НЕКЛАССИЧЕСКИЙ «ТРЕУГОЛЬНИК»

Если бы в моряцкой опере «Билли Бад» была хоть одна женская роль, возможно, наметился бы классический «любовный треугольник». Но композитор Бенджамин Бриттен и его либреттист Эдвард Морган Форстер расхожего оперного приема — кровь/любовь — избежали. Сюжет по роману Генри Мелвилла, взятый из XVIII века, когда Англия была владычицей морей, авторы затянули тугим узлом вокруг душегуба (каптенармус Клэггарт), идеалиста (капитан Вир) и вольтеровски простодушного симпатяги (матрос Билли Бад). В двух Б заглавного героя натурально содержится намек на имя-фамилию самого Бенджамина Бриттена.

Дьявольское, божественное и не ведающее зла — три этих субстанции выныривают в оперу середины ХХ века из людского опыта как из глубины морской. Благодаря им во мрачный сюжет о закрытом корабельном сообществе легко проецируются аналогии христианские, государственные и даже соцсетевые: везде начальники, ведущие и ведомые, значит, субординация и рефлекс «выживания стаей». На британском корабле под названием «Неустрашимый» тошно, как в закрытых группах в «Фейсбуке». Флотский артикул суров к неповинующимся, которых наказывают пинками, поркой, повешением. Человек человеку не волк, так Крыса (тот же Иуда), либо предатель, либо палач. Стихийное добродушие Билли Бада, как и его верность долгу, и человеческое влечение к «звездному» капитану Виру, вызывает отторжение местного Князя Тьмы — Клэггарта, томимого светлой душой матроса до полного помрачения политтехнологического разума: Клэггарт объявляет Билли опасным мятежником.

Ключевая сцена — объяснение Клэггарта и Билли Бада в каюте капитана Вира и последующий суд над Билли, в гневе неумышленно убившим Клэггарта. Матрос поднял руку на старшего по чину и приговорен к повешению. Капитан Вир выступил в этой ситуации сторонником закона и на всю оставшуюся жизнь обречен страдать за непроявленное им милосердие. Длиной в жизнь капитана Вира и меряется опера «Билли Бад». Стариком-капитаном, вспоминающим прошлое, она начинается, им же она и заканчивается. В сцене повешения Билли Бада капитан — уже старик.

«ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ»

Радикальным новшеством Бриттена наряду со сплошь мужским составом исполнителей является довольно любопытный кусок музыки, написанный для пяти участников сцены Суда: капитана Вира, Билли Бада и троих офицеров-судей. Они подают реплики, вступают в диалоги, постоянно переформатируются из дуэта в трио или в квартет — и все это происходит над трупом Клэггарта.

Интрига в том, что операм, как мы знаем, привычнее долгое пение тех, кто сам без пяти минут труп. Вспомните предсмертные монологи Тристана, Изольды, Джильды, Травиаты и рекордную по вокальному времени сцену умирания Вертера из одноименной оперы Жюля Массне. А тут в самом неожиданном месте авторы «Билли Бада» включили английский юмор («трупы не поют»), грациозно анонсируя тот же юмор и в самом лирически неотразимом эпизоде, когда перед казнью Билли Бад глядит на Луну и поет прощальную арию. Ее строки «... и скоро я лихо, чуть утро займется/ Взлечу без команды „по вантам“ на рей...» переполнены чувством, хорошо нам знакомым по песне «Я люблю тебя, жизнь». Никакой насмешки: высший пилотаж ситуативной полифонии. Видим одно, слышим другое, чувствуем все сразу. И сильно чувствуем.

В отличие от костюмно-исторического решения, знакомого по недавнему «Билли Баду» в Михайловском театре (в 2013 году этот спектакль приезжал в Петербург из Вены в замечательной костюмной постановке Вилли Декера), постановка в Большом — условно вневременная. Художница по костюмам Констанс Хоффман одела матросов в современные спецовки, Клэггарта — в длинное кожаное пальто, а капитана Вира — в белоснежный смокинг, предоставив ему лишь в начале и конце оперы выйти в чем-то сером, потрепанном жизнью, как и он сам. Сценограф Пол Стейнберг и световик Адам Силвермен разработали контрастную палитру: ребристым ржавым внутренностям корабельного трюма противопоставлена стерильная идеалистская белизна каюты капитана Вира. Корабельно-государственный верх-низ на «Неустрашимом» символизирован мостками и лестницами, под которыми матросы медленно, как пожизненную лямку, тянут канаты.

«ПУШКИ И МУЗЫ»

Гигантское дуло пушки-трансформера в первой части оперы работает коридором из преисподней в рай и обратно. Родовым путем этого жерла в каюту капитана Вира, как к богу в рай, проникают люди всех рангов. Во втором акте жерло пушки целит прямиком в зал, чтобы в нужную минуту оглушительным залпом «выстрелила» уже партитура, живописующая преследование британским судном невидимого французского корабля. Еще одна «изюминка» сюжета, где враг номинальный не виден, как невидим, но постоянно ощутим враг реальный, мнящийся корабельному начальству за каждым углом. Это — страх мятежа. Именно он, переполняя все закоулки «Неустрашимого», накладывает красоту неформулируемой мрачности на каждую ноту удивительного мистера Бриттена.

Его музыка живет в «Билли Баде» своей, не всегда совпадающей с действием жизнью. Она выдает скрываемые мысли и чувства героев вопреки видимой логике их поведения. Британский дирижер Уильям Лейси хирургически управляет этим процессом. Оркестровые интерлюдии — самое упоительное и загадочное, что тут есть, — живописны до материальности. В них и хрупкость бытия, и туманный морок морской погони, и свербящая пустота завершаемой несправедливостью жизни Билли Бада. Для тех, чьему минорному чувству жизни резонирует трудная красота этой музыки, ее трагическая насыщенность и ее таимый за семью печатями горький смысл — сплошное удовольствие. Других это ломало: после антракта зал заметно пустел.

Спектакль — копродукция Большого театра с Английской национальной оперой (где он был показан в 2012 году) и берлинской Deutsche Opera — до Москвы добрался в последнюю очередь, зато в исключительно кондиционном виде. Оркестр и хор — свои, московские — были выше всяких похвал. В составе исполнителей — западных и местных — в заглавной партии блеснул молодой баритон Юрий Самойлов (приехал из Франкфурта, поет в Минске и в Киеве, по происхождению и вовсе одессит). На всю трагическую глубину отыграл капитана Вира чудесный тенор Джон Дашак. А демонического Клэггарта в исполнении баса Гидона Сакса хотелось носить на руках после арии «Прекрасное, совершенное, доброе/зачем вы повстречались мне?» — настолько вдохновляюще-красиво была воспета в ней темная сила зла.

После недавнего «Билли Бада» в Михайловском театре нынешний спектакль — второе в отечественной истории обращение к не самой популярной, но прекрасной опере Бенджамина Бриттена (вторая редакция 1961 года). А после прошлогодней «Роделинды» Генделя это очередное доказательство готовности Большого театра к работе с произведениями, чью художественную ценность важно демонстрировать современной публике даже в ситуации, пока не гарантирующей им кассового спроса.