«Евгений Онегин»: обретение национальных скреп в кринолинах и березовых рощах

Шаляпинский фестиваль продолжает радовать публику спектаклями Михаила Панджавидзе

«ПРИСУТСТВИЕ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» В ФЕСТИВАЛЬНОЙ СЕТКЕ — ЭТО ВСТРЕЧА СО СТАРЫМ ПРИЯТЕЛЕМ»

Свой главный программный козырь — исключительных солистов — Шаляпинский фестиваль разыграл не сразу. Терпеливым зрителям пришлось дожидаться «Евгения Онегина», поскольку впечатляющую команду удалось собрать только к третьему фестивальному вечеру.

Вместе с классиками-космополитами — Верди и Пуччини — в программе Шаляпинского фестиваля традиционно возникает фигура народного классика Чайковского. Как показали предшествующие спектакли, в казанской опере прекрасно понимают, что классический репертуар — зона повышенной чувствительности, где отклонение от канонической схемы без особой на то причины просто травмирует зрителя.

Главный талисман казанского театра, защищающий его от любых посягательств на классику, — это режиссер Михаил Панджавидзе. На его образцово конвенциональную постановку «Евгения Онегина», появившуюся в 2012 году, спокойно можно прийти в теплой компании родных и близких. Присутствие «Евгения Онегина» в фестивальной сетке — это встреча со старым приятелем, на плечо которого можно опереться после случайного инцидента с современной режиссурой. У него все происходит так, come scritto у классиков: малиновый берет, идиллическая скамейка и задушевный лиризм персонажей.

Главный талисман казанского театра, защищающий его от любых посягательств на классику, — это режиссер Михаил Панджавидзе

В такой модели неожиданности приходят только со стороны солистов — и в этом году в «Онегине» собрался первоклассный и равноценный состав. В партии Татьяны выступила Анна Нечаева — солистка Большого театра, обладательница густого и экспрессивного тембра. Механизм переключения из регистра наивной девушки в отстраненную даму ей знаком хорошо, Нечаева не один раз использовала его в московских постановках.

Что касается главной мужской партии, то несколько лет подряд в секторе «приз» на барабане местным опероманам выпадал Василий Ладюк. В этом году его заменил солист Большого театра Игорь Головатенко — живое воплощение онегинского завета «учиться властвовать собой» (что он мастерски демонстрировал в каждой из картин — за исключением, само собой, последней). На роль Ленского в этом году пригласили молодого тенора «Новой оперы» Алексея Неклюдова, с охотой согласившегося переродиться в несчастного влюбленного и подобравшего для этой маски необходимые аффекты. Воздушность Ленского гармонично компенсировала Екатерина Сергеева (Ольга) — она же пылкая Любаша из открывшей фестиваль «Царской невесты».

В контексте постановки Панджавидзе возникает еще одна интересная тема для разговора — редакция собственных спектаклей при возобновлении (на фото 2012 год)

«КАЗАНСКОГО «ОНЕГИНА» МОЖНО СМЕЛО ВКЛЮЧАТЬ В СПИСОК СПЕКТАКЛЕЙ – АРХЕТИПОВ СОВЕТСКОГО ВРЕМЕНИ»

Интересно ли статусным солистам, работавшим в разных режиссерских моделях, существовать в консервативной схеме спектакля — большой вопрос. Вполне определенно можно сказать, что это необратимое влечение постановщиков к большой форме — театральной или литературной — идеально смыкается с желанием публики увидеть радостное и узнаваемое. Казанского «Евгения Онегина» можно смело включать в список спектаклей – архетипов советского времени, в котором крепко стоят киноопера Романа Тихомирова и спектакль Юрия Темирканова-Иванова, сохранившийся в видеозаписи. Их общее свойство — желание пристально вчитаться в литературный текст Пушкина и по возможности максимально сократить дистанцию между ним и партитурой Чайковского. У Панджавидзе, к слову, ее нет совсем — с первых секунд на видеопроекции высвечиваются контуры пушкинского автопортрета, который последовательно переходит из картины в картину.

Как культурная модель такой «Евгений Онегин» может быть необходим театру — в качестве репертуарной приманки для тех, кого может увлечь систематическое обретение национальных скреп в кринолинах и березовых рощах. При необходимости, выезжая на гастроли, этот спектакль легко превратить в экспортный продукт — и на дистанции, среди массовой публики, он даст фору многим авторским трактовкам, в которых нет свободно считываемых культурных клише в русском духе. Но сделать его импульсом для собственного мнения не выходит. Правдоподобие, к которому стремятся постановщики, так и не приходит — вместо него появляется грустное ощущение, что подступиться к спектаклю с серьезными вопросами нельзя.

В контексте постановки Панджавидзе возникает еще одна интересная тема для разговора — редакция собственных спектаклей при возобновлении. Очевидно, что каждый повтор порождает свои собственные неточности и даже нелепости, которые можно устранить при следующем показе, но, кажется, «Евгений Онегин» создан не для того, чтобы поддаваться принципиальной ревизии. Не поддается он и простой санитарной обработке — сложно ответить, зачем сохранять сложившуюся расстановку и настойчиво выдвигать на первый план крестьянина, который стуком бутафорского топора заглушает солистов, спрятанных в глубине сцены. Это не вопрос революционного прочтения, а обыкновенной и необходимой профилактики изношенности. Ее можно проводить без особых жертв, пока деконструкции на Шаляпинском фестивале не нашлось места.