ЧЕЛОВЕК СТАНОВИТСЯ ВСЕГО ЛИШЬ ТРУДОВЫМ РЕСУРСОМ, ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ ЛИЧНОСТЬЮ

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь — и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.

То глас ее; он нудит нас и просит...
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.

Федор Тютчев. 1830

 

Язык коммуникации эффективен не благодаря правильным словам, а в силу использования ярких символов и образов. Человеку для ориентации в мире недостаточно знать «что-то», ему нужно это «что-то» прочувствовать. Символы открывают двери для психической энергии и направляют ее в определенное русло. Это одновременно преодоление страхов и отчуждения, которыми окружен человек.

Вместе с просвещением первобытные языческие страхи ослабевают, хотя и не исчезают полностью. Они теперь эксплуатируются под видом астрологии, поисков НЛО, битвы экстрасенсов, гаданий. Наряду с этим появляется реальный страх и отчуждение человека от общества. Насколько это проникло в жизнь, показывает быстрый рост социальных сетей, которые компенсируют одиночество человека в перенаселенных городах.

В условиях доминирования рыночных отношений человек превращается в товар, и вслед за этим, как утверждал Карл Маркс, наступает отчуждение. Человек становится всего лишь трудовым ресурсом, перестает быть личностью, у него утрачивается смысл жизни. Разделение труда и разделение функций в обществе напоминают фабрику, работающую по системе Тейлора или конвейер Генри Форда. Это лишает отдельный труд ореола значимости. Человек становится роботом, которого подкармливают, чтобы он мог выложиться. Модель тейлоризации сводит жизнь индивида к хорошо составленному расписанию, в котором не допускается отклонение от технологии. В американских фильмах в трудной ситуации происходит один и тот же характерный диалог:

— У меня нет плана, а у тебя есть план?

— Да, у меня есть план!

— Тогда действуем по плану.

Человек подчиняется планированию, становящемуся все более четким и обязательным; он подчиняется управлению, которое уводит его от самого себя и использует для достижения все новых и новых целей бесконечно далекой от него власти и для обслуживания чуждых ему интересов. В конечном счете человек всегда рассматривается лишь как средство; в этом корень любого отчуждения.

Вместе с отчуждением растут жестокость, садизм, наркомания, алкоголизм, число самоубийств, немотивированных преступлений, маньяков. Банды молодежи, спортивные фанаты напоминают первобытные времена, когда люди бродили вокруг зоны проживания племени в поисках человеческой или животной добычи на территории, где не было запретов и можно было свободно выплескивать свою агрессию. Сегодня лесные дебри заменены на дебри городских ландшафтов чужих территорий, на которых не действуют законы и табу цивилизации. Политики, не зная, как остановить волну агрессии, стимулируют спортивные соревнования, «гладиаторские» бои без правил, но в ответ получают еще большие толпы фанатов, готовых разнести вокруг все, что попадется под руку.

460-fans3.jpg
 

В ПОЭЗИИ ОТРАЖАЮТСЯ СУЩНОСТНЫЕ МОМЕНТЫ ИСТОРИИ

Расплясались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперек.
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный Северовосток.
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин.
…

В этом ветре гнет веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья.
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах — дурь самодержавья,
Взрывы Революции в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
И швырнуть вперед через столетья
Вопреки законам естества —
Тот же хмель и та же трын-трава.
…

Максимилиан Волошин. Северовосток

 

 

Смысл мира нам открывается, когда мы возвышаемся до такой точки зрения, с которой можно рассматривать все бытие в целом. Индивидуальный взор на это неспособен. Поэзия своей образностью отчасти компенсирует узость мышления. В поэзии не противостоят символы и логика, образы и суждения, напротив, они соединяются в цельную картину мира, в микрокосм, отражающий в себе макрокосм. Это во многом объясняет притягательность поэзии, обладающей особым языком познания. Слово автора по мере насыщения жизненными символами превращается из нейтрального языка во всеобъемлющий знак, в способ выбора определенного типа человеческого поведения, в способ утвердить консолидирующую Идею. Тем самым отдельная жизнь людей вплетается в более общую Историю. В поэзии отражаются сущностные моменты истории, но не в повествовательной форме, а как эмоционально пережитое, в ней отражаются особенности менталитета народа и времени, ключевые ценности и представления. Поэтому великие поэты становятся выразителями национальных и общечеловеческих ценностей. Они сродни пророкам. Не случайно тема пророчества постоянно звучит в поэзии из века в век. Вергилий за 40 лет до Рождества Христова, обращаясь к консулу, предрекал:

Снова пришла череда величия полных столетий:
Дева спускается в мир, близится царство Сатурна;
Время с высоких небес новым придти поколеньям.
Ты же рожденью младенца, что с веком железным покончит,
И возвестит всему миру века приход золотого,
Радуйся ныне, Луцина: твой Аполлон уже правит...

Александр Пушкин, подражая Библии, возвышает поэзию до пророчества:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.

Михаил Лермонтов вторит Пушкину:

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

С этими мотивами перекликаются строки Габдуллы Тукая:

О перо! Пусть горе сгинет, светом радости свети!
Помоги. Пойдем с тобою мы по верному пути!

Элемент пророчества существует в поэзии в силу непосредственного восприятия мира в отличие от аналитического ума, расчленяющего действительность на составные части. Вообще, в поэзии, особенно русской, гораздо больше правды, чем в научных трудах, всегда подверженных цензуре или слишком приземленных в своих суждениях. Особенно богат на образы, символы и эмоционально обострен «серебряный век» русской поэзии, который намного интереснее европейских течений, воспетых мировой критикой. Жаль, что поэзия существует только на родном языке и практически непереводима из-за различий в национальной ментальности. Русская поэзия, можно сказать, неизвестна для иностранного читателя. Разве можно перевести строки Пушкина: «Я помню чудное мгновенье!» Они на другом языке звучат банально. Легко перевести Владимира Маяковского, но не Пушкина. Хотя, надо признать, Пушкин на татарском представлен вполне достойно:

Мин хәтерлим гаҗәп бер минутны:
Килеп чыктың минем каршыма,
Даhие күк керсез матурлыкның,
Тиз үтүчән матур төшсыман.

 

ЧЕЛОВЕК НУЖДАЕТСЯ В КОЛЛЕКТИВНОМ ОПЫТЕ, ВЫРАЖЕННОМ В ЯЗЫКЕ СИМВОЛОВ, В ОБРАЗАХ

Язык консолидирующего письма не обязательно должен быть поэтическим, но всегда находится на грани пророчества.

Homo sapiens — человек разумный — узкое определение, не охватывающее человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии. И не только в силу того, что человек ведет себя часто иррационально, следует традициям, не понимая их смысла, придерживается общественного мнения, которое может быть неразумным. Человек нуждается в коллективном опыте, выраженном в языке символов, в образах, интегрирующих индивидуальные воли в коллективный дух. Именно символы и образы помогают соединить единичные представления с более общим мировоззрением: национальным, территориальным, государственным и т.д. Язык символов выходит за рамки повседневной рациональности, он выше индивидуальной логики. Более того, символ становится тем звеном, которое соединяет прошлое и настоящее с будущим, придает индивиду характер всеобщности. Символ — это не просто образ, это явление, которое выражает Идею.

Для консолидации разнонаправленных интересов существенно, чтобы символы, образы были позитивными, не стравливали людей. В России любят поднимать на щит победителей, причем порой сомнительных сражений с «врагами», вышедшими на защиту своей свободы. Консолидирующие образы в принципе не могут быть полководцами, овеянными славой побед над своими же российскими народами. Пресса, обсуждая славу русского оружия, нередко навязывает примитивное «дворовое» мышление, делит всех на «наших» и «чужих», не задумываясь, что «чужие» живут вместе с нами в своих титульных республиках. Они такие же граждане, как и русские. При этом мнимые победы вырастают до мифических размеров, как и «вина» народов, боровшихся за свои права. Особенно это стало заметно с упадком идеологического творчества. Национальную идею так и не придумали, либерализм не прижился, коммунистические, как и американские ценности, выбросили за борт. Кинулись искать идеологию в истории. И тут нужны победы! Над кем угодно, но только победы...

ДОПУСТИМ, БЫЛА БИТВА, И РУССКИЕ ПОБЕДИЛИ. ЧТО ИЗ ЭТОГО?

Навязчивое желание победить в Куликовской битве становится похожим на паранойю. До сих пор не нашли Куликово поле; в той битве в принципе не было победы русских над татарами — цель была захватить московский рынок; Золотая Орда не распадалась после Куликова сражения, тем не менее битва значится в реестре побед русского оружия. Зачем? В Тульской области содержится музей, и непонятно, на каком поле и о какой битве. Трудно придумать что-либо более бестолковое с точки зрения консолидации россиян. Ни уму, ни сердцу! Кстати, вполне официозный историк Василий Ключевский опустил Куликовскую битву из своего многотомного курса лекций за незначительностью данного события.

460-куликовская-битва.jpg
Куликовская битва

Допустим, была битва, и русские победили. Что из этого? Какой смысл сегодня в этой победе? Ликвидировать Татарстан как наследника Золотой Орды? Кстати говоря, сама Москва, как считал князь Николай Трубецкой, главная наследница Орды. Петр I потому и перенес столицу, чтобы окончательно вытравить из истории все татарские корни.

Идеологические метания завели российских интеллектуалов в тупик. Они национальную идею начали искать в исторических сюжетах и образах, опираясь на существующую весьма порочную методологию, которую Ключевский в свое время сформулировал достаточно откровенно: «Колонизация страны была основным фактом нашей истории, с которым в близкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты». При таком подходе главным предметом истории становится колонизаторская политика российского государства и миграция русских по всей территории. Для других народов места не остается, они оказываются всего лишь внешней средой наряду с ландшафтом, ураганами, морозами, засухой и другими стихийными бедствиями. Такой взгляд характерен для всей официозной русской историографии вплоть до сегодняшнего дня.

При подготовке концепции единого учебника истории России проявилась вся зыбкость подобной методологии. Российские историки, начиная с Николая Карамзина, настаивают на происхождении государства из Киевской Руси. Сегодня на примере поведения Украины слишком хорошо видна ущербность этого подхода, не способного консолидировать даже славян. Для Киева русские оказались враждебной силой — «москалями». Столь же ненадежна норманнская теория происхождения России. Невозможно объяснить, как из относительно небольшого и маловлиятельного Новгорода могла появиться Российская империя. Там нет ни этнических, ни экономических, ни государственных предпосылок. Российские идеологи оказались в историческом тупике.

ИСТОРИЯ УЧИТ СМОТРЕТЬ ВПЕРЕД, А НЕ НАЗАД...

Исторические сюжеты, построенные на теории колонизации русскими восточных земель, дезориентируют людей. Для примера возьмем Сибирь. По существующей «логике» ее колонизация начинается с Ермака. Но ведь он покорял ханство, у которого уже была история. Не только народам Сибири, но и русским-сибирякам интересно узнать древнюю культуру своей земли. Музеи полны великолепных артефактов десятков народов, начиная со скифов. В Сибири жили не дикие племена, а народы, имевшие свою развитую культуру еще до появления весьма сомнительной фигуры казачьего атамана Ермака с его разбойничьей шайкой. Образ Ермака не может служить воспитательным целям и консолидировать многонациональное население Сибири. Он пример успеха авантюриста.

С каких же событий начинать историю Сибири? Может быть, с Тюркского каганата? Или же с Великого переселения народов как важнейшего этапа всей мировой истории? Очевидно, историю России нельзя изучать вне мировой истории, которая на территории Евразии начиналась с Великого переселения народов. Все бы ничего, одна незадача — это переселение шло с востока на запад, а официозная история России начинается с запада — Киевской Руси. Получается, не существует российской истории до Ермака, а Великое переселение народов не относится к истории России, хотя она часть мировой истории.

460-петр-1.jpg
Петр I

С такими сомнительными персонажами, как Иван Грозный, Петр I, Ермак, Россия не сможет завоевать сердца людей не только в мире, но даже в собственной стране. Идеология колониальных завоеваний отвечала временам территориальной экспансии. Сегодня весь мир отказался от территориальных притязаний, перейдя на экономическую, культурную и идеологическую экспансию, ибо экономическое влияние и soft power гораздо эффективнее и дешевле силовых операций.

Пока российские историки ищут точку отсчета, народы страны уже пишут собственную историю, не дожидаясь указаний сверху. Они ставят памятники своим героям. Забытые в учебнике народы не выпадают из жизни. Просто учебник оказывается имитацией истории. Он запутывает и без того запутанные идеологические конструкции.

История учит смотреть вперед, а не назад...

...Полно, полно,
Ты не та ли,
Что рвала куниц с плеча
Так, что гаснула свеча,
Бочки по полу катались,
До упаду хохоча?
Как пила из бочек пиво?
На пиру в ладоши била?
И грозилась — не затронь?
И куда девалась сила —
Юродивый твой огонь?
Расскажи сегодня ладом,
Почему конец твой лют?
Почему, дыша на ладан,
В погребах с мышами рядом
Мастера твои живут?
Погляди, какая малость
От богатств твоих осталась:
Красный отсвет от пожара,
Да на птичьих лапах мост,
Да павлиний в окнах яро
Крупной розой тканый хвост.
Но боюсь, что в этих кручах,
В этих горестях со зла
Ты вдобавок нам смогла
Мертвые с возов скрипучих
Грудой вывалить тела.
Нет, не скроешь, — их немало!
Ведь подумать — средь снегов
Сколько все-таки пропало
И лаптей и сапогов!
И пойдут, шатаясь, мимо
От зари и дотемна...
Сразу станет нелюдима
От таких людей страна.
Оттого твой бог овечий,
Бог пропажи и вранья,
Прячет смертные увечья
В рваной шубе воронья.

Павел Васильев. Старая Москва. 1932

 

z=z=z

Продолжение следует.

Читайте также:

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции