно — сильное государство Путина.

В этом смысле идущее с лета 2018 года падение рейтингов — это никакой не распад «путинского большинства». Никакая «несистемная оппозиция» не набирает очков на этом падении: люди относятся к ней точно так же, как и пять лет назад, и она по-прежнему замкнута в своей маргинальной нише. Падение рейтингов — это поляризация внутри путинского большинства.

Крым по-прежнему наш, и государство по-прежнему должно быть сильным и независимым. Но вопрос, который история сегодня ставит перед властью: каково в этом сильном и независимом государстве Путина место человека? 

Иными словами: в паре «человек-государство» — кто, кому и что должен?

«Путинское большинство» инстинктивно ищет ответ на этот вопрос. Именно поэтому сегодня столь болезненна реакция на любое подобие сигнала «от власти», пусть даже в лице мелких региональных чиновников: «мы вам ничего не должны».

«ЗА РОССИЮ ПУТИНА МЫ БОРОЛИСЬ НЕ ЗРЯ»

В оперативном горизонте национальные проекты как можно быстрее должны получить не только управленческое, но и политическое измерение. Стать не только способом обустроить жизнь граждан, но и предметом коммуникации между гражданами и государством.

В стратегическом — настало время определить и зафиксировать взаимные обязательства. И делать это сегодня нужно на столь высоком уровне, на котором это вообще возможно. Лучше всего — зафиксировать соответствующие приоритеты в Конституции, расширив уже имеющийся там тезис о том, что Россия — социальное государство, и заключить таким образом новый общественный договор.

Одновременно это же и ответ на заданный вопрос об уникальном российском предложении миру. Современный мир — это мир растущего социального неравенства, несправедливости и неправды. Государства перестают справляться с функцией балансировки социальной пирамиды — по мере того, как машина десуверенизации превращает их в декоративные этикетки, игрушки в руках транснациональных компаний и надгосударственных структур. Граждане предъявляют к ним претензии — но, по большому счету, что эти правительства могут?

Путинская Россия — та сила, которая взялась отстаивать на мировой арене уже списанную было многими идею государственного суверенитета. Если нам в перспективе одного-двух поколений удастся создать признанную всеми как лучшую в мире систему отношений человек-государство — это будет безусловным подтверждением тому, что за Россию Путина мы боролись не зря.

Алексей Чадаев,
27.02.2019