Рево Идиатуллин Рево Идиатуллин (справа) – представитель редкой и исчезнувшей сегодня профессии 1-го секретаря республиканской парторганизации КПСС (с сентября 1990 по август 1991 года) Фото: Олег Маковский

КОНЕЦ ИСТОРИИ КПСС В КАЗАНИ И РЕСПУБЛИКЕ

Вслед за летчиками и космонавтами представители многих других профессий из суеверия стали освобождать свой служебный лексикон от зловещего слова «последний», заменяя его на «крайний». Рево Рамазанович Идиатуллин, представитель редкой и исчезнувшей сегодня профессии 1-го секретаря республиканской парторганизации КПСС, завершил череду руководителей Татарского обкома (с сентября 1990 по август 1991 года — рескома) этой партии, став после Минтимера Шариповича Шаймиева 23-м по счету и «крайним» в этом списке. Причем «крайним» во всех смыслах: его политическая карьера завершилась полугодовой подпиской о невыезде и уголовным преследованием за поддержку ГКЧП, что приравнивалось к государственной измене. 52-летний энергичный, подтянутый, прошедший поэтапно военное детство, рабочую профессию, срочную службу в Советской армии, институт, командование производством, партийную и советскую работу вплоть до должностей градоначальника Казани и секретаря обкома, полный планов на будущее и по внешности явный кандидат на исполнение роли положительного героя телесериала, Рево Рамазанович оказался не просто не у дел, а на краю личной катастрофы за одно-единственное собрание, не вынесшее никаких решений и не имевшее каких-либо последствий.

Здесь необходимо сделать паузу, поскольку кавалер республиканского ордена «Дуслык» («Дружба»), которым «за многолетнюю плодотворную работу на благо Республики Татарстан и активную общественную деятельность» своим указом от 1 октября текущего года, как раз в день 80-летия ветерана труда Идиатуллина Рево Рамазановича, наградил его президент Татарстана Рустам Нургалиевич Минниханов, сегодня в интервью «БИЗНЕС Online» сам рассказывает о том, как он дошел до жизни такой и чем это его «дело», как и многие другие заметные дела, в конце концов, закончились.

«Я вырос на улице Парижской Коммуны, мы, 29 семей, жили там, в общем дворе» (на фото: отец, Рамазан Идиатуллин, с сыном Рево Фото из личного архива Рево Идиатуллина

«Я УХИТРИЛСЯ НЕ ЗНАТЬ РУССКИЙ, ЖИВЯ В САМОМ ЦЕНТРЕ КАЗАНИ»

— Рево Рамазанович, немногие руководители республики советских времен были родом из ее столицы. Вы же, как известно, не просто коренной казанец, но и выросли в самом ее центре.

— Да, я вырос на улице Парижской Коммуны, мы, 29 семей, жили там, в общем дворе. Дом, в котором жила наша семья, сохранился. Это бывшие владения купца, где на первом этаже он держал магазин, на втором жил сам с семьей, на третьем этаже проживала его обслуга. Вот и мы обитали на третьем этаже, четыре семьи. Выросли дворовыми мальчиками. Клубов, разных кружков, куда можно было ходить, заниматься, у нас не было. Все игры — во дворе, на улице. Даже когда играли в хоккей, использовали для игры ворота домов на противоположной улице.

Получилось так, что наша дворовая «община» была сплошь из татар, все разговаривали только на татарском языке, поэтому из-за незнания русского меня не приняли в школу №2 на улице Левый Булак (после в этом здании был Дом пионеров, сейчас — Дом детского творчества). А в 1946 году в Казани открылась татарская школа №12, состоялся первый набор учащихся. Сейчас там, на улице Марджани, около озера Кабан, работает еврейская школа. Во время войны в этом здании был госпиталь, и нас, воспитанников детского сада, туда водили выступать перед ранеными с песнями и танцами.

9 мая 1945 года, Казань, улица Баумана. В правом нижнем углу — Рево Идиатуллин и ребята из его двора Фото из личного архива Рево Идиатуллина

На русском я заговорил прилично только уже в старших классах. Помогли в этом мальчик-еврей и еще трое русских ребят, а еще мой школьный учитель Юрий Андреевич Сдобников — не только педагог от Бога, но и вообще личность примечательная. Он преподавал у нас и русский, и английский, и оба этих языка были для него родными. Дело в том, что он был выходцем из Шанхая, хорошо знал Олега Лундстрема, вместе с ним учился и вместе с ним же приехал в Казань. А еще Юрий Андреевич был сыном белогвардейца, его отец служил капитаном в дивизии Каппеля, наш учитель этого не скрывал. Оставшись в Шанхае без родителей, он получил образование на английском языке в сиротском приюте ордена иезуитов. В Казани еще закончил филологический факультет нашего университета. С нами и в футбол играл, но прежде всего он был интеллигентнейшим и грамотнейшим человеком. Роман «Евгений Онегин» нам читал наизусть.

Как-то приехала к нам в Казань в сопровождении работников ЦК КПСС американская делегация, а перед переговорами заболел московский переводчик. Кто-то подсказал о Юрии Андреевиче. Отыскали его, и он работал на этих переговорах. Через несколько недель нашего учителя пригласили в Москву, кажется, в один из журналов, учредителем которого был ЦК КПСС. Работая там, он переводил труды Ленина на английский. Когда я учился уже в институте, преподаватель английского перед зачетом поинтересовалась, где я учился, у кого. Когда я сказал о Сдобникове, зачет получил автоматом.

«На русском я заговорил прилично только уже в старших классах. Помогли в этом мальчик-еврей и еще трое русских ребят, а еще мой школьный учитель Юрий Андреевич Сдобников» (на фото: Рево — ученик казанской школы №12) Фото из личного архива Рево Идиатуллина

«РУССКИЙ «МАТЕМАТИЧЕСКИЙ» ЯЗЫК ОКАЗАЛСЯ НЕПОДЪЕМНЫМ»

— А что же, ваш учитель русский язык преподавал не так успешно, как английский, раз вы срезались на вступительных экзаменах в институт?

— Я срезался на математике, хотя да... из-за недостаточного знания русского. Но начнем с того, что русский я знал прилично и вообще в аттестате у меня все пятерки, кроме одного предмета. У меня — четыре… по татарскому языку! И в институте на вступительных экзаменах (а поступал я на «пороховой» факультет КХТИ при огромном конкурсе) написал сочинение на четверку. А вот когда пришлось сдавать математику (а там разные теоремы, терминология, остальные премудрости) моего знания русского оказалось недостаточно. Русский «математический» язык оказался для меня неподъемным. Хотя математику я тоже знал прилично и любил, но одного проходного балла мне не хватило.

Что делать? Старший брат работал на заводе «Радиоприбор», я тоже пошел туда. Работал слесарем-сборщиком в сборочном цехе, там до 1955 года выпускали телевизоры «Звездочка». У них вместо экрана была линза, заполненная водой. Их производство я уже не застал. В этом цеху производили радиолы «Казань», я их собирал. Это было в 1956 году.

Уже работая на заводе, я записался на подготовительные курсы для поступления в вуз, закончил их, и вот в 1957 году экзамены можно было сдавать уже на татарском языке, сочинения по русскому для нас уже не было, только собеседование. Таким образом, я решил поступить на вечернее отделение КАИ, хотя туда конкурс был побольше. Но, поработав на заводе, уже не хотелось терять в зарплате. Тем более что в семье работал только отец, мама уже не могла. Старшая сестра как медсестра получала 46 рублей в месяц. Старший брат работал профессиональным фотографом. Лишних денег в семье не было. И я пошел на вечернее отделение.

«АФГАНСКУЮ ГРАНИЦУ Я СОТНИ РАЗ ПЕРЕСЕКАЛ»

— При вечерней форме обучения в те годы вуз не освобождал от службы в армии?

— Вопрос в «десятку». Не успел я проучиться год, как по повестке меня вызывают в военкомат. Хотя я тогда был худой и невзрачный, все равно услышал: «Годен». Председателем призывной комиссии был майор, военком района. Он оказался вторым человеком в моей жизни после учителя-«шанхайца», который внес значительные коррективы в мою судьбу. На заседании комиссии он сказал: «Но зачем мы его сейчас в армию призываем? Он учится на первом курсе. Разве после трех лет службы (тогда в армии служили три года) он вернется в институт? Давайте пока оставим». Оставили. Начал учиться на втором курсе. Сентябрь проучился, а в октябре вновь повестка в военкомат. Снова прошел медкомиссию, снова: «Годен!» Тут я сам осмелел: «Нельзя ли, говорю, еще на один год оставить для продолжения учебы?» А комиссию возглавлял уже другой человек, и мне ответили: «Нет, дорогой, уже нет, международная обстановка сложная». Действительно, уже недалеки были кубинские события… Итак, в конце 1959 года со второго курса КАИ я попал в армию. Служить отправили на Кушку…

— …где после Гражданской воевал с басмачами и ваш отец?

— Да, такие совпадения у меня в жизни случались не раз. Например, мой детский приятель Вил Алханов спустя долгие годы, будучи врачом-анестезиологом, непосредственно участвовал в операции, когда мне удаляли аппендицит. А отец окончил Татаро-башкирскую кавалерийскую школу, была такая в Казани, на том месте, где теперь танковое училище. Он прошел Гражданскую войну, дошел до Крыма, до Сиваша, Перекопа, потом отправили его против басмачей на границу с Афганистаном, в Кушку.

Итак, я тоже оказался здесь в качестве военного. Афганскую границу я сотни раз пересекал, ее никто не охранял. Никому она в то время была не нужна — в 1958–1961 годах. Служить меня определили в ПАРМ-З (передвижная авторемонтная мастерская), хотя я об автомобилях имел весьма смутное представление. Видимо, сказалось то, что я обучался в техническом вузе. Те годы, как я уже говорил, были известны своими кубинскими событиями. Из нашего Туркестанского военного округа некоторые войсковые части готовили отправлять на Кубу. Нас вдруг переодели в другую форму, вместе сапог дали ботинки, штаны и куртки другие, почти как в армии США. Мы, солдаты срочной службы, радовались: побываем на Кубе! А офицеры, которые войну прошли, стали мрачными: они-то знали, что это такое.

Готовили нас для Кубы, но не получилось. Мы, солдаты, были, конечно, расстроены, а офицеры радовались. Спустя многие годы один мой знакомый, который жил в Ленинграде, рассказал, как они попали на Остров свободы. Везли их в трюме грузового морского судна в обстановке полной секретности. Выходить на палубу, на свежий воздух было категорически запрещено. В воздухе неотступно парили военные самолеты США.

«В конце 1959 года со второго курса КАИ я попал в армию. Служить отправили на Кушку» (на фото: Рево Идиатуллин — сержант Советской армии) Фото из личного архива Рево Идиатуллина

«ВРЕМЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ, ВСЕ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ»

— Вы сказали, что в жизни вам везло на людей…

— Третьим человеком, который очень помог мне, был мой армейский командир, майор Садченков. В то время многих офицеров, прошедших войну, имеющих образование в 4–7 классов и дослуживших до звания старшего лейтенанта или капитана, начали массово увольнять из армии. Это было известное хрущевское сокращение армии на 1 миллион человек. Многие уволенные не имели гражданских профессий, для многих увольнение из армии обернулось личной трагедией. Офицеров с высшим образованием на замену их должностей еще не было, поэтому меня и еще одного парня с незаконченным средним техническим образованием назначили на их место, на офицерские должности. Зарплату, правда, нам офицерскую не давали, но получали мы намного больше, чем рядовые солдаты. Был там буфет армейский, и я, хоть сам не курил, для ребят часто покупал болгарские сигареты «Шипка».

Город Кушка был одним из «крестов», обустроенных императрицей Екатериной II на четырех концах Российской империи. Здесь был Южный крест, фотография под этим Крестом у меня сохранилась. Жили там вовсе не туркмены, а украинцы, переселенные сюда из украинских земель. Там были поселки Моргуновка, Полтавка. Тут был южный форпост охраны границ России.

Пошел у меня третий год службы. Я с собой из дома захватил конспекты занятий и несколько учебников, чтобы сохранять вузовские знания. Однажды, когда я сидел и разбирал их, мой командир, проходя мимо, обратил на это внимание. Спрашивает: «Что это ты читаешь?» Отвечаю: «Вот — высшую математику». Тут я ему все рассказал, надо, мол, готовиться продолжить учебу на втором курсе в институте. В один из дней он мне и говорит: «Демобилизации вовремя может и не быть!» Шел 1961 год, самый разгар кубинских событий, когда СССР и США столкнулись лоб в лоб из-за Кубы. И мой командир продолжил: «Я тебе вот что предлагаю: напиши в институт своему ректору письмо, пусть он на официальном бланке с печатью пришлет в мой адрес запрос, чтобы военнослужащего такого-то, бывшего студента такого-то я откомандировал для дальнейшего продолжения учебы».

Написал я это письмо, хотя тогда не знал даже фамилии ректора. Потом уже узнал, что в 1953–1967 годах ректором КАИ был доцент Юрий Кириллович Застелла. Спустя некоторое время я получил от него письмо на свое имя: «Дорогой Рево! Твое письмо я получил. Командиру официальный запрос отослал, имей в виду». Командир тоже, видимо, письмо получил, пригласил меня к себе: «Давай, готовься, домой поедешь». Но предупредил: «Время чрезвычайное, и если вдруг в час икс воинский патруль снимет тебя с поезда, то могут направить для прохождения службы в любую другую воинскую часть». Поэтому посоветовал не высовываться, пока поезд за Ташкент не проедет. За Ташкентом уже начинался другой военный округ, и мы в этом плане были им не подчинены. Вот и пришлось прятаться на верхней багажной полке вагона. Но все обошлось, 17 августа 1961 года я приехал в Казань в звании старшины.

«РАЗ ПРИГЛАШАЮТ, НАДО ИДТИ»

— Как прошла адаптация на гражданке?

— 1 сентября я пришел на занятия в институт в военной форме, на гражданскую одежду денег не было. Вернулся также на свой завод, но уже не в сборочный цех, где собирали радиолы, а в секретный. Там производили авиационную аппаратуру — систему «свой-чужой». Работа в цеху была напряженной, работали в три смены для своих самолетов, для стран Варшавского договора, даже для некоторых стран Латинской Америки. Но случилось одно печальное событие: предатель угнал наш самолет в Японию, производство этой аппаратуры сразу было остановлено. Под руководством генерального конструктора этой авиационной аппаратуры, нашего земляка Ильдуса Шайхульисламовича Мостюкова (подробнее — на «БИЗНЕС Online» — прим. ред.) была создана аппаратура новой конструкции. Вот такая первая часть моего жизненного пути: улица, завод, армия, институт и снова завод.

Когда я обучался в КАИ, уже на четвертом курсе, приглашает меня к себе главный технолог завода и забирает к себе, в отдел главного технолога. Довольно быстро меня назначают спецтехнологом моего прежнего сборочного цеха, где я работал до службы в армии.

В армии я вступил в партию. И вот однажды, уже на работе, приглашают меня в заводской партком и говорят, что мне надо сходить в райком КПСС. Мне стало тревожно: что такое могло случиться? «Ничего особенного, потом зайдешь, расскажешь», — ответил мне секретарь парткома. Он, конечно, знал причину приглашения, но не стал ее раскрывать.

Отец тогда был жив, я посоветовался с ним, и он сказал: «Раз приглашают, надо идти». Пришел в райком, меня принял заведующий промышленно-транспортным отделом. Он со мной побеседовал и вдруг заявляет: «Есть предложение взять тебя на работу инструктором нашего отдела». Я еще раз посоветовался с отцом. Он сказал: «Соглашайся, они, видимо, тебя уж всесторонне изучили, зря предлагать не будут». А отец знал, что говорил. Он ведь в свое время тоже прошел партийную школу. Во время Великой Отечественной войны работал инструктором военного отдела Татарского обкома ВКП(б). Так я попал на партийно-советскую работу, с которой была связана вся моя дальнейшая жизнь.

«Есть предложение взять тебя на работу инструктором нашего отдела». Так я попал на партийно-советскую работу, с которой была связана вся моя дальнейшая жизнь» Фото из личного архива Рево Идиатуллина

«Я ВАС К СЕБЕ ЗАБЕРУ — ВНАЧАЛЕ ЗАМЕСТИТЕЛЕМ МИНИСТРА»

В райкоме я поработал пару лет, потом мне предложили возглавить партийную организацию завода «Теплоконтроль». Завода как такового я не боялся, этот и мой прежний завод были как бы профильные, производство я представлял. Прежний секретарь парткома завода часто со мной общался, он собирался переехать в аппарат главка в Москву, поэтому нет-нет да будоражил меня с предложением занять его место. Думается, он тоже инициировал мой переход на завод «Теплоконтроль». Решение о его строительстве в Казани было принято в 1947 году, сама стройка началась в 1948-м. Дела завода шли с переменным успехом, особенно в конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века. Заводу размещали заказ в большей степени морально устаревших образцов продукции. Заводские склады затоваривались. Была большая текучка кадров, низкие зарплаты у работников, неважные условия труда. В начале 1963 года было проведено укрепление руководства «Теплоконтроля» опытными инженерно-техническими кадрами. Директором завода был назначен бывший заместитель председателя Татарского совнархоза Николай Сергеевич Иваньшин. Энергичные действия нового руководства привели к быстрому росту количественных и качественных показателей.

И когда дело пошло на лад, у нас состоялась очередное отчетно-выборное собрание заводской парторганизации. Тогда я впервые живьем увидел Усманова (Гумер Исмагилович Усманов (1932–2015) — председатель Совета министров Татарской АССР в 1966–1982 годах, первый секретарь Татарского обкома КПСС в 1982–1989 годах — прим. ред.), с которым впоследствии мне предстояло много пообщаться по долгу службы. На завод также приехала Алия Гайфулловна Кадырова, секретарь Казанского горкома КПСС. После собрания Гумер Исмагилович подходит ко мне и говорит: «Я вас к себе заберу — вначале заместителем министра, потом посмотрим». Кадырова тут же возразила: «Нет, на товарища Идиатуллина у горкома партии свои виды имеются». А тогда, что ни говори, мнение представителя партийного аппарата было весомее, чем у любого ранга руководителя советской или государственной власти.

«БУДЕШЬ РАБОТАТЬ! Я СКАЗАЛ»

Спустя некоторое время, действительно, приглашают меня в горком партии. Тогда первым секретарем горкома был Мусин (Рашид Мусинович Мусин (1927–1982) — первый секретарь Казанского горкома КПСС с 1961 по 1979 год, первый секретарь Татарского обкома КПСС с 1979 по 1982 год – прим. ред.) — сам промышленник, работал директором Казанской ТЭЦ-1. Сидим, разговариваем, Мусин вопросы задает, я отвечаю. Рядом сидит Кадырова. А незадолго до этого умер заведующий отделом агитации и пропаганды горкома Чернов. Меня, значит, задумали пригласить на это место. Идеология для меня была новым поворотом, означала новую головную боль. Я на это намекнул, но Мусин был крутой матерщинник, разговор получился тоже крутой. В общем, завершился он вполне ожидаемым: «Будешь работать! Алия Гайфулловна тебе все расскажет, объяснит, будешь знать, что надо и как надо». Вот и пришлось работать на этой должности еще 7 лет…

В 1980 году меня выдвинули первым секретарем Приволжского райкома КПСС Казани. Вот, подумал я, наконец-то подальше от идеологии, но Приволжский был, что называется, не подарок. Тяжелый, большой, промышленный, поселков много. Там я поработал три года, пока однажды не раздался телефонный звонок. Звонит тогда уже первый секретарь обкома партии Усманов. Сразу тревожно стало: зачем звонит? Вопрос странный задает: «Как ты думаешь, ваш председатель райисполкома потянет, если займет твою должность?» Мгновенно отвечаю: «Вполне!» Слышу, Гумер Исмагилович мимо трубки кому-то говорит: «Вот видишь, он не боится». А рядом сидел, оказывается, Аркадий Андреевич Родыгин, второй секретарь обкома, который по своему статусу и кадрами занимался. Это он сам чуть позже мне рассказывал об этом разговоре. Потом был Вахитовский райком партии, Казанский горком, где я поработал вторым секретарем, пока не оказался в кресле казанского градоначальника.

Продолжение следует.