ДИРИЖЕР НЕ ТОЛЬКО ПРОФЕССИЯ КАК ТАКОВАЯ, НО И СОСТОЯНИЕ

Мне очень повезло с оркестром Татарстана. Но, прежде чем попасть в Татарстан, мне, как и любому другому дирижеру, который мог бы оказаться на моем месте, надо было пройти соответствующие университеты, познакомиться с оркестровым делом, с российскими и зарубежными коллективами, со всевозможными практиками и видами коммуникации с публикой и с музыкантами. Ведь художественный руководитель оркестра — это всегда тактик и стратег, человек, который должен уметь строить планы, выбирать своему оркестру наиболее адекватный путь развития и продвижения. Все это возникает не на пустом месте. Важен опыт. Важна предварительная лаборатория. Важны сравнения, которых чем больше, тем лучше. Получается, дирижер — не только профессия как таковая, но и состояние. Состояние постоянной внутренней работы в первую очередь над собой. Только в этом случае художественное руководство собственным оркестром будет приносить радость и удовлетворение.

Еще в петербургской фазе обучения я и мои сокурсники не только учились дирижировать в классе, проходя соответствующие ступени «школы», — мы постоянно варились в соку филармонической и оперной жизни Петербурга, а жизнь эта буквально бурлила. Никогда не забуду, как в 1999 году, уже выиграв конкурс Прокофьева, я был приглашен в театр Ганновера для участия в концерте, где выступали, кроме меня, еще три молодых дирижера — эстонец, итальянец и немец. В перерыве между репетициями мы шли обедать, и они восхищенно говорили мне: «Так ты из Петербурга? Это же очень круто!» В то время на Западе вовсю гремело имя Валерия Гергиева. Он уже перекинулся от Рихарда Вагнера к Рихарду Штраусу: после тетралогии «Кольцо нибелунга» совершил репертуарный скачок и поставил «Саломею» Штрауса. В Германии эту постановку транслировал чуть ли не главный немецкий телеканал — ZDF. Все музыканты, включая музыкантов ганноверской оперы, только о Мариинской «Саломее» и говорили. И мне, признаюсь, памятна и приятна та зависть, с какой мои молодые коллеги, узнав, что я из Петербурга, как бы автоматически причислили меня к новейшему петербургскому дирижерскому мифу.

Но миф мифом, а хочется сказать, что без постоянной практики и постоянного общения с живым оркестром дирижер в принципе состояться не может. Еще студентом я это понял, поэтому старался работать где только возможно и с кем только возможно — с любыми составами, с любыми оркестрами, с любыми программами, с любыми современными композиторами. Ведь если, допустим, у скрипача всегда есть скрипка, на которой он играет, а у пианиста есть его инструмент, даже такой, о котором мне рассказывал Наум Штаркман, что ему в лагере зэки сделали беззвучную клавиатуру-деревяшку, и он на ней разыгрывался, чтобы пальцы не задубели, то у молодого дирижера «своего» инструмента нет.

НАЧИНАЮЩЕМУ ДИРИЖЕРУ НЕОБХОДИМО ХВАТАТЬСЯ ЗА ЛЮБУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ РАБОТЫ С ЛЮБЫМ ОРКЕСТРОМ

Вот я вспомнил Штаркмана, и тут же в памяти всплыло как с ним и с пианистом Володей Мищуком я впервые дирижировал Баха. Это было чуть ли не первым моим выступлением в Петербургской хоровой Капелле. И это было какое-то жуткое испытание. Ответственность чувствовал такую, что передать невозможно. Когда дирижировал в баховской Кантате №21 консерваторским оркестром и хором, кое-что я уже стал понимать. Дело в том, что стиль каждого исполняемого автора дирижер постигает не сразу, а постепенно, и опыт дирижирования музыкой разных эпох, стилей, направлений — дело трудоемкое и очень-очень небыстрое.

Вспомню любопытный опыт: с 2002 по 2005 годы я возглавлял международный студенческий кампус-проект. На две недели в Петербург съезжались студенты из разных российских консерваторий, в том числе были ребята из Казани. Мы играли, репетировали, а потом ехали на фестиваль «Молодая европейская классика» в Берлин. Выступали ни много ни мало в «Концертхаузе». Происходило это четыре года подряд. Некоторые наши программы, например, Пятую симфонию Чайковского непосредственно с берлинского нашего фестиваля «перехватывал», например, Шлезвиг-Гольштейнский фестиваль. А однажды после Берлина нас пригласили на Kunstfestival в Веймар. Приглашала, к слову, правнучка Вагнера. Сегодня это сложно представить, что все вот эти движения совершались вообще-то на базе Петербургской консерватории, но именно в те годы я переиграл очень много серьезной музыки, включая Десятую симфонию Шостаковича, Первую — Малера, Пятую — Чайковского.

Как российский дирижер я, конечно же, прошел и опыт сотрудничества с региональными оркестрами. Я ринулся в него без оглядки — не за гонорары (они были довольно скромными) и не ради известности: жутко волновали творческие возможности. Потому что в региональном оркестре даже у молодого дирижера больше вероятности исполнить свою программу и продирижировать тем, чем ему хотелось бы. В столичных филармониях все немного по-другому. Обычно столицы «спускают» свое. И хотя в последнее время в моей практике ситуация, к счастью, поменялась, я действительно не помню случая, чтобы в то время, когда я начинал, молодому дирижеру в филармониях Москвы или Петербурга задали бы вопрос: «А чем бы вы хотели дирижировать?». А вот как раз в регионах такие вопросы задавали. Симфонию Моцарта «Юпитер», которую мы исполняли на прокофьевском дирижерском конкурсе в первом туре, я еще до конкурса сыграл в Ульяновске. Можно ли было бы выходить на конкурс с сочинением, которого ты никогда ни с кем до этого не сыграл?! Я веду к тому, что начинающему дирижеру необходимо хвататься за любую возможность работы с любым оркестром.

Собственно, таким образом в мою доказанскую биографию и попали Томск, Екатеринбург, Самара, Ростов-на-Дону, Ульяновск, Нижний Новгород ну и... Казань. То есть до Казани я уже бывал в Казани. Достаточно большой географический охват. Хотя колоссальной практикой я считаю и стационарные штудии. В Петербурге пришлось много переиграть с оркестром на внутриконсерваторских концертах, в которых участвовали наши профессора и их ученики. Мне посчастливилось аккомпанировать таким мэтрам петербургской духовой школы, как Марголин, Сумеркин, Овчарик, Безрученко, Соколов, Неретин, то есть посчастливилось застать профессоров, которые работали еще с Мравинским. Что же есть передача традиции, как не общение — и человеческое, и творческое — с такими людьми?!

КАКИХ-ТО КАЧАНИЙ В СМЫСЛЕ ВЫБОРА СИМФОНИЧЕСКОГО ИЛИ ОПЕРНОГО БУДУЩЕГО НЕ ПРИПОМИНАЮ

Кстати, еще на дирижерском «старте», помнится, очень любопытно было комбинировать опыт симфонического дирижирования с инструментальными и оперными аккомпанементами, либо полноценными оперными постановками. У нас, в классе Владислава Чернушенко, постоянно обсуждалось, что хороший симфонический дирижер в состоянии продирижировать оперой, но не всякий оперный дирижер в состоянии исполнить симфонию. Каких-то качаний в смысле выбора симфонического или оперного будущего не припоминаю, но биография складывалась так, что одно время мне доверили возглавить оперный театр при консерватории. В этот театр я сам попал буквально на первом курсе консерватории, тогда же познакомился и сблизился с его главным в то время дирижером — Оливером Ведером. Он был немец и параллельно работал коучем в Мариинке, в частности, помогал Гергиеву в мариинской вагнериане — «Лоэнгрин», «Парсифаль», «Кольцо нибелунга».

Ровно тогда же, когда в Мариинском театре Оливер ассистировал Гергиеву, а также «ставил немецкий» певцам и хору, я — непосредственно через дорогу от Мариинки — был его ассистентом в качестве дирижера и переводчиком-ассистентом нюрнбергского режиссера Гетца Фишера. Работали мы над постановкой оперы Моцарта Сosi fan tutte, моим первым серьезным спектаклем, который был разобран мною по косточкам. Тогда я физически понял, насколько сложны моцартовские ансамбли, финалы актов, насколько сложна драматургия, важен стиль и прочая, прочая. Потом пошли «Иоланта», «Евгений Онегин». «Царская невеста», «Богема». Это были спектакли, в которых делали первые шаги нынешние звезды Мариинского театра — Ирочка Матаева, Миша Петренко, Женя Никитин. Марина Пруденская стала солисткой Музыкального театра Станиславского и Немировича -Данченко в Москве, а вскоре сделала карьеру на Западе.

Но меня все время будоражило вот еще что: ведь в той же оркестровой яме консерваторского театра задолго до меня примерно в одно и то же время «стояли» два Юрия — дирижеры Темирканов и Симонов, а на сцене Оперной студии делали первые шаги Елена Образцова и Владимир Атлантов. С безумным интересом и благодарностью вспоминая этапы своего дирижерского становления, сегодня я себе даже немного завидую. Есть ли у молодых дирижеров нового поколения такие возможности, какие были у нас, причем в самое лихое и непонятное время? Есть ли такие педагоги, какие были у меня, и спортивный азарт, с каким я и мои сверстники ныряли в профессию? В наши дни привычны слова «человек делает карьеру». Мне кажется, не стоит упускать и обратное: карьера делает человека. Именно поэтому, будучи художественным руководителем регионального оркестра (а Государственный симфонический оркестр Республики Татарстан ныне один из сильнейших в стране, и это теперь уже признанный факт, а не моя фантазия), я с улыбкой признаюсь в том, что оставаться вечным студентом мне не мешает даже столь высокая и ответственная должность.

Александр Сладковский

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции