Наталия Орлова Наталия Орлова Фото: ©Рамиль Ситдиков, РИА «Новости»

«МЫ ВХОДИМ В 2018 ГОД В УСЛОВИЯХ ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ»

— Наталия Владимировна, с последней нашей встречи прошел год. Какие перемены в экономике произошли за это время?

— В начале 2017 года был определенный оптимизм: с первого по второй квартал темпы роста экономики ускорялись. Во втором квартале в пользу роста сыграл погодный фактор, и, хотя его влияние было кратковременным, он формировал позитивные настроения. Уже в третьем квартале настроения изменились: это было связано с несостоявшимся смягчением санкционного режима, на которое многие ориентировались как на базовый сценарий. Инерция позволила России продемонстрировать рост, который составил 1,8 процента по итогам третьего квартала 2017 года. Но затем началось падение промпроизводства. В октябре выпуск промышленных продуктов перестал расти, и по итогам четвертого квартала 2017-го спад промышленности составил 1,5 процента. По оценкам минэкономразвития России, в ноябре было зафиксировано падение ВВП.

При этом ухудшение внутренних показателей происходит на фоне довольно благоприятных внешних условий, таких как сильная девальвация, рост цен на нефть, оживление мировой экономики. Но внутренние структурные ограничения российской экономики не позволяют ей воспользоваться поддержкой внешней конъюнктуры. Таким образом, мы вошли в 2018 год в условиях значительной экономической неопределенности.

— На недавнем Гайдаровском форуме говорилось о том, что инфляцию удалось удержать — она меньше, чем прогнозировалось. Есть ли польза нашей экономике в ее нынешнем состоянии от низкой инфляции?

— Гайдаровский форум проходил в то время, когда еще не было цифр за декабрь. Если же говорить в целом, то переход к низкой инфляции — это процесс, который всегда происходит не за один год. Вначале для снижения инфляции необходима жесткая денежная политика, на какой-то период требуется пожертвовать ростом. Потом должно пройти время, прежде чем экономика поверит, что низкая инфляция — это надолго. И когда агенты прониклись доверием к политике ЦБ, они начинают подстраиваться под низкую инфляцию.

В новой системе координат при низкой инфляции люди начинают больше сберегать, компании увереннее инвестируют, потому что у них открывается более длинный горизонт планирования, который в условиях высокой инфляции был не очень доступен.

Что происходит у нас? Инфляция сильно снизилась, доверие немножко выросло. Люди видят, что инфляция сильно меньше 10 процентов, но пока не верят, что она будет 2–3 процента. Это, конечно, вопрос времени, привыкания к новым условиям, но не только. Позитивный эффект низкой инфляции нивелирован другими факторами, например тем же эффектом санкций. Поэтому, хотя инфляция низкая, говорить об улучшении инвестиционной активности не приходится.

— Насколько сильно настроения населения влияют на экономические показатели?

— В рамках классической экономики этот фактор не рассматривается. Но поведенческая экономика оценивает настроения, ощущения. Все, что мы обсуждаем на цифрах, люди чувствуют через настроения. На самом деле, это связанные реальности. Но часто бывает так, что экономика формально выходит из кризиса, а бизнес-настроения не улучшаются. Я считаю, что есть смысл смотреть вместе цифры и бизнес-настроения, особенно когда экономика растет около нуля. Вот вроде бы статистика показала плюс, и вы думаете, что начался рост, а на следующий месяц оказывается минус. В такие периоды индикаторы настроения становятся более важными.

«Я НЕ ВЕРЮ В ДАЛЬНЕЙШЕЕ СНИЖЕНИЕ СТАВКИ»

— Некоторые эксперты считают, что в 2018 году инфляцию не удастся удержать в рамках 4 процентов.

— Меня сейчас не очень беспокоит инфляция. Мы видим довольно жестокое исполнение бюджета, на следующие годы заложено только 1-процентное номинальное увеличение расходов. Кроме того, сейчас высокая цена на нефть, которая поддерживает курс рубля. Внешние факторы и фактор бюджета должны работать в пользу низкой инфляции.

— А как вы оцениваете настрой ЦБ, будет ли снижаться ключевая ставка?

— Я не верю в дальнейшее снижение. У меня с лета 2017 года ориентир по ставке на 2018 год составляет 7,5 процента. Я думаю, мы почти уже на дне в цикле снижения процентной ставки. Это связано не только с санкциями — скорее с тем, что в мире начинают расти ставки. Дифференциал процентной ставки, который раньше нам казался большим и давал возможность двигать российскую ставку вниз, сейчас будет сокращаться снизу. Если к концу этого года ставка ФРС будет 2,5 процента и ФРС будет настроена повышать ее дальше, а наша ставка будет 7,5 процента, то этот дифференциал не выглядит достаточно большим, чтобы покрывать все имеющиеся риски. Особенно эти риски связаны с настроем ФРС. На Западе у экспертов доминирует концепция о том, что в прошлые десятилетия для решения кризисов ФРС обычно использовало снижение процентной ставки на 5 процентных пункта. Это означает, что если мы сейчас рассматриваем вероятность нового финансового кризиса, а у ФРС ставка ниже 5 процентов, то фактически у них нет инструмента воздействия. Это, конечно, не значит, что мы можем увидеть ставку 5 процентов в ближайшие годы, но это все-таки некий ориентир, который присутствует у экспертов в умах.

— Если у ФРС ориентир на повышение ставки, мы же не можем свою снижать. А это значит, что кредиты дешеветь не будут?

— Я думаю, может быть какое-то снижение ставок по ипотеке, потому что банки хотят этот сегмент сейчас раскручивать более активно, но в целом мне представляется, что мы бóльшую часть цикла снижения ставки уже прошли. Конечно, ставки все еще высокие, но в условиях санкций и таргетирования инфляции деньги должны быть дорогими, потому что это политика, которая стимулирует вас быть вкладчиком, стимулирует не брать кредиты, а сберегать.

«ОТ ПОЯВЛЕНИЯ ДВУХ СТРАТЕГИЙ ЯСНОСТИ НЕ ПРИБАВИЛОСЬ»

— Год назад мы обсуждали возможные векторы развития России на ближайшие 10 лет. Появилась ли ясность в этом вопросе сегодня?

— В прошлом году была представлена стратегия Алексея Кудрина и есть стратегия Бориса Титова. Важно, что их две, потому что они в некотором смысле ориентированы на разные задачи. Стратегия Кудрина больше про структурную трансформацию, это попытка улучшить эффективность функционирования государственной машины и даже снизить присутствие государства. А стратегия Титова больше про увеличение кредитного плеча, удешевление кредитных и в целом финансовых ресурсов. Они действуют в совершенно разных направлениях. Самый большой риск в том, что эти две стратегии будут соединены.

— Боюсь представить, что из этого получится.

— На самом деле от появления двух стратегий ясности не прибавилось, потому что выбор не сделан ни в пользу одной, ни в пользу другой. Перспектива какого-то их слияния не добавляет понимания. Поэтому, когда мы говорим про стратегию, нужно исходить из данности, которую мы видим. А данность 2017 года определяется увеличением присутствия государства в разных сегментах, это видно по банковскому сектору, по тому, что достаточно крупные частные банки перешли под контроль фонда консолидации. Это видно по структуре инвестиционного роста: если мы смотрим на прирост инвестиций в 2017 году, то за 9 месяцев 90 процентов этого прироста обеспечено инфраструктурными проектами в Крыму, на Дальнем Востоке и в Москве, которые финансируются государством.

— В марте состоятся выборы президента. Не кажется ли вам, что после них может быть принято какое-то решение по поводу стратегии?

— На практике ясно, что сегодня правительству крайне важно удерживать под контролем бюджетные риски. По сути, оно беспокоится о сохранности своих финансовых ресурсов, о том, чтобы бюджет был сбалансирован. Это неплохо для всей экономики. Но это говорит о том, что ядром стратегии, разработку которой все с нетерпением ожидают, будет стратегия управления бюджетом. В рамках управления бюджетом генерация экономического роста, будь это 1 или 2 процента, все равно дает не очень большой вклад в доходы бюджета — по сравнению, например, с эффективностью собираемости налогов. Важен также вопрос контроля за расходами и управления их структурой. Поэтому курс правительства на сохранение правительственных сбережений, повышение доходов и сокращение расходов подталкивает к повышению нагрузки на население. Это витает в воздухе, хотя в официальной дискуссии эта тема пока не проявляется.

«С ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ БОЛЕЕ ПРАВИЛЬНЫМ ВЫГЛЯДИТ ПОВЫШЕНИЕ ПОДОХОДНОГО НАЛОГА»

— Думаете, просьбы РСПП, «Деловой России», «Опоры России» не повышать налоговую нагрузку сработают?

— Может быть, в каких-то сегментах и сработают. Но если при этом нагрузка на население будет повышена, то качество спроса все равно будет слабым. Поэтому не факт, что многим компаниям будет легче жить. Неповышение нагрузки на бизнес — это скорее мера, которая не ухудшает их положение, но и не улучшает, потому что сейчас слабая траектория в экономике, которая не дает компаниям шанса почувствовать себя здоровее финансово.

— Население тоже, думаю, здоровее себя не чувствует. Если налоговая нагрузка все же будет повышена, то каких сборов это коснется?

— С экономической точки зрения более правильным выглядит повышение подоходного налога, потому что это то, что человек сам платит в бюджет, и его ответственность повышается. Но на мой взгляд, больше шансов, что решения могут затронуть НДС, потому что этот налог косвенный, он «зашит» в цену товара.

— Будет ли и дальше увеличиваться госсектор?

— К сожалению, это экономический тренд. Частным компаниям в условиях, когда экономика не растет, очень трудно выживать, потому что нужно присутствовать во многих секторах, регионах, то есть нужно быть диверсифицированным. Когда вся экономика росла, можно было просто быть в своей нише, расти вместе с рынком. А сейчас если нишу не угадал, то бизнес приходится закрывать. Госкомпании выживают сейчас, потому что они большие. Они имеют либо поддержку от государства, либо достаточно диверсифицированы и имеют возможность внутри себя субсидировать одни направления за счет других. Но частному бизнесу в этой ситуации гораздо тяжелее.

— То есть ситуация продолжит ухудшаться в этом плане для частного бизнеса?

— Это тоже не новая траектория для России. Если вы возьмете структуру доходов населения, то у нас в 2000 году на долю предпринимательских доходов приходилось 15 процентов, а в прошлом году — только 7 процентов. Эта траектория обозначилась еще до санкций и кризиса. А когда доходы от частного бизнеса не растут, то, конечно, многие люди начинают смотреть на государство как на основного работодателя.

«0,5 ПРОЦЕНТА ВВП — ЦЕНА САНКЦИЙ»

— Поговорим про бюджет. Как вы оцениваете бюджет на ближайшую трехлетку? Его можно назвать бюджетом развития или это бюджет «проедания»?

— Мы вначале с вами говорили, что про стратегию и налоги мы ничего не понимаем. Поэтому по факту это однолетний бюджет, он в середине этого года будет сильно пересмотрен. Что будет происходить в 2019 и 2020 годах, мы не знаем.

Хорошее в этом бюджете то, что взят курс на контроль за расходной частью. Номинальные расходы 2017 года по федеральному бюджету не выросли по сравнению с 2016 годом — это большое достижение. Мне кажется, что по-прежнему не очень понятная ситуация с бюджетным правилом. С одной стороны, у нас бюджет сверстан исходя из того, что при цене нефти выше 40 долларов за баррель минфин будет покупать валюту. Сейчас у нас как раз тот самый случай: цена выше — минфин покупает валюту. При этом у нас федеральный бюджет балансируется при цене на нефть 67 долларов за баррель — как раз при текущей цене. Это означает, что все доходы, которые бюджет соберет при 67 долларах, все и потратит — просто бездефицитный бюджет будет. В такой ситуации говорить о том, что идет какая-то аккумуляция резервного фонда, не приходится. Мы просто находимся сейчас в ситуации, когда доходов хватает для покрытия расходов.

— А вы согласны с высказываниями о перекосе бюджетного финансирования в пользу оборонных статей?

— Мы понимаем, что политически не можем остановить финансирование оборонки. В теории мы все, конечно, хотели бы, чтобы наша экономика была максимально конкурентная и ориентированная на экспорт. Но по факту имеем ту экономику, в которой живем. Конечно, доля оборонки достаточно большая — 20 процентов бюджета. От этой данности никуда не деться, и она укладывается в текущий геополитический контекст.

— Каково, на ваш взгляд, влияние санкций на экономическую ситуацию?

— Если бы Россия, как все другие развивающиеся рынки, брала бы кредиты на мировых рынках в последние три года, то у нас экономический рост был бы на 0,5 процента в ежегодном выражении выше, чем сейчас. Это цена санкций, которую можно посчитать через сокращение кредитного плеча. Если мы вырастем на 1,5 процента ВВП за прошлый год, то 0,5 процента — это много, это треть.

Кроме того, на основе исторического опыта других стран известно, что цена санкций не всегда стабильна или снижается во времени. Есть прецеденты, когда она может расти, — это происходит в случае, если санкционный режим ужесточается. Принимать инвестиционные решения в такой бизнес-среде очень сложно.

«САНКЦИИ ПОКА ПРИНОСЯТ ТОЛЬКО УХУДШЕНИЕ»

— Надолго ли вся эта санкционная история? Например, Сергей Чемезов считает, что не доживет до отмены санкций.

— Санкции, конечно, надолго. Можно взять пример с Ираном, против которого первые санкции вводились в 1979 году. Потом их снимали, более устойчивый санкционный режим был с конца 1980-х. Но потенциально на примере Ирана мы говорим про ограничения, которые действовали более 30 лет. Конечно, это очень долго, и основной риск — снижение международной конкурентоспособности.

Почему считается, что более удачен опыт стран, которые интегрированы и экспортируют? Они вынуждены создавать конкурентный товар, чтобы его покупали в других странах. Именно поэтому страны, находящиеся под санкциями долгое время, могут проигрывать. Замыкаясь на себе, они используют свои ресурсы так, как могут или хотят, а не в направлении создания чего-то эффективного.

— Недавно был опубликован документ, известный как «кремлевский список», в котором оказались более 200 человек. Как вы оцениваете его влияние?

— С публикацией «кремлевского списка» уровень неопределенности не снизился. К слову, этот документ не содержит конкретных ограничений, это не санкционный список.

Если говорить о санкциях, они пока приносят только ухудшение, работая через повышение уровня неопределенности, сокращение горизонтов планирования. Конечно, они сильно бьют по инвестициям. При этом санкции — процесс долгосрочный, это данность, с которой бизнесу придется считаться. А возможность повлиять на изменение режима санкций крайне ограничена.

— Произойдет ли после этого размежевание внутри деловых кругов?

— Мне кажется, это не размежевание. Речь о том, что наша экономика будет становиться более сегментированной. Вместе с тем и мир в целом становится все менее однородным. Санкции вводятся не только против России. Они начинают использоваться как инструмент международной политики. Мне кажется, будут страны, которые останутся в общем поле и сохранят какую-то открытость, но общий тренд в мире — на сегментацию. Напряжение в мире растет. Посмотрите, к примеру, на трения между США и Китаем. Так что мир уже не так сильно стремится к глобализации.