МИР МЕЧТАНИЙ: ОТ ЖЕЛАЕМОГО ДО ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО

По сведениям, почерпнутым из опубликованных в фестивальном буклете рецензий, поставить Мессу Баха гениальный танцовщик Владимир Васильев мечтал ни много ни мало на площади Святого Петра в Риме. Масштаб знаменитой площади, окруженной не менее знаменитой колоннадой Бернини, действительно конгениален музыке Мессы, сочинявшейся Бахом на протяжении десятилетий, но услышанной им при жизни лишь в варианте двух первых частей, редко исполнявшихся во время воскресных служб в лейпцигской церкви св. Фомы, где Бах работал кантором.

Так вышло, что вместо Рима внимание васильевскому проекту оказала Казань, площадь Святого Петра сместилась на площадь Свободы, ну а роль ватиканского преддверья под открытым небом взяли на себя стены и сцена ТГАТОиБ им. Джалиля. Хоть и совсем другая, но тоже — вселенная. Другой, но тоже — «мир дарованный». Он и вдохновил Васильева на дополнительное название теперь уже его — совместному с Бахом — творению: Dona nobis pacem («Даруй нам мир»).

МИР ЦИВИЛИЗАЦИЙ: ОТ АНТИЧНОЙ ДО КОСМИЧЕСКОЙ

В образах, придуманных художницей Светланой Богатырь (Украина-Франция), роскошная паучья внутренность космического корабля символизирует вселенский полет баховского послания человечеству. Костюмы художницы Татьяны Артамоновой «играют» с белыми (на танцующих) и цветными (на поющих) драпировками, позаимствованными у разных периодов истории искусств. Туники — короткие и в пол — отсылают в античность. Плащи с капюшонами — в средневековое христианство. Ну а сине-красно-зеленые покровы четырех солистов играют бархатными оттенками живописи эпохи Возрождения.

На фоне такого великолепия, дополненного массивами хора с четырьмя приглашенными солистами и оркестра с дирижером Винсентом ван Кортом (Нидерланды), балетная труппа ТГАТОиБ повела космическое повествование о жизни человечества с младых ногтей до наших, так сказать, дней. В начале было не Слово — а дети: мальчик и девочка. Потом они быстро выросли в юношу и девушку. А потом ценою беготни, тяжеловатых подсадок, заносок и поддержек наконец-то влились в большой, олицетворенный 24 танцовщиками межгалактический коллектив. И все это время рядом с ними был Бог. Он же — Бах.

МИР КОЛЛЕКЦИОНЕРСКИЙ: ОТ ХУДОЖЕСТВА ДО НИЧЕГОНЕДЕЛАНИЯ

Диагностируемое в каждой точке пластико-звукового представления чувство восхищенности музыкой заставляет оценить в искусстве постановщика тот здравый дилетантизм и то неискоренимое любительство, от которых становится тепло душе и сердцу. Попытки навязать настроениям «высокой» Мессы какой-то свой сюжет, какое-то активно проживаемое перевоплощение слышимого в видимое, как это делал, к примеру, Морис Бежар с «Болеро» Равеля или c Adagietto из Пятой симфонии Малера, оставлены Васильевым в угоду всецелого подчинения музыке того, что выступает здесь весьма условным заменителем хореографии.

Крестовидные диагональные проходки пилигримов в Kyrie («Господи помилуй»), воздетые в духе жреческих обрядов руки и примитивистский хоровод — цитата «Танцующих мальчиков» Матисса в Gloria in exelsis Deo («Слава в Вышних Богу»), несложная поддержка с цитируемой позой скульптуры «Утро» Микеланджело в Crucifixus («Распят»). Все это позитурно узнаваемое — конечно, не хореография. Скорее уж ностальгия по прекрасному, увиденному и присвоенному, чтобы хоть однажды дискретно воспроизвести это в рисунках чужих тел, пусть и не в виде самодостаточной «живой картины», но хотя бы отдаленно узнаваемой деталью, в свою очередь, являющуюся фрагментом чего-то куда более важного и значительного. Как Месса Баха, например. Вот и случилось. Случается ведь и нам, увидев любимую репродукцию на чьей-то чужой, но отныне не чуждой нам стене, внезапно ощутить, что наш личный выбор — часть чего-то большего.

МИР ВНУТРЕННИЙ: ОТ ЛЮБИТЕЛЬСТВА ДО ТУПИКА

Комбинируя в пластике танцоров «запечатленные памятью красоты» с «просто движениями», Васильев, похоже, не лукавил, представляясь именно тем, кто он есть — простодушным ценителем прекрасного, коллекционером фрагментов пластической и прочей культурной утвари человечества. В этом нет претензии на открывательство, лишь на совместную фрагментарную воспоминательность разве что.

Понятно, что любая визуально-пластическая коллекция, будь это даже коллекция движений, подразумевает пространственные пустоты, в музыке исключаемые именно ситуацией целиком исполняемого произведения. В музыке и пустоты ведь содержательны. Из Мессы, которая у Баха насчитывает 24 текстовых эпизода, 5 эпизодов все-таки вылетели. Число канонических частей осталось сохранено, но хронометраж оказался нарушен таким образом, что к концу все, как бы ускоряясь, по быстрому слилось в некую воронку времени. В общем-то, счастливый финал ко всеобщему ликованию наступил раньше, чем следовало. Баху бы такое не понравилось. Зато, признавая смысловое первенство именно за Бахом, а не за собой, хореограф по ходу музыки стал превращать танцовщиков в образцово-показательных слушателей. Отличный, между прочим, режиссерский ход.

Огромное количество времени танцоры либо реагируют на музыку дежурно-восторженной жестикуляцией (например, в эпизоде Qui sedes ad dextream Patris, ч. 2), либо лежат ничком в ожидании звукового «толчка к действию» (его они получают от тенора в разделе Benedictus), либо бегают из кулисы в кулису парами и поодиночке (в арии баса Quoniam tu solus sanctus ч. 2, в арии баса Et in spiritum sanctum ч. 3). В финале на отчего-то затемненной авансцене танцующее большинство повторило движения двух подсвеченных прожекторами «корифеев». Никого из зрителей это не ранило. Самостоятельной пластической информации тоже, впрочем, не несло. Но сколько же информации источало оформление действа!

МИР ВНЕШНИЙ: ОТ ГЕНЕЗИСА ДО СВЕТОПРЕДСТАВЛЕНИЯ

В видеодизайне Даниила Герасименко, компьютерного графика из «Новой оперы» (Москва), музыка баховской Мессы обрела поистине галактический масштаб: лихо проецировались на подкупольный иллюминатор метеориты скрипичных ключей, слагаемых в зодиакальные созвездия; плавали в невесомости ноты и набросанные словно детской рукой каляки-маляки усатых, очкастых и пушкиноподобных ликов. В рассыпающихся, летающих, ползущих, кучкующихся видеофантазмах нашлось место и рефлексии. Силуэт Баха напомнил короля из «Бременских музыкантов», а галактическая пыль сгущалась в образ задравшей ноги балерины либо становилась «летающим объектом» Татлина.

Все эти химеры показались «цветочками», когда громоздкий шар голубой планеты просунулся в иллюминатор и навис над центром сцены угрозой «человечеству», ни дать ни взять привет из самой загадочной картины Ларса фон Триера «Меланхолия». Впрочем, опасное столкновение миров предотвратили компьютерные спирали: лепестками неведомого гигантского растения они разгоняли осколки метеоритов и прочую дрянь, как бы намекая на неостановимый генезис. Если не всего живущего, то по крайней мере всего так увлеченно фантазируемого сценографами, дарующими нам, в отличие от голливудских «Звездных войн», куда более оптимистическое, если не младенчески примитивное чувство мира.

МИР МУЗЫКАЛЬНЫЙ: ОТ ЗАПИСИ К ЖИВОМУ ЗВУЧАНИЮ

Поскольку премьерный прошлогодний «концепт-Бах» прошел испытание в стенах Большого театра, на нынешнем Шаляпинском фестивале его музыкальной кондиции можно было только радоваться. Четыре солиста мало что «впелись» в материал, они еще и хорошо соотносились друг с другом. Если в тонкостях барочной техники болгарское сопрано Эмилии Ивановой все же перещеголяло надежное, но грузноватое для Баха меццо Агунды Кулаевой, то роскошный тенор Алексея Татаринцева и бас Максима Ковалева-Караваева (оба из «Новой оперы», Москва) звучали глянцево и мастеровито даже при том, что басу заметно сложнее дались фиоритуры.

Ну а для хора и оркестра мир, дарованный Бахом, кажется, стал звездным часом. Из многочисленных оркестровых соло менее проработанным показалось лишь cкрипичное соло Алсу Абдуллиной в Laudeamus te («Хвалим Тебя»). Зато какой роскошью отсверкала труба Олега Шушкова в эпизодах Gloria in exelsis Deo («Слава в Вышних Богу») и Et resurrexit («И воскресшего»). На фоне творимых танцорами странностей вроде имитации шлепками по полу реального ритма литавр и позаимствованных из аэробики групповых движений балерин, «полыхающая готика» меди отдавала подлинным баховским знаточеством.

Под руководством Ван Корта высокая Месса шла фарватером, далеким от бурных вод так называемого исторического или, как его еще называют, аутентичного исполнительства. Но, похоже, это был сознательный выбор, так как «романтическую» традицию программно акцентировал пролог. Еще до заполнения сцены музыкантами и хористами Месса уже началась в записи, которую автор этих строк готова приписать музейному наследию дирижера Карла Рихтера. Даже если это не так, думается, соблазн пребывать в иллюзии простителен критику, готовому оценить, что музыкантов ТГАТОиБ вдохновил опыт создателя Мюнхенских баховских хора и оркестра, с которыми в первой половине прошлого века Карл Рихтер даровал долгую жизнь пассионам Баха и его Мессе си-минор. Уровень достойный, чтобы подражать ему и в веке XXI, правда, делать это надо бы без микрофонной подзвучки.