Якуб Чанышев в Казани 1917 год Якуб Чанышев в Казани 1917 год Фото: предоставлено Национальной библиотекой РТ

И ПРИНЦ, И НИЩИЙ

В книге воспоминаний «Нас водила молодость» Якуб Джангирович Чанышев описывает свое детство если не в нищей, то в любом случае — в очень бедной деревенской семье, в которой он родился 27 февраля 1892 года, в татарской деревне Тукаево Стерлитамакского уезда Уфимской губернии (ныне Аургазинского района Башкортостана):

«Отец мой умер не старым человеком, оставив старшего сына Мустафу в услужении у купца Яушева. А на руках нашей матери — еще троих детей. <…> Вспоминал о похоронах отца, тяжелых, с горючими слезами, и о веселье, царившем в тот день в усадьбе помещиков Габовых. Никак не мог понять я тогда, почему мир делится на такие две неравные части. Одним — богатство. Другим — ярмо, в которое требовалось впрягаться, чтобы обрабатывать чужие земли. <…> Наш сосед и родственник помог матери выхлопотать разрешение на то, чтобы отправить меня с сестрой в Уфу, в приют, открытый для детей татар и башкир. Мы с сестрой с таким трудом добились права на „приютное образование“…»

С другой стороны, многие авторитетные источники утверждают, что его семья была далеко не из простых и происходила вроде бы из числа татарских мурз, если вообще не из княжеского, ханского рода. Кому верить? С этим вопросом корреспондент «БИЗНЕС Online» обратился к известному казанскому историку, академику АН РТ Индусу Тагирову.

Индус Тагирову Индус Тагиров Фото: «БИЗНЕС Online»

— Индус Ризакович, люди сведущие считают, что из современных историков вы больше всех общались с генералом Чанышевым…

— Да, это правда. Из всех моих коллег я действительно больше всех общался и разговаривал с этим выдающимся человеком. И в то же время с человеком, очень близким для меня. Я бывал у него в Москве в гостях, и не раз. Много раз бывал и он у меня, в Казани. Мы много разговаривали на разные темы. Это и история, и современность, и обычная, повседневная наша жизнь. Что касается его детства, то надо иметь в виду: татарские дворянские семьи в то время были разные. Некоторые оказались в числе обычных, бедных, рядовых крестьян. За ними сохранялись, конечно, их родовые титулы и прочие регалии, но экономическое их положение было далеко не из лучших. Да, действительно, семья Чанышевых происходила из рода мурзы, но терпела лишения после смерти главы семейства.

Вот так судьба заставила проявиться еще в детстве характеру будущего воина — лидера и защитника. «Из нас троих я был старшим, — вспоминает будущий генерал, — и с малых лет старался быть защитником Хасана и Ханифы, помогал им во всем, и слушались они меня, уважали, отчего гордился я собой необыкновенно, понимая, что хоть и незначительно, в малой доле, но заменил я им нашего отца…»

После приезда в Уфу, в приют, там его сразу встретили неласково: навстречу развязно вышел парень, который верховодил среди местных школьников. И хотя был он заметно сильнее и старше, завязалась потасовка.

«Ну уж этого я никогда в ауле не боялся, — продолжает Чанышев, — поэтому никому не старался уступать. Я понял, что если хочу нормально жить и учиться в этом приюте, то должен немедленно отстоять свою честь и достоинство. Пусть способом, который всегда был в ходу в мальчишек, пусть на их «языке», но должен. И, подавшись назад, сжав покрепче кулак, нанес противнику удар в солнечное сплетение. Он схватился руками за живот и рухнул на землю. Рухнул вместе с ним и его авторитет.

А для меня победно закончился мой первый бой с главарем. Мальчишеский, кулачный, детский бой. Если бы я знал в тот момент, сколько боев еще будет в моей жизни – страшных, смертельных, ураганных! Сколько встреч с жестокими, коварными главарями – настоящими – мне предстоит! И через сколько сражений пройду я, отстаивая Советскую власть с шашкой наголо, с револьвером в руке, на боевом скакуне!»

ЧАНЫШЕВ БЕЗ ГЛЯНЦА: ОБРАЗОВАНИЕ «ИЗ-ЗА ПЕЧКИ»

 «В советское время об этом человеке много говорили, им гордились, а теперь забыли, — пишет казанский историк Азат Ахунов, автор нескольких последних публикаций о Чанышеве. — Он был продуктом своей эпохи, плоть от плоти советской системы, большевистского строя, за который он боролся и проливал кровь. <…> Дела и поступки, за которые он получал ордена и медали, ныне переоценены, и теперь он из героя превратился в захватчика, который „мочил“ басмачей в Средней Азии, неся на острие большевистских шашек „свободу“ народам Востока. <…> Человек, который был всегда на виду. Человек открытый, публичный. Казалось, что мы знали о нем все. На самом деле мы знали лишь глянцевого Чанышева, Чанышева-легенду. И не знали, каким он был в реальной жизни».

А в реальной жизни будущий военачальник с детства и юности тянулся к знаниям. Он вспоминает: «Тогда я знал одно: надо учиться, серьезно, вдумчиво, чтобы многое потом знать и уметь, чтобы помогать матери растить младших детей — брата и сестру. И я учился. Четыре года. В приюте. Грамоте — писать и читать. Умению считать. Умению думать, в конце концов, анализировать поведение людей, происходящие события, ситуации, возникавшие в больших городах». Он вернулся в аул сильно повзрослевшим.

Чтобы материально помочь матери, он устроился в местную школу истопником и несказанно обрадовался этому: «В школе можно будет не только печку топить, но и получить знания — точнее сказать, подслушать. Школа-то русская, все предметы в ней преподавали на русском языке, и не каждому ребенку из нашего аула был в нее доступ. Я так и получил в этой школе знания: истоплю перед уроками печь, спрячусь за нее и сижу, слушаю, что учителя рассказывают…»

По просьбе корреспондента «БИЗНЕС Online» рассказ о Чанышеве продолжает еще один известный казанский ученый-исследователь, профессор истории Булат Султанбеков, который тоже бывал в Москве у генерала: «Это был очень интересный и достойный человек — с размахом, с широкой душой. Он великолепно владел русским языком, был открытым и доступным в общении». Такое знание русского языка и литературы — пусть «из-за печки», но вполне добротное, помогло ему в скором будущем окончить Казанскую татарскую учительскую школу.

«Жил я в Казани впроголодь, — вспоминает генерал, — скитался по городу, ночевал, где придется, ел, что подадут, едва-едва сводил концы с концами». Зато познакомился, что называется, вживую с Галимджаном Ибрагимовым и даже с самим Габдуллой Тукаем, которого боготворил. По окончании школы Чанышев снова вернулся домой — на этот раз учительствовать, и это у него начало неплохо получаться, но грянул 1914 год, громадный механизм мировой бойни затребовал миллионы «винтиков»-солдат. Чанышев вспоминает: «Одним из таких „ винтиков» оказался и я — рядовой царской армии. К концу 1916 года я уже был младшим фейерверкером, по нынешним понятиям — сержантом шестой батареи лейб-гвардии артиллерийской бригады Третьей Варшавской дивизии. Орудийные залпы крепили мою выдержку, окопная жизнь — стойкость, а листовки — революционную выучку.

УЧАСТНИК БРУСИЛОВСКОГО ПРОРЫВА

«Языка» мы взяли в тот раз хорошего — штабного писаря. Не буду скрывать, отличился в очередной раз. Благодаря природной физической силе и отличным данным: изворотливости, ловкости, смелости, которым научила война быстро скрутил немца, взвалил на себя, оттащил подальше от вражеских окопов, а затем уже вместе с товарищами потащил его привычным способом — волоком на свою сторону.

Через день вызвали нас к начальству, поблагодарили:  хорошие, нужные данные сообщил «язык». Начальство осталось довольно. Отметили личную храбрость каждого участника броска в тыл противника, выделили и меня. После разговора с нижними чинами начальник штаба приказал мне остаться.

Стою, жду, не могу представить себе, о чем речь пойдет. А начальник неожиданно, быстро, без каких-либо подготовительных вопросов или разговоров говорит:

— Решили, фейерверкер, отправить тебя на учебу. Доволен?

Признаюсь, немного растерялся.

— На какую, — спрашиваю, — учебу?

— Экий ты, — удивился начальник штаба. — На офицера…»

Сайт tatfrontu.ru в «Энциклопедии Победы» сообщает о Чанышеве: «Участник Первой мировой войны (участвовал в операциях 2-й армии, операциях генерала Брусилова под Перемышлем и Львовом), награжден за отвагу Георгиевским крестом…

Окончил Казанское военное училище, выпущен прапорщиком (1917). Активный участник установления советской власти в Казани и Гражданской войны. Ахунов уточняет, что во время этих событий Чанышев, «прапорщик-большевик, командуя мусульманской ротой, оперативно занял Кизическую дамбу, а затем вместе с красногвардейцами и солдатами Заречья захватил железнодорожный вокзал.

Он был членом революционного штаба восстания, а в дальнейшем — членом Казанского ревкома и совета комиссаров по управлению новым Казанским военным округом».

«ДОВОДЫ МОЛОДОГО ТАТАРИНА ДОШЛИ ДО УМОВ БАСМАЧЕЙ»

Весной 1919 года из рабочих и крестьян Поволжья (главным образом татар) была сформирована 1-я отдельная Приволжская татарская стрелковая бригада, переименованная впоследствии в 4-ю Туркестанскую стрелковую бригаду. По распоряжению Михаила Фрунзе бригада была включена в состав 1-й армии Восточного фронта и летом 1919 года вместе с другими частями участвовала в боях против южной армии Колчака и в прорыве блокады Туркестана: «В конце 1919 года бригада была направлена в Среднюю Азию для оказания ее народам помощи в ликвидации вооруженных сил контрреволюции».  

Чанышев был назначен командиром 1-й скорострельной татарской позиционной батареи, которая в июне 1919 года вошла в состав 1-й отдельной Приволжской татарской стрелковой бригады. В марте 1920-го Чанышев стал комиссаром этой бригады.

«Воины бригады сражались с белогвардейцами и иностранными интервентами в Поволжье и Приуралье, громили отряды басмачей в Средней Азии, — сообщает Ахунов. — Советская мифология упоминает один случай, связанный с личностью Якуба Чанышева. Его войска были брошены против большого отряда моджахедов, которые яростно защищали родную Бухару. Красные командиры решили ликвидировать этот отряд силами бойцов Татарской бригады. Чанышев, чтобы не рисковать жизнями товарищей, без оружия отправился в стан врага, пытаясь уговорить сдаться. Вначале его хотели расстрелять, но доводы молодого татарина дошли до умов колеблющейся части басмачей.

Как сообщают историки, после этого они арестовали своего предводителя Абдуллу-бека и его приспешников, а сами сложили оружие и разошлись по домам».

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РАССТРЕЛ №1

Но, приводя пример героической советской «мифологии» о Чанышеве, Ахунов пишет далее:

«Не по своей воле Чанышев отправился в Туркестан, а по приказу старших товарищей: он должен был «искупить кровью» свою вину перед соратниками по партии, смыть позор уголовного преступления.

…Несмотря на январскую стужу 1919 года, в Уфе разгорались нешуточные страсти. Решался вопрос о Татаро-Башкирской Республике. Прибывшие из Казани коммунисты-татары во главе с членом губернского ревкома И.Ш. Галиевым, среди которых был и председатель бюро мусульманской секции Уфимского губкома РКП (б) Якуб Чанышев, устроили разборки с татаро-башкирскими левыми эсерами-сторонниками Татаро-Башкирской Республики. Как позже писал в своей записке прибывший разруливать ситуацию представитель ЦК РКП (б), член Центрального бюро мусульманских коммунистов Мирсаид Султан-Галиев, эта группа буквально затерроризировала эсеров. Мало того, И.Ш. Галиев, Я.Д. Чанышев и компания создали некую организацию, якобы под крышей ЦеКа, которая вымогала денежные средства у местных мусульман, говоря иначе, занималась рэкетом. После вмешательства Москвы и телеграммы Сталина Чанышев и Галиев были арестованы Особым отделом 5-й армии и преданы суду. По словам Султан-Галиева, суд принял решение расстрелять их, но наступление Колчака на Уфу помешало осуществлению казни. Прибыв в Казань, Чанышев и Галиев чистосердечно раскаялись в своих проступках, были прощены и отправлены на фронт.

Согласно другой версии, судили татарских коммунистов в Казани. Казанский губернский революционный трибунал признал их виновными в вымогательстве и, учитывая военную обстановку, определил меру наказания условно, дав возможность искупить свою вину на фронтах Гражданской войны… Кстати, этот случай — белое пятно и в архивном деле татарского генерала, которое хранится в республиканском Архиве историко-политической документации. Дело это по большей части состоит из записок самого Чанышева, которые полны того же самого глянца, многословия, самолюбования, акцента на второстепенные события (например, подробное изложение услышанной в Москве речи Ленина и т. д.). Что это? Цензура или самоцензура?»

«Да, это действительно было: в Уфе Чанышев и его товарищи экспроприировали ценности, — по просьбе «БИЗНЕС Online» на этот заочный вопрос отвечает академик Тагиров. — Но они не ставили себе целью какое-то личное обогащение, искренне считая, что своими действиями способствуют делу революции. И по тем временам это явление было вполне объяснимо: со стороны красных Гражданская война была прежде всего борьбой с капиталистами, с собственниками. Будучи в Уфе облеченными властью, он и его товарищи, конечно, перегнули палку, о чем в дальнейшем Чанышев сожалел и позднее признал свою вину.

Но эта история, которую в советские времена не то чтобы усиленно замалчивали, но и не старались особенно афишировать, нашла свое неожиданное продолжение. Как-то, примерно в начале 80-х годов прошлого века, ко мне обратилась группа старых большевиков с этим вопросом. С ними я, конечно, пообщался, поговорил, выслушал. Но в этой истории, хорошо зная Чанышева, я все же был на его стороне, потому что понял: между этими старыми большевиками, между ними самими пошла какая-то возня, которая случается среди людей. Они попросту хотели разоблачить его и тем самым унизить. Им было обидно, что его так возвышают. Об этом визите я написал Якубу Чанышеву, и он прислал мне в ответ письмо, которое начиналось с такого обращения: «Мой друг и покровитель...»

ЛЕНИН — ЧАНЫШЕВУ: «ПРЕКРАСНО СКАЗАЛИ, ТОВАРИЩ!»

— Чанышев в своих воспоминаниях пишет, что ему приходилось встречаться, разговаривать и даже вместе служить со множеством интересных, колоритнейших исторических фигур, например с Фрунзе, Зиновьевым, и даже тесно общаться с двумя руководителями советского государства — Лениным и Андроповым. Что-нибудь о них он вам рассказывал?

— Об Андропове не успел, а вот про Ленина, конечно, рассказывал. Чанышев неоднократно встречался с вождем, задавал ему множество вопросов и прежде всего— об образовании Татарской Республики. У него в книге есть хорошее описание их первой встречи, — рассказывает Тагиров.

«32 делегата от 36 тысяч туркестанских членов партии были направлены в Москву для участия в работе X съезда большевиков (этот съезд РКП (б) проходил с 8 по 16 марта 1921 года в Москве — прим. ред.)… 6 марта мы, делегаты X съезда, прибыли в Москву. Разместили нас на Садово-Каретной улице. И после обязательной в то время санобработки пришли мы получать мандаты.

Пришли… И вдруг, только переступил порог, вижу — за одним из столов сидит Владимир Ильич и заполняет анкету. Я замер, едва только чуть слышно произнес, обращаясь к своим друзьям:

— Ленин!

А Владимир Ильич встал из-за стола, подошел к: небольшой очереди, стоявшей к окошечку регистратора, выдававшего мандаты и, внимательно, пристально всматриваясь в лица проходивших мимо него людей, стоявших или сидевших делегатов, стал ждать своей очереди. Когда он оказался около окошечка, протянул анкету, быстро расписался в получении мандата и, повернувшись и еще раз окинув внимательным взглядом собравшихся в зале, решил, судя по всему, уходить, но тут взгляд его остановился на нашей группе. Он улыбнулся — радостно, по-доброму —  и быстро подошел к нам.

Надо сказать, что в своих национальных халатах, в национальной одежде выглядели мы весьма, как сказали бы сейчас, экзотично, а проще говоря, необычно для москвичей, жителей центральных областей России. И, конечно же, не могли не остаться незамеченными Владимиром Ильичом.

Но не только одеждой — и даже точнее сказать, не столько одеждой — привлекли мы внимание нашего вождя. Ленин — великий интернационалист — никогда не упускал возможности поговорить с представителями той или иной республики, отдаленного края, чтобы узнать, как живет народ, какие чаяния и надежды волнуют его сердце и душу, как воспринимает он идеи Октября, с какими мыслями идет навстречу будущей светлой жизни. Так произошло и в случае с нашей делегацией.

Ленин подошел к нам и сразу же начал расспрашивать, поприветствовав всех и поздоровавшись с каждым за руку.

— Здравствуйте, товарищи, — произнес он, приятно грассируя букву «р». — Откуда приехали?

— Из Туркестана, — ответил один из членов нашей группы.

— Туркестана? — произнес Ленин. — Далекий край. Путь долгий. Наверное, нелегко вам было добираться!

— Трудно было, Владимир Ильич, — произнес я. — Но выдержали это испытание. Нам к ним не привыкать. Мы закалены в схватках с басмачами.

— Прекрасно, прекрасно, товарищ, — сказал Владимир Ильич скороговоркой. — Это вы хорошо заметили. Нам, действительно, к испытаниям не привыкать.

И тут же, быстро сменив тему разговора, произнес:

— Впереди у нас много дел. И мы будем с вами говорить на съезде о них. Разговор предстоит серьезный. Готовьтесь к этому.

— Мы готовы, Владимир Ильич, — сказал я, обращаясь к Ленину как бы от всей нашей делегации. — И к разговору. И к делам, которые определит для нас партия.

— Очень хорошо, — сказал Ленин, энергичным движением руки, сжатой в кулак, как бы подтверждая свои слова. И еще раз, приветливо улыбнувшись, произнес:

— До свидания, товарищи. Рад знакомству с вами. Увидимся на съезде!

И быстро, стремительно направился к выходу. Таким он и остался в моей памяти: энергичным, деловым, заряженным на борьбу во имя идей революции, не жалеющим своих сил для этой борьбы, призывающим всех, кто верен революции, вступать в непримиримую схватку с ее врагами. И одновременно с этим — добрым, улыбчивым, приятным человеком. Одним словом — человечным…»

Окончание следует.